Жестокая болезнь

Вольф Триша

Однако есть только одна истина, с которой может согласиться каждый ученый, цитируемая самим Эйнштейном: у Вселенной нет «главных часов». Время относительно наблюдателя.

Поскольку я наблюдатель Блейкли, то уделяю особое внимание тому, как я вижу ее, то есть не через объектив микроскопа. Это опасный сдвиг в перспективе.

Образ того, как она стоит передо мной, с распахнутой рубашкой, а прекрасная грудь выставлена напоказ, застилает мне обзор, и даже воздух становится осязаемым.

Я чувствую ее вес на себе. Чувствую ее нежную кожу, когда проводил костяшками пальцев по ее животу.

Тру руками по лицу, как будто могу стереть ее из своих мыслей. Она — инфекция, проникающая в мой организм. Вот почему я забаррикадировался в темной комнате, позволяя сводящему с ума тиканью часов изгнать ее.

Я смотрю на единственный источник света в комнате, на лампочку, подвешенную посередине. Сегодня я не пользуюсь ослепительной ясностью дневного света. Мой стул стоит прямо перед новейшими часами. Это простые круглые настенные часы. Черно-белые. Снизу торчит маятник, который раскачивается взад-вперед, отсчитывая секунды.

Они прекрасны в своей простоте. Вот почему я выбрал их. Классические, изящные, современные. Тяжелые. Идеально подходит ей.

Холодный пот выступает у меня на лбу, когда я протягиваю руку к качающемуся маятнику. Свет отражается от стали каждый раз, когда отсчитывается секунда, посылая на мою ладонь осколок света.

Смотрю, поглощенный успокаивающим ритмом, размышляю, мог ли электрошок сработать как машина времени и вернуть сознание Блейкли к моменту, когда она вошла в эту комнату.

То, как она смотрела на меня — с осуждением в холодном взгляде — стояла среди часов…

Я закрываю глаза и чертыхаюсь. В мой разум закрадывается блуждающая мысль, спрашивающая, выбрал ли я Блейкли для проекта или своих собственных эгоистичных потребностей.

Я встаю и опрокидываю стул назад. Резкий скрип ножек по деревянному полу едва слышен из-за неумолимого тиканья, но этого достаточно, чтобы прервать мою спираль мыслей.

Сжимаю в кулак последний вариант реактива. С каждым испытуемым, с каждой неудачей я корректирую химический состав.

Мое сердцебиение учащается, когда я раскрываю ладонь и смотрю на пузырек. Я приготовил смесь для нового объекта, полный решимости сделать все правильно. Чтобы вновь не потерпеть неудачу. Я приготовил ее до того, как узнал, что новым объектом станет Блейкли.

Снова бросаю взгляд на ее часы, и отчаяние наполняет мой организм адреналином.

Пять часов перестали работать. Остановившиеся стрелки означают истечение срока действия каждого из предыдущих объектов.

Умерших.

Я слышу голос Блейкли, поправляющий меня, разоблачающий мою ложь.

Ты убийца.

— Я ученый, — каждый прорыв требует жертв. Мантра, которую я повторяю уже более двух лет. Нельзя допустить,

чтобы новый объект — какой бы заманчивой он ни был — удержал меня от этого достижения.

Сжимаю флакон и выхожу из комнаты.

Время теоретических гипотез закончилось. Единственный способ проверить мою теорию — ввести реагент.

Спускаясь по лестнице, я слышу скребущий звук. Отдергиваю занавеску и вижу, как Блейкли скребет краем цепи по бетонному полу.

Она поднимает голову, ее спутанные волосы рассыпались по плечам. Очевидно, она была права насчет шампуня, но дикий вид ей идет. В ней сексуально все.

— Никакого телевизора. Никаких книг. Если ты меня не убьешь, это сделает скука, — говорит она. — Решила написать свою автобиографию прямо здесь, на полу. Пусть следующий объект почитает нечто занимательное.

Презрение в ее голосе дает мне надежду, что я выбрал правильное время. Нельзя, чтобы она стала вялой, отстранённой. Определенный диапазон эмоций необходим в качестве основы для того, чтобы лечение было успешным.

Я направляюсь к тележке и распечатываю стерильный шприц. Она не подвергла сомнению то, что увидела наверху, или то, что произошло между нами. Она не давила… потому что знает, что это деликатный вопрос. Она либо опасается форсировать тему, либо приберегает ее на потом. У нее туз в рукаве, который она может использовать, чтобы вывести меня из себя.

— Я принесу тебе блокнот, — говорю я, поднимая флакон, чтобы наполнить шприц.

— С ручкой?

— Конечно.

— Не боишься, что я проткну себе яремную вену?

Я поворачиваюсь к ней лицом, и ее взгляд падает на шприц в моей руке.

— Я не воспринимал тебя как самоубийцу. Мне стоит беспокоиться?

Блейкли роняет цепь, целеустремленная в своем намерении вызвать беспокойство.

— Поскольку ты изучал меня, выслеживал, знаешь обо мне все, должен знать ответ на этот вопрос.

Я поднимаю шприц и нажимаю, освобождая его от пузырьков. И решаю, так сказать, лишить ее возможности в будущем подколоть меня, раскрыв правду.

Усаживаясь на табурет напротив нее, я говорю:

— В той комнате все часы были настроены на зачатие новой идеи. Гипотезы. Теории. Эксперименты. Объекты. Все важное, что, по моему мнению, заслуживало документирования, я сделал осязаемым, таким образом отслеживая свою собственную временную шкалу.

Блейкли поджимает ноги, цепи гремят при движении.

— Твоя маленькая комната ужасов очень похожа на то, как если бы Сальвадор Дали нарисовал свою версию пустоты.

Удивленный, я приподнимаю бровь.

— Твоя оценка недалека от истины. Эта пустота называется «musou black». Самая черная краска из существующих. Она поглощает свет, не позволяя ничему отражаться от ее поверхности. Я хотел, чтобы в комнате были только мои часы.