Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
От Шереметева он тогда получил всё, что просил: двести мешков левков на содержание десятитысячного ополчения. Офицерам было заплачено вперёд и с той щедростью, которую предписал царь. Савва же Рагузинский вручил ему ещё триста мешков — плату за скот для войска, — как провиантмейстер русской армии. Нет, ни у кого язык не повернётся сказать, что пришествие российской армии обременило княжество: она расплачивалась за всё, даже за посулы...
Всё это чередой проплывало в памяти, когда он в полном молчании, смущавшем его спутников, ехал по улицам Ясс. Он отдирал
Подданных у него больше не будет. Будут слуги, служиторы, будут крепостные — рабы, будет, наконец, малый двор из незначительных бояр. Будут деревни, которые пожалует царь, с крепостными людьми. Деревни эти потому и называются так, что построены из дерева, в котором утопает Россия. Его новое прибежище...
Замок Четацуя, где находилось его семейство, был обороняем верной стражей. Стоило его отряду приблизиться к затворенным воротам, как за стенами поднялась пальба.
— Что такое?! — переполошился Кантемир. — В кого стреляют?
Ворник Николай Костин с усмешкой предположил:
— Пугают. Мы-де вот какие. Мы и застрелить можем.
Он подъехал к ворогам и забарабанил в дубовое полотно.
— Чине? Кто? — послышался глухой оклик.
— Дескиде поартэ! Домнитор Димитрие! — Открывай ворота, господарь Димитрий.
Переполох усилился. Ворота со скрипом отворились, и Кантемира и его спутников окружила восторженно вопящая толпа женщин, монахов, прислужников.
Он торопливо взошёл на крыльцо. Из приотворенной двери пугливо выглядывала голова старшей дочери Марии. За нею Смаранда, Матей, Костаке, Сербая и кроха Антиох — мал мала меньше. Они тотчас высыпает на крыльцо и чинно, не толкаясь, поочерёдно припадали к отцовой руке. Антиоха подвела Мария. Кантемир взял его на руки — малыш радостно задрыгал ножонками — и нежно поцеловал в лоб и щёки.
Последней вышла княгиня Кассандра. Ей, как видно, неможилось: то и дело её сотрясали приступы кашля, глаза слезились. Впрочем, может, то были слёзы радости — за сгустившимися сумерками трудно было понять.
— Я всё знаю, — грустно произнесла княгиня. — Нам придётся уезжать, не правда ли?
— Увы, моя госпожа. У нас несколько часов на сборы.
— Уехать навсегда, — потерянно произнесла княгиня, и из глаз её потоком хлынули слёзы. Она была тонкокожа, княгиня Кассандра, как все женщины её царского рода. Она была нервической особою: восьмеро детей, из которых двое умерли во младенчестве, дались ей трудно.
Поначалу ей казалось: семья наконец обрела надёжное пристанище, во всех смыслах подобавшее ей, поднялась на ту высоту, которой заслуживали её происхождение, образованность, высокая одарённость её главы. Кассандра только-только обжилась в доме, который она уже привыкла считать своим. Каждый нашёл тут своё место и радовался ему.
И вот всё это кончилось. Жизнь в который раз приходилось начинать
Кантемир угадал её мысли — их нетрудно было угадать. Продолжая обнимать ластившихся к нему Детей, он напомнил:
— Мне, моя госпожа, привычна кочевая жизнь. Да и тебе тоже. Пятнадцати лет от роду я был аманатом в Константинополе. Вернулся, двух лет не прожил в Яссах, как снова погнали меня в султанскую столицу — почти на восемнадцать лет. Большая часть жизни прошла в турках. И каждый раз всё приходилось начинать заново, ты знаешь...
— Знаю, — отозвалась она, смахивая ладонью слёзы, обильно струившиеся по щекам.
— Они непредсказуемы, наши прежние хозяева, увы, хозяева, ибо мы с тобой были подневольны, как наши дети, — продолжал он. — Ты же знаешь, как всё здесь неверно: сегодня я на престоле, а завтра... Завтра его перекупил другой. Или дань показалась мала визирю либо чиновникам Порты. Недруги оклевещут меня, плаха же уготована всем вам. Под рукою же царя Петра мы обретём надёжное убежище...
— Ты уверен в этом? — перебила она его. Глаза её были уже сухи.
— Знаешь, моя госпожа, — они говорили по-гречески, греческий был их обиходным, домашним языком, толпившиеся внизу служиторы их не понимали. — Я, быть может, впервой почувствовал себя уверенно.
— Что ж, тебе видней. Ты ведёшь нас как поводырь, ибо мы слепы. Мы покорно идём за тобою.
Он отпустил людей. После всех треволнений последних дней, после их огромного трагического напряжения, не оставлявшего его даже здесь, у домашнего очага, среди семейства, ему захотелось полного покоя — усталость гнула его к земле, он еле передвигал ноги. Ему захотелось спать, спать, спать. Здесь он мог выспаться впервые за много дней, здесь он был под полной и надёжной охраной одну долгую ночь.
Веки его смыкались. И ничего не надо было объяснять. Одну долгую ночь: войско царя заперло долину Бахлуя, и ни татары, ни турки не нагрянут сюда этой ночью.
— Спать, спать, спать...
Господарь проснулся освежённый, лёгкий и сильный. Казалось, тяжкий груз, давивший и гнувший, свалился наконец с плеч; казалось, ему не тридцать восемь, а восемнадцать, и нету забот и обязанностей, а есть свобода и радость. Радость!
Но забот и обязанностей было ох как много. Пока что он всё ещё господарь земли Молдавской, а не князь Димитрий Константинович Кантемир, подданный царя Петра. Он всё ещё был — пусть формально — подданным и рабом султана.
Было затянутое облаками хмурое утро. Время от времени небо проливалось дождём. Он попросил вызвать вел-хатмана Иона Некулче — человека мудрого и надёжного. Он доложит обстановку в городе и вокруг, всё ли подготовлено к отъезду, достаточно ли экипажей и повозок, можно ли скрытно выбраться из Ясс, не лучше ли сделать это под покровом ночи.
— Что слышно, Ионе?
— Управились, господарь великий, — отвечал Некулче, употребляя обычную, но несколько усечённую формулу обращения к господарю.