Жеводанский зверь

Первое издание перевода: Жеводанский зверь. Роман Эли Бертэ. – Санкт-Петербург: тип. И. И. Глазунова, 1868. – 355 с., 22 см.

La B^ete du G'evaudan (1858)

Есть в графстве Жеводан небольшой городок Лангонь. Он расположен среди высоких гор и довольно густых лесов, которые делают доступ к нему весьма затрудненным. В ту эпоху, когда религиозные войны опустошали Севеннские горы, этот городок, расположенный на неплодородной земле, да еще и в отдалении от торговых

Впрочем, Лангонь и по сей день довольно скромное селение; пожалуй, только в этом департаменте, лишенном больших и шумных городов, он вообще способен считаться городом.

Но однажды, в начале осени 1764 года, немногие жители, оставшиеся в городе во время полевых работ, были напуганы чрезвычайным происшествием. Бальи [1] , сопровождаемый барабанщиком, ходил по городу, объявляя своим подчиненным прокламацию, возбуждавшую живой интерес. Бальи, закутанный в черный плащ, в огромном парике и четырехугольной шляпе, шел со всей возможной важностью со свернутой бумагой в руках.

На каждой площади, на каждом переулке он останавливался, барабанщик начинал барабанить, а бальи, развернув бумагу, читал гнусавым голосом официальный акт, с которым ему поручено было ознакомить людей. Чтение это происходило на двух языках: по-французски, а затем на местном наречии – увы, в то время французский язык не был достаточно распространен в этих удаленных от Парижа краях, так что бальи рисковал быть непонятым ни одним из ста своих слушателей.

Расскажем, однако, о чем же говорила эта торжественная прокламация, которая взволновала жителей Лангони так же, как жителей прочих городов и деревень этой провинции.

Уже несколько месяцев страну опустошало свирепое животное, которое считали чудовищным волком и называли жеводанским зверем. Он убил уже немало людей: и мужчин, и женщин, и детей. Каждый день приходило известие о каком-нибудь несчастье; крестьяне, вынужденные выходить в поля, не смели делать этого иначе, как вооруженные и только собравшись целой толпой. Приказано было устроить охоту, и все охотники провинции объединились, чтобы захватить или убить этого свирепого зверя. Лес, в котором он рыскал, был несколько раз прочесан. Тем не менее столь же хитрый, сколь кровожадный, зверь этот смог укрыться от преследователей. А вечером после этой охотничьей вылазки молодые пастухи были растерзаны недалеко от того места, где проводились поиски. Зверь словно посмеялся над людьми.

Такое положение дел возбудило всеобщие жалобы, ужас, царствовавший в стране, был так велик, что провинциальные власти наконец серьезно принялись за решение этой проблемы. В прокламации, прочитанной бальи, тому, кто убьет жеводанского зверя, обещалась награда от Лангедокских штатов в две тысячи ливров.

К этой сумме синдики Менда и Вивье прибавляли еще пятьсот ливров. Кроме того, бальи приглашал добровольцев, неважно, вооруженных или нет, явиться на следующий день в замок Меркоар, находившийся в нескольких лье от города. Организовывалась новая охота, которой должен был распоряжаться Ларош-Боассо, один из жеводанских баронов.

Бальи, обойдя, как мы сказали, площади и перекрестки Лангони, что продолжалось недолго, начал в последний раз читать свою прокламацию на конце главной улицы, перед гостиницей. В ней непременно должны были останавливаться путешественники: это было единственное подобное заведение в городе. Окончив свое дело, бальи отпустил барабанщика, потом, не желая отвечать на вопросы людей, собравшихся вокруг него, величественным шагом отправился домой.

Его удаление заставило разойтись толпу, собравшуюся перед дверью гостиницы, в которой с жаром продолжали разговаривать о событии этого дня.

– Две тысячи пятьсот ливров! – повторял худощавый маленький человечек, торговец швейными товарами. – Мендские и лангедокские синдики расщедрились! А еще уверяют, что король прибавит к этой сумме четыреста или пятьсот ливров из своей собственной шкатулки… Это сколько же отмерить аршин холста и тесемок, чтобы заработать столько денег!.. Если жена позволит, я сниму старое ружье моего деда и пойду завтра вместе с другими в замок Меркоар попытать счастья.

– В таком случае зверю стоит начать опасаться за свою шкуру, сосед Гиньяр, – сказал с насмешкой поверенный в делах лангоньского аббатства: – Я охотно побьюсь об заклад, что мадам Гиньяр рискнет своим мужем, если вы расположены сами рискнуть собой… Если уж вы так храбры, почему бы вам не отправиться к барону Ларош-Боассо и просить у него поставить вас на какой-нибудь хороший пост, где вы могли бы заработать эти деньги?

Гиньяр сделал такую кислую мину, что присутствующие громко расхохотались.

– Сказать по правде, господин поверенный, – с беспокойством отвечал Гиньяр, – ружье-то не совсем в порядке, и я сомневаюсь, успеют ли его починить до завтра. Притом барон Ларош-Боассо не даст первого места таким ничтожным людям, как мы. Вот увидите: барон даст заработать эти деньги которому-нибудь из наших богатых дворян.

– А почему ему самому не заработать эти деньги? – возразил поверенный с насмешливой улыбкой. – Он самый искусный охотник, самый опытный стрелок во всей провинции; зачем ему уступать другим честь и прибыль от этого дела?

Несмотря на свою гордость, он не побрезгует этими двумя тысячами пятьюстами ливрами, ручаюсь вам… Теперь уже всем известно, что его дела очень запутаны…

Хорошенькая брюнетка лет тридцати шести, кокетливо одетая, с золотым крестиком на шее и перстнями на каждом пальце, перебила поверенного:

– Ах, бросьте, мосье Блиндэ, – сказала она скороговоркой. – Можете ли вы при мне так говорить о красивом и любезном дворянине, который всегда останавливается в моей гостинице, когда едет в Лангонь? Если барон Ларош-Боассо имеет долги, что же в том дурного? Такие знатные дворяне, как он, разве не вынуждены иметь долги, чтобы поддерживать соответствующий своему званию образ жизни?.. Но, может быть, я смогу отгадать причину вашего злоязычия? Несмотря на ваше желание, он не захотел взять вас в свои поверенные и доверил свои интересы старику Легри, верно? С другой стороны, с тех пор как вы стали поверенным городского монастыря, вы возомнили себя почти что принадлежащим к католическому духовенству, а эти Ларош-Боассо слывут скрытыми протестантами… Я не знаю, правда ли это, но могу утверждать, что никогда барон не ел у меня скоромного в пятницу; на завтрак он обыкновенно довольствуется яичницей с форелью и бутылкой моего сенперейского вина. Это человек учтивый и веселого характера. У него всегда найдется любезное словцо для хозяйки…

– И он всегда готов заплатить за свой завтрак поцелуем; неправда ли, мадам Ришар? – лукаво закончил поверенный.

Хорошенькая трактирщица покраснела до ушей.

– Злой у вас язык, мосье Блиндэ, – возразила она со смущенной улыбкой. – Ради бога, не говорите так громко, потому что неизвестно, кто может вас услышать. Сказать по правде, барон Ларош-Боассо должен проехать сегодня через Лангонь по дороге в замок Меркоар. Наверное, он остановится у меня, чтобы перекусить и дать отдохнуть лошадям… Ваша клевета может повредить ему. Вы знаете, – прибавила она, понизив голос, – что поговаривают о его женитьбе на мадемуазель де Баржак, богатой и прелестной владетельнице Меркоара.