Жестокое убийство разочарованного англичанина
Шрифт:
Разумеется, поставить Рэнделла в известность о случившемся. Только это будет не просто сложно, а куда хуже. Для майора, естественно. Он сел в машину и медленно поехал в Лондон.
«Я не должен был бы просить тебя об этом», – сказал майор утром. Девять-десять часов тому назад. Теперь, казалось, это было давным-давно. Они пили «шерри» в маленькой, невыносимо чистой гостиной майорского дома. Да и весь дом был маленький, как игрушечный. Портрет королевы Анны на стене, деревянные панели, все блестит и обставлено как надо; малюсенький садик под эркерами, зеленый бархат газончика, красный кирпич, три старых сливовых дерева – просто иллюстрация к журнальной статье «О подлинной Англии». Но ведь майору это совершенно не нужно – ему необходимы духота, беспорядок, рассыпанный табачный пепел, громоздкая, безобразная, неудобная викторианская мебель.
Уход на пенсию за один вечер превратил майора Кортни в старика. Шон помнил тот самый момент, когда майор из «старины» превратился в никому не нужного старика с выцветшими глазами, в мешковатом костюме, – старика, измученного сознанием того, что от жизни уже нечего ждать. Произошло это, когда майора провожали на пенсию. Трудно назвать это «торжеством» – скорее, речь шла о небольшом печальном «событии» с распитием бутылки шампанского из одолженных у других сотрудников стаканов; все столпились в кабинете и от стыда не могли смотреть друг другу в глаза. Старый мистер Драйберг рассказывал о гостинице для рыболовов, которую собирался купить; были там еще Энтони, только что вернувшийся из Таиланда, где он участвовал в совместной операции с ЦРУ (у него было толстое мучнисто-белое лицо, полшеи опоясывал рваный шрам); Джон Трент, садившийся в кресло майора, – этот старался не показать своего нетерпения и удовольствия в преддверии события; жена Трента, немка, отпускавшая поверх стакана с шампанским изысканные колкости в адрес Маргарет, очевидно усмотрев в ее лице «конторскую жену», которой надо подрезать крылышки. Ну и потом, был там Шон. И майор. Да еще двое-трое коллег, оказавшихся в тот день в Лондоне.
Выпили вторую бутылку шампанского, третью, все оттаяли, разом заговорили (не забывая, что находятся в «лавке»), засмеялись местным шуточкам и сплетням. Майор не принимал в этом никакого участия. Получилось так не нарочно. Никто, кроме Шона, этого и не заметил. Просто беседа текла мимо майора, словно присутствующие инстинктивно решили, что его больше нет в живых. А вот мистер Драйберг был еще жив, рассказывал остроумные шотландские анекдоты, распространял злостные слухи и хвастался туристическими перспективами Сазерленда, где находилась его гостиница. Майор же был мертв.
Когда все кончилось, Шон спустился следом за ним по лестнице и вышел на улицу. Джон Трент предложил подвезти их, но майор отказался, и они с Шоном долго молча шли по Лондону в тот темный январский вечер. Удивительно, столько лет проработав вместе, они лишь во время этой молчаливой прогулки в какой-то мере стали друзьями. У Гайд-парк-корнера майор решил взять такси, дотронулся до руки Шона, попросил не пропадать, дал адрес игрушечного домика в Ричмонде.
С тех пор они встречались всего четыре раза, но дружба их все росла. Один раз случайно встретились на Пикадилли и зашли в какой-то отель выпить чаю. Второй раз – после того, как Трента неожиданно перевели в Вашингтон. Тогда майор прислал Шону записку с приглашением поужинать. Ужин вышел неловким, натянутым: майору явно хотелось расспросить про нового начальника Управления Оливера Рэнделла, и он не знал, как начать.
«Отставной моряк», – осторожно сообщил Шон, когда домоправительница оставила их наконец одних за сигарами и коньяком.
«Смотрите, майор, только одну, – предупредила она. – Сами знаете, что сказал бы ваш славный доктор, узнай он даже об этой сигаре».
«Он заявил нам, что установит на корабле строгую дисциплину, но все будут довольны», – добавил Шон. Майор кивнул, будто ему все стало ясно. Он узнал все, что ему было нужно, достаточно быстро и из первых рук. Различные неясности и уточнения по прошлым операциям требовали личных встреч, и, хотя Шон много времени провел в Италии и Югославии, сплетни и слухи доходили и до него. К примеру, мистер Драйберг вышел с какого-то заседания и заявил, что ноги его в Лондоне не будет, пока здесь сидит этот «свинья актеришка». Оливер Рэнделл относился к Драйбергу и к майору как к старым маразматикам. Отыскивал мелкие несоответствия в старых финансовых отчетах. Обнаружил разные мелочи, которые не были зафиксированы в пяти экземплярах.
Однажды утром Шон встретился с майором на лестнице в Управлении – тот прошел
Так или иначе, Рэнделл был законным преемником майора Кортни и начальником Шона. Майору утром потребовалось немало времени – пришлось даже выпить вторую рюмочку «шерри», – прежде чем он смог приступить к делу: он хотел, чтобы Шон кое-что предпринял, не ставя в известность Рэнделла. Надо сходить на похороны человека, который вроде бы застрелился. «Городок называется Лирем. Похороны в три часа. И я бы хотел… черт, в этом-то и загвоздка: я даже не знаю, что тебе и сказать». Майор сидел, смотрел в окно на сливовые деревья, голова его немного тряслась, щеки были нездорового свинцового цвета. Хотя утро выдалось очень теплое, все окна у него были закрыты, в газовом камине пылал огонь, и все равно майор время от времени вздрагивал.
«Лучше мне начать сначала. Этого парня, фамилия его Редвин, взяли к нам во время войны для участия в специальной операции. В Норвегии. Его мать норвежка, перед войной он проработал там пару лет. Владел обоими языками, имел много друзей в Норвегии – это хорошее прикрытие. У его отца было свое дело: он торговал рыбой в Йоркшире и отправил сына учиться ремеслу в Норвегию. – Майор сухо и невесело кашлянул. – Бедняга все это возненавидел. Он как-то сказал мне, что хотел стать поэтом…»
А Шон сидел, грея рюмку с «шерри» в руке, – он не слушал майора, но его мозг запоминал все, что тот говорил. Потом он сможет воспроизвести рассказ слово в слово, вплоть до интонаций. Однако сейчас Шон скорее думал о прошлом, чем о настоящем, – о том, сколько раз он вот так сидел с майором, а тот инструктировал его, бранил, что-то советовал, вспоминал. Потом из всего этого родилась – дружба? Взаимное уважение? В голову Шону пришло слово «любовь» – он мгновенно отверг его. И однако же, Шон никогда не испытывал к своему отцу тех чувств, какие испытывает к этому человеку с обгрызенными седыми усами и выцветшими голубыми глазами, наполовину спрятанными под тяжелыми, нависшими над ними веками; сигаретный пепел усыпал слишком широкие лацканы старомодного потрепанного костюма. И тут ненависть к Рэнделлу, этому свинье прощелыге с актерским профилем, к его низкой подлости по отношению к майору захлестнула Шона, заставила так сильно сжать руки, что ножка у рюмки треснула и рюмка вместе с содержимым упала на ковер, а на указательном пальце левой руки Шона показалась кровь.
«Пустяки, – успокоил его майор. Хотя это было явно не так: красивое, старинное венецианское стекло, в витой ножке переплетались голубые и красные нити. Шон собрал осколки, положил их на серебряный подносик, стоявший рядом на столике. – Налей себе еще, – предложил майор, – да и мне тоже. На чем я остановился? Ах, да, в тридцать восьмом году отец отправил его в Норвегию, где он и жил, когда началась война, покупал, продавал рыбу и ненавидел это занятие. Думаю, Редвин считал, что войну устроили специально, чтобы он покончил с рыбой. В конце концов он пришел к нам.
Кто-то присвоил ему офицерское звание, но к службе в армии он не был приспособлен. Мне кажется, потому, что был слишком умным. Такие офицеры не нужны. Все командиры ненавидели Редвина. А мне он скорее нравился. – Майор искоса посмотрел на Шона – он выглядел сейчас почти таким, как прежде: веки приспущены, в глазах мелькает хитрая усмешка, строгий рот под седыми усами скривился в подобие улыбки. – Кое в чем он походил на тебя. Вечно задавал ненужные вопросы. Но был гораздо умнее. – Майор как-то печально улыбнулся. – В конце концов, он оказался слишком умен – по крайней мере для нас.
Нам он был нужен для одного, скажем, темного дела – я все тебе рассказываю, потому что это может иметь отношение…» По мере того как продолжался рассказ, у майора, казалось, прибавлялись силы. Будто снова он стал начальником, сидел у себя в кабинете, и опять жизнь его приобрела смысл. Он даже принялся искать сигареты, хотя домоправительница не разрешала ему курить.
Шон предложил ему свои, дал прикурить, закурил сам.
«К сожалению, это не русские, которые вы обычно курите».
Майор набрал в легкие табачный дым, словно это был воздух. Голос его окреп, голова перестала трястись.