Жестокий эксперимент
Шрифт:
– Меня не интересует ваша физика, – оборвала его девчонка. – Мне пора идти!
Ее нежелание выслушать разозлило его, и он бросил:
– Так иди, вон она, дверь! Но гравитация все равно вернет тебя ко мне так же, как тарелку и многое другое.
– Какую тарелку?
– Потом мы вместе проведем один интересный опыт, и ты все сама увидишь. Послушай, – хотел было он обратиться к ней по имени, однако, перебирая в уме всякие женские имена, не смог остановиться ни на одном. – Послушай, моя девочка, мы должны оставаться сильными духом и сохранять самообладание. Вот ты видела все эти документы, так? Эти записки, по всей вероятности, писал тоже я. Почерк мой. Слушай, а ты… ты меня совсем-совсем не помнишь? Но только как на духу! Школьница покраснела.
– Я вас совсем не знаю.
– Как на духу! – строго повторил он.
– Право, смешно… Что-то такое. Нет, это очень глупо! Будто во сне! Какое-то приключение с сыном какого-то владельца яхты, но одновременно как бы и с самим владельцем…
– Ай-яй-яй! Такая маленькая и уже такие приключения! Ну-ка беги на палубу и принеси бортовой дневник. Сдается мне, я видел его где-то там. Поколдую еще немного над записками.
– Я есть хочу!
– Вот и чудесно! Я тоже голоден. А в камбузе есть все необходимое.
– Где?
– На судах кухня называется камбузом. Давай беги за дневником.
И еще раз стал перечитывать описанное им падение за борт, хотя не помнил ничего подобного. Во сне, правда, падал, и не однажды, с грезившейся ему яхты, неустрашимо и, естественно, успешно боролся с гигантскими волнами и акулами, спасал утопающих: детей и женщин. Однако в записках не было упоминаний никаких живых существ, не сообщалось ни о каком шторме, даже не сообщалось о причине падения за борт. И все же для аспиранта статистических проблем квантовой механики подобное падение было куда как интереснее, чем все эти вместе взятые незначительные подробности.
23
Находясь в их положении, нормальные люди наверняка сошли бы с ума. Однако их нельзя было причислить к абсолютно нормальным людям, кроме того, они были слишком молоды и чудовищно голодны. А вместе с поглощаемыми горами брынзы и колбасы они потихоньку переваривали и прочитанное в бортовом дневнике.
– Имя здесь твое, что ли? – спросил он с опаской, что она снова начнет все отрицать.
– Мое.
– А почерк?
– Вроде бы.
– Тогда значит, ты моя жена.
– Как это жена? – Девушка чуть не подавилась от неожиданности.
– Да так получается.
Сейчас они были уже без спасательных жилетов и свитеров. Он надел хлопчатобумажную рубашку профессора из будущего, волшебным образом превратившегося в свое прошлое, которая была ему великовата. Более удачный выбор, чем он, аспирант, сделала абитуриентка: слишком большим для нее блузкам и платьям она предпочла мужскую тенниску, подчеркивающую ее очаровательный загар и дающую возможность видеть, как вольготно чувствует себя под нею ничем не обремененная грудь. В такую девушку запросто можно было влюбиться, даже находясь в столь необычных условиях. Тем более когда ты не совсем уверен, во сне или наяву обладал ею всего лишь полчаса назад.
– Я даже думать не могу обо всем этом! – отпив глоток чаю, вздохнула девушка.
Он расценил это как попытку увильнуть от серьезного разговора и сказал строго:
– Как это не можешь? Мозги тебе на то и даны, чтобы думала!
– А почему вы кричите на меня?
– Потому что меня бесит, когда кто-то отвечает вот так, как ты. Воображаем себя венцом творения, думаем, что природа через нас познает себя, а как дело коснется чего-то конкретного, – этого не могу, того не понимаю! И не желаем прилагать никаких усилий!
– А что придумал ты? – неожиданно взвилась она.
Он виновато помолчал, затем ответил:
– Придумал… То есть обнаружил, что мы находимся в невероятной с точки зрения науки ситуации.
– Открыл Америку! – принимаясь за очередной бутерброд, бросила она.
– Да, но я хочу понять, а ты…
Она оборвала несвойственным для ее возраста ироничным замечанием:
– Я очень прошу тебя сделать это. И как можно скорее!
– Твои насмешки неуместны. Мы находимся в одинаковом положении, так что угроза одинакова для обоих.
Они были близки к тому, чтобы разругаться в пух и прах, но неожиданно она посмотрела на него своими необыкновенными глазами, тепло-карими, в которых, как в глубинах темного янтаря, искрилась улыбка, и спросила:
– Картины, которые там, на палубе… это ты их рисовал?
– Если все остальное правда, то, наверное, я.
– Очень уж старой ты меня изобразил.
– Наоборот, красивой. Но сейчас ты красивее.
Ее непонятно почему обидела его робкая попытка сделать комплимент. С отвращением оттолкнув от себя тарелку, она произнесла:
– Жрем, как на похоронах!
– Так уж и похороны! Может, панихида. Панихида по нашей умершей старости. А еще лучше – юбилей нашей свадьбы! Давай отпразднуем! Там есть шампанское.
– Думаю, сейчас у нас есть дела поважнее. Ведь ты хотел разобраться, что же все-таки произошло.
Разумеется, она была права. Он, собственно, потому и торопился поесть, чтобы установить по крайней мере относительную последовательность во всем, что они пережили, опираясь на записки. Спешил описать это, как и положено добросовестному ученому. Материала было предостаточно если не для гипотезы, то для того, чтобы составить себе более-менее четкую картину, над которой когда-нибудь будет ломать голову все человечество. Он ощущал ответственность и серьезность момента, как это, наверное, ощущает молодой доктор, собирающий анамнез.
– Хорошо. Давай начнем вот с чего. Что ты помнишь абсолютно точно?
В ответ она покраснела и крикнула, словно хотела скрыть что-то более важное:
– Помню только, что сегодня я должна быть на пробах. За мной должны были прислать машину.
– В каком фильме будешь сниматься?
– Я знаю только название – «В начале весны». Сценарий потом дадут, если меня утвердят. Что-то о первой любви. Так мне сказал режиссер.
Он забыл про научный подход в проводимом им исследовании и засмеялся, сбитый с толку и очарованный ее смущением, не свойственным тем девушкам, которых он знал. Даже первокурсницы редко краснели, чаще заставляли краснеть его.