Жестокое и странное

Корнуэлл Патрисия

– Объявлялся, – услышала я через пару секунд ее голос.

– Пожалуйста, если вы сможете связаться с ним и выяснить, где он, передайте ему, что с ним срочно хочет поговорить доктор Скарпетта.

Примерно минуту спустя в трубке вновь раздался голос диспетчера:

– Он на центральной заправке.

– Передайте ему, что я в двух минутах оттуда и уже еду к нему.

Городская заправка, которой пользовалось полицейское управление, находилась на пятачке асфальта, окруженном проволочной оградой. Она работала только по методу самообслуживания. Там не

было ни своего персонала, ни зала для отдыха, ни автоматов для продажи чего бы то ни было. Лобовое стекло можно было почистить лишь в том случае, если у вас имелось с собой все необходимое для этого. Когда я подъехала, Марино засовывал в боковой карман свою заправочную карточку. Он вылез из машины и подошел ко мне.

– Только что по радио слышал, – сказал он, не в силах сдержать улыбки. – Где Грумэн? Я хочу пожать ему руку.

– Он остался в суде с Уэсли. Что случилось? – Неожиданно я почувствовала легкое головокружение.

– Вы не знаете? – удивленно спросил он. – Черт возьми, док. Они отцепились от вас, вот что случилось. Нечто подобное со специальным большим жюри происходило лишь пару раз на моей памяти.

Глубоко вздохнув, я покачала головой.

– Наверное, кто-нибудь другой на моем месте уже плясал бы джигу. Но у меня что-то нет большого энтузиазма.

– Да, вероятно, вы правы.

– Марино, как звали того человека, который заявил о том, что у него украли куртку на гагачьем пуху?

– Саливан. Хилтон Саливан. А что такое?

– Когда я давала показания, Паттерсон сделал чудовищное предположение о том, что я могла воспользоваться револьвером из лаборатории, чтобы убить Сьюзан. Иными словами, всегда рискованно пользоваться своим оружием, потому что, если его проверят и докажут, что из него стреляли такими-то пулями, придется долго объяснять и оправдываться.

– Какое это имеет отношение к Саливану?

– Когда он переехал в свою квартиру?

– Не знаю.

– Если бы я собиралась кого-нибудь убить из своего «рюгера», было бы весьма предусмотрительно с моей стороны сообщить перед этим в полицию о его пропаже. Потом, если он каким-то образом и всплывет – например, я решу от него избавиться и куда-нибудь его подброшу, – полицию выведет на меня его серийный номер, однако я своим заявлением о краже смогу доказать, что в момент преступления оружием владела не я.

– Вы хотите сказать, что Саливан написал фальшивое заявление? Что он просто имитировал ограбление?

– Я хочу сказать, что над этим стоит задуматься, – ответила я. – У него, как нарочно, не было сигнализации и, как нарочно, было открыто окно. Он отвратительно вел себя с полицейскими. И, я уверена, они вздохнули с облегчением, когда он ушел, и вряд ли у них возникла мысль о том, чтобы продлить себе удовольствие общения с ним и взять отпечатки. Тем более что он был одет в белое и проклинал рассыпанный повсюду черный порошок. Меня интересует, откуда вы знаете, что оставленные в квартире Саливана отпечатки не были оставлены им же? Он там живет. И там повсюду его отпечатки.

– В АСИОП они совпали с отпечатками

Уоддела.

– Правильно.

– Если это так, то зачем Саливану было звонить в полицию по поводу той статьи про гагачий пух, которая появилась в газете?

– Как говорил Бентон, этот тип любит поиграть. Ему нравится доставлять людям беспокойство. Он получает удовольствие от щекотки нервов.

– Черт. Дайте-ка мне ваш телефон.

Он зашел с другой стороны и сел ко мне в машину. Набрав телефон справочной, он узнал номер Саливана. Дозвонившись до управляющего, Марино поинтересовался, когда Хилтон Саливан купил себе квартиру.

– Тогда кто же? – спросил Марино. Он что-то записал в блокноте. – Какой номер и на какую улицу выходит? А его машина? Да, если можно.

Когда Марино положил трубку, он взглянул на меня.

– Черт, а квартира-то вовсе и не его. Она принадлежит какому-то бизнесмену, который ее сдает, а Саливан начал снимать ее с первой недели декабря и как раз шестого внес деньги. – Открыв дверцу машины, он добавил: – А ездит он на темно-синем «шевроле». Это старый микроавтобус без окон.

Мы с Марино вернулись к полицейскому управлению, а мою машину оставили на стоянке. Затем поехали по Броуд-стрит в направлении Фрэнклина.

– Будем надеяться, что управляющий не спугнул его, – громко сказал Марино, чтобы перекричать шум мотора.

Притормозив, он остановился возле восьмиэтажного кирпичного дома.

– Его окна выходят во двор, – оглядываясь по сторонам, пояснил он. – Так что он не должен нас заметить.

Сунув руку под сиденье, он достал еще один пистолет вдобавок к тому, что у него уже был в кобуре под левой рукой. Он засунул пистолет за ремень брюк сзади, положил в карман дополнительную обойму и открыл дверцу машины.

– Если вы намерены затеять войну, я лучше останусь в машине, – сказала я.

– Если начнется война, я кину вам свой триста пятьдесят седьмой, и вам лучше продемонстрировать свои незаурядные способности, о которых говорил Пат-терсон. Держитесь все время позади меня. – Поднявшись по лестнице, он позвонил. – Вероятно, его нет.

Вскоре дверь открылась. Пожилой мужчина с мохнатыми седыми бровями представился управляющим, с которым Марино некоторое время назад разговаривал по телефону.

– Не знаете, он дома? – спросил Марино.

– Понятия не имею.

– Мы хотим подняться и проверить.

– Подниматься не надо, потому что он живет на этом этаже. – Управляющий показал рукой. – Идите по этому коридору и налево. Угловая квартира в самом конце. Номер семнадцать.

Здание сохраняло сдержанную, но наскучившую роскошь, напоминавшую о старых отелях, где уже никто особо не хотел останавливаться, потому что комнаты казались слишком маленькими, декор – чересчур потемневшим и несколько обшарпанным. Меня привлекли следы от сигарет на мохнатом красном ковре и почти почерневшая деревянная обшивка стен. На двери угловой квартиры Хилтона Саливана висел медный номер 17. Глазка в двери не было, и, когда Марино постучал, мы услышали шаги.