Жестокий наезд
Шрифт:
– И крест на себя наложи, – продолжает поучать она. – Да как ты крестишься, малахольный, прости господи!..
Это – тоже без злобы. Однако удивление присутствует. А чему удивляться?! Как накладывают на себя крест, я видел лишь в фильме Копполы.
– Справа налево нужно. – И старушка показывает как.
Отмахав, как она требовала, я повторил просьбу.
– Иди к аналою, отец Вячеслав сейчас выйдет.
– А что ему сказать?
– Кому?..
– Аналою.
Тетка разворачивает меня спиной к себе. Обычно в таких случаях ждут пинка. Но я в это не верю – в храме все-таки...
– Столик видишь?
– Вижу.
– Вот это и есть аналой. Ступай туда.
Я родился в семье атеистов и, если сказать честно, никогда верующих не понимал. Мои мольбы были лишь подспудным пониманием необходимости попросить у кого-то помощи. Наверное, для того, чтобы к чувству привыкнуть, нужно какое-то время. Я пока не готов к этому. Я смотрю на окружающие меня лики, писания на церковно-славянском языке, и ничего, кроме умиления и восхищения красотой, у меня это не вызывает. Это другое чувство, земное. К которому привыкать не нужно.
Дверь в углу иконостаса распахнулась, и мне навстречу вышел огромный мужик с бородой, как у Льва Толстого. Черная ряса до пят, поверх нее лежит большой серебряный крест...
Он остановился около меня, смиренно наклонив в сторону голову. Он ждал моих слов, а я не знал, какие здесь слова уместны. Он помог.
– Я отец Вячеслав. Мне передали, что мною интересуется кто-то из прихожан.
Вот я уже и в «приходе». А до этого момента это слово вызывало у меня только одни ассоциации...
– Мне нужно... – Как объяснить батюшке, что мне нужно?! – Мне нужно причаститься.
Отец Вячеслав внимательно посмотрел на меня, слегка шевельнул бородой и уточнил:
– В смысле – исповедаться?
Знать бы, в чем разница...
– Да.
Я думал, он посадит меня в одну камеру-одиночку, сам сядет в другую, откроет зарешеченное окошечко (я хорошо помню «Крестного отца») и скажет: «Говори, сын мой». Вместо этого провел меня куда-то за иконостас, усадил на деревянный стул и произнес:
– Я слушаю тебя, раб божий. Сними тяжесть с души, покайся.
Я уселся поудобнее и стал излагать. Чем дольше я говорил, тем больше у меня возникало сомнений в том, что я каюсь.
– Понимаете, отец Вячеслав, со мной в последнее время происходят странные вещи. Я пытаюсь рассудить людей земным законом. Он отличается от суда божьего тем, что не умеет прощать. Он часто карает невинных, позволяя виновным здравствовать и процветать. Я вершу этот суд и хочу знать, во что это мне обернется на суде верховном... – Я кашлянул и поправился. – На высшем.
– Ты вершишь суд государственный именем государственным. И поставлен на то законом мирским. В чем же твоя вина, если ты казнишь невинных этим законом и оправдываешь виновных? – Отче смотрел на меня и, кажется, понимал, что я прихожанин не обычный. – Уйди же, если считаешь это виною. И никто тебя не осудит.
– У меня есть несколько узников, и одного из них, для праздника, мне нужно отпустить...
Священник бросил в меня пронизывающий взгляд. Я даже почувствовал, как от этого взгляда стали закипать белки моих глаз.
– Ты знаешь Новый Завет? – Кажется, он удивлен.
– Да. Я не знал до сегодняшнего дня, как нужно креститься, но Писание я знаю.
– Так ты возомнил себя Пилатом?
– А так оно и есть. У меня есть выбор между Им, невинным, и убийцей, Вараввой. И народ кричит мне: «Выпусти Варавву, а смерть Ему!» И к этому гласу народа – адвокатов, прокуроров и свидетелей – не прислушаться я не могу. Как же мне поступить?
– Поступи так, как велит тебе твоя совесть. – Старик жадно изучал каждую черточку на моем лице.
– Я так и сделаю, отче. Поэтому-то я сюда и пришел. Стараясь постичь истину, я случайно оказался в квартире одного человека. Я не знал до сего момента, кто он и чем занимается. И нашел его убитым, в чулане его квартиры. Кто-то перерезал ему горло. Я был обязан сообщить об этом, но не сообщил. Потому что если бы я сделал, то мой узник последовал бы на крест незамедлительно.
– В таком случае тебе не за что себя винить. – Отче мотнул бородой.
Слава богу, что хоть здесь меня понимают.
– Стремясь к истине, я обыскал тело и нашел маленький клочок бумаги. На нем был написан номер телефона. Это происходило вчера. А сегодня я мирскими мероприятиями выяснил, какому абоненту принадлежит этот номер. Мне показалось странным, что он принадлежит вашему, батюшка, храму. Не будет богопротивным, если я попрошу вас объяснить этот факт?
– Ты не из милиционеров, часом, будешь, раб божий? – Батюшка прищурился.
– Нет. Иначе я стал бы строить версии, прибился бы к одной, самой простой – что покойный просто прихожанин, и успокоился. Но я почему-то волнуюсь и в такую версию не верю. Вот и пришел покаяться да заодно узнать, может, вы что-нибудь знаете о своем прихожанине, которому недавно перерезали горло.
Батюшка даже не дернул бровью. Я видел лишь степенное оглаживание бороды.
– У нас большой приход...
«Каков поп, такой и приход», – пролетело у меня в голове, но я мгновенно изгнал из себя сатанинские мысли.
– ...поэтому помнить каждого не могу. Вполне возможно, что я такого и знаю.
– И все вам звонят? Вы, наверное, от телефона не отходите?
– Бывает, кто-то и звонит. Узнать о днях крестин или венчания. Но имен мы не спрашиваем. Тут храм, а не бюро находок. – Он перекрестился.