Жестокий эксперимент
Шрифт:
– Не стесняйся. Ближе человека, чем я, у тебя теперь нет.
– Такое состояние, будто меня опоили чем-то… А разве я не за вами замужем?
– Разумеется, – ответил он, и ему захотелось, чтобы все остальное, что было в ее прежней жизни, исчезло так же, как оно исчезло из ее памяти, и чтобы он один властвовал в ее судьбе. Однако пережитое им мельтешило в таком же беспорядке, что и пережитое ею, и добросовестный профессор, каковым он являлся, не мог не уточнить: – Только до этого ты была замужем за другим.
– Именно это я хотела сказать, – подхватила облегченно она. – Что-то говорит мне, что я замужем за другим. И я чувствую себя очень виноватой.
– Перед кем? – со злостью бросил он и тотчас же обругал себя за бестактность.
– Надо выпить кофе, наверняка, поможет. И нет ли у вас чего-нибудь от головной боли?
– Хлебни глоток виски, лучше будет.
– Спасибо, я почти не пью. Да и не нравится мне виски.
– Принести коньяк? – спросил он, вспомнив, что купил и коньяк тоже, хотя отдавал предпочтение джину. Но в море коньяк заменяет лекарство.
– Нет-нет, какую-нибудь таблетку!
– Никакой таблетки я тебе не дам, милочка!
Съешь что-нибудь, выпей кофе. Пей кофе, а я тем временем буду рассказывать. Расскажу тебе сказку, в которую нельзя не поверить, какой бы абсурдной она ни была.
Альфа послушно взяла печенье и откусила маленький кусочек.
– Помнишь, как я подошел к тебе возле туристического агентства? Ты размышляла тогда, куда бы сбежать, – спросил он, подыскивая подтверждения своим воспоминаниям.
– Туристическое агентство? – уставилась на него Альфа. – Нет, я поджидала вас в кафе, куда ходила постоянно. Мы, женщины, порой бываем очень нахальными, – закончила она и улыбнулась, как бы оправдывая себя. А он невольно отметил, что к верхней губе к помаде прилипла крошка печенья.
– Точно! Как выражаетесь вы, студенты, ты сняла меня в кафе у Чарли… А ты помнишь сказку о Гензель и Гретель? Так вот, мы с тобой вышли из этого кафе, взявшись за руки, как Гензель и Гретель, а потом страшная колдунья взяла нас в плен и заперла здесь.
Он помолчал, пытаясь перейти к серьезному разговору, а она, воспользовавшись паузой, спросила с деланным испугом:
– И она что, съест нас?
– Нет, не съест! – ответил он, однако чем дальше углублялся в повествование, тем испуг ее становился сильнее, несмотря на все его уверения в благополучном исходе происходящего. Он воображал, что, заразив ее своим искусственным восторгом, таким образом избавит ее и себя от страха, но неожиданно увидел себя и ее помещенными в огромный медовый кусок янтаря, из тех, что доносят до нас сквозь тысячелетия мумии различных насекомых.
Воздух действительно был светлого янтарного цвета, и ему показалось, что сидящая в шезлонге девушка уже и вправду застыла в своей мумийной вечности. Он ласково похлопал ее рукой по коленке – ноги были холодными.
– Скажи, что любишь меня! – попросил он. Альфа не шелохнулась.
– Ты должна любить меня, слышишь! Мы теперь должны крепко любить друг друга.
Если в сказку о Гензель и Гретель она не поверила, то в людоедку поверила, и он почувствовал себя ужасно виноватым. Продолжать сидеть перед нею молча была невмоготу, и он набросился на печенье, заглатывая по два сразу. Глаза ее оставались по-прежнему безжизненными.
– Эй! – хрипло окликнул он ее, поскольку в горле застряли крошки печенья, и, кроме виски, их нечем было запить. Он потянулся к бутылке и стал пить прямо из горлышка. Было противно, он поперхнулся и стал хлопать себя по спине.
Эти ужимки и гримасничанье вывели Альфу из состояния оцепенения. Она посмотрела на него долгим взглядом, как бы спрашивая себя, кто этот сидящий напротив мужчина и чего от него можно ожидать. Он не помнил, чтобы кто-то когда-то смотрел на него так отчужденно, это вывело его из равновесия, и все же он старался казаться спокойным.
– Знаешь что, прочти вон тот бортовой дневник и продолжай записывать в него все, что вспомнишь, и все, что взбредет в голову. Наши будущие дети должны знать, как счастливы мы были. А твой дорогой супруг пойдет поработает, ведь денежки-то нам нужны будут…
Альфа молчала. Она не ответила и на его искусственно-приподнятое приветствие. Похоже, прикинула, что отныне пользы от него не будет.
Он направился в каюту, небрежно посвистывая на ходу, как посвистывают дети, когда идут в одиночку в темном и страшном месте. Он спешил убежать от пугающих глаз Альфы. Продолжал посвистывать и уже сидя над записками, пока, наконец, не забыл и о своем страхе, и об угрызениях совести, что оставил девушку совсем одну. Сейчас его занимал гироскоп. Неужели и в самом деле, вращаясь таким образом, гироскоп измерял ход времени? Но в каких пропорциях? Сравнивать ему было не с чем – часы шли еле-еле в направлении, заданном когда-то их изобретателем. Впрочем, почему ему вздумалось заставить их идти слева направо, а не наоборот? Но как бы там ни было, лично он теперь должен прислушиваться только лишь к своим биологическим часам, но они отсутствовали. Пласты времени, наслоившиеся в его теле, проникли один в другой и стали неотделимы друг от друга. Что сказала Альфа? Что она студентка-третьекурсница? Он и сам, проснувшись, был уверен, что развелся только в прошлом году. А как на самом деле? Сколько времени они проспали, и в какие годы жили перед тем, как уснуть?
Мозг его продолжал плутать в мутном потоке времени – эта маленькая вселенная не желала навести у себя порядок и, насмешничая, произвольно путала причинно-следственные связи, как любила это проделывать с человеком и во снах его тоже. Словно мстила за то, что тот, в чьем черепке она находится, постоянно совершает над нею насилие.
Он вспомнил кое-что из прочитанного о Бермудском треугольнике. Среди опровергаемых и объясняемых катастрофических явлений и исчезновений был один факт, не такой уж и сенсационный, который отложился в его памяти, памяти физика. Некий пассажирский самолет исчез из поля зрения следившего за ним диспетчера, и это вызвало в аэропорту тревогу. Но самолет прибыл все же невредимым, и никто из пассажиров не заметил опоздания, однако все с изумлением обнаружили, что их наручные часы и бортовые часы в самолете отставали ровно на десять минут от часов, установленных в аэропорту. Если только это было не выдумкой газетчиков, происшествие свидетельствовало о том, что на Земле тоже возможны локальные искривления времени и пространства. В данном же случае не было никакого десятиминутного опоздания, время скачкообразно и неконтролируемо уносило их в прошлое… Если, например, спросить сейчас его, профессора по квантовой механике, сколько ему лет, наверняка первой его реакцией будет желание начать смущенно оправдываться, что он, такой молодой, уже профессор. Однако в его сознании сталкивались знания и опыт, которыми он не обладал в молодые годы, память же упорно выставляла на обозрение образ другого человека – спокойного, сдержанного, умеющего стойко переносить неудачи, верящего в будущее своей науки, способного радоваться даже маленьким достижениям, которые появились в той или иной части света. Нет, сравнивать профессора, отягощенного знаниями, любимого студентами, и этого юного профессоришку было просто немыслимо.
Однако зрелый профессор осознавал полное бессилие перед этим непроглядным световым шаром, он также пытался урезонивать скороспелку-двойника, но молодой не хотел ждать и занялся проверкой описанных опытов. Проверил гравитацию, привязав к мотку лески длиной метров в двести увесистую алюминиевую кружку и бросил ее в янтарное пространство. Кружка увлекла за собой меньше половины длины лески, словно смолистая вязкость незатвердевшего янтаря мешала ей углубляться в пространство. Она описала несвойственную для ее тяжести параболу и медленно стала заваливаться куда-то под киль яхты. А через минуту загрохотала где-то внизу, может, ударилась непосредственно в киль. Отзвук, тоже ограниченный по своей протяженности, донесся на палубу, как далекое эхо орудия. Не оставалось никаких сомнений, что кто-то действительно переместил центр гравитации на саму яхту.
Наматывая на локоть леску, он вытащил кружку и возликовал: «Мамочки, какой прелестный идиотизм! Если только я не сошел с ума, то какие бездны открываются за этим явлением! Поколения физиков будут ломать над этим голову, похоронив свои старые знания, будут вслепую искать пути для нового мышления…»
Он сидел над записками до тех пор, пока не заломило ноги от неловкой позы: зрелого профессора и зеленого вундеркинда неожиданно сплотила азартная страсть прокрутить все то, чем они располагали – теории и гипотезы, формулы и модели. Они перемешивали их, как перемешивают в горсти игральные кости, и бросали на стол в надежде, что они образуют приемлемую для них комбинацию. Снова и снова, до тех пор, пока у обоих не кончалось упорство, они утешали себя тем, что, будь у них те или иные данные, те или иные приборы, им наверняка удалось бы достичь желаемого.