Жиган по кличке Лед
Шрифт:
Лед смеялся. Вот сейчас он хоть чем-то напоминал прежнего Илью, хотя черты его лица не то чтобы сильно изменились – скорее стали жестче, четче, определеннее, а в глазах появился сосредоточенный волчий блеск, как у хищника, ведущего добычу. Борис Леонидович поручился бы, что девять из десяти прежних знакомцев Каледина не узнали бы его, хотя существенных и тем паче катастрофических перемен во внешности не было.
– А ты как, Илья? – в свою очередь спросил Вишневецкий.
– Ну, у меня тоже весело. Суд вы помните. Совершенно роскошный. Кстати, я не говорил вам, Борис Леонидович, что в ночь перед свадьбой Альки вы мне приснились и говорили о том, что какой-то там король Филипп не улыбался тридцать или сорок
– Ты действительно два раза сбегал?..
– Действительно, – перебил Каледин и выразительно посмотрел в сторону двери. – Ну, после того, что вы наговорили, Борис Леонидович, вас ознакомят с некоторыми подробностями моего дела и без моего непосредственного участия. Хотя, может, и устроят нам пару очняков. В ГУЛАГе скучно не бывает.
Борис Леонидович наклонился к нему и выдохнул:
– А ты на что-то надеешься? Не на лучшее – хоть на что-то?
– Надеюсь? Конечно, я надеюсь, иначе просто лечь и подохнуть. В моем случае идеалом было бы хотя бы относительно целым и здоровым попасть обратно в Красноярскую пересыльную тюрьму, откуда меня этапировали на Дальний Восток, на строительство железной дороги… ну, а дальше ты знаешь. Желающих сломать себе загривок на «цапле» – не особо ныне…
5
Каледин оказался совершенно прав. Вишневецкого познакомили с подробностями второго побега Ильи непосредственно на допросе. Вел его лично майор Титов. Капитан Омельченко, уличенный в некомпетентности, бегал по кабинету за спиной шефа и беззвучно плевался. Тут же сидел толстый дознаватель, убивавший время тем, что очинял карандаш и рассматривал огромную карту железных дорог СССР, занявшую полстены.
– И как ты теперь сбежал, Каледин? – угрюмо спросил Титов. – Я тут вспомнил, что первый раз ты тоже свалил с этапа: сказался больным, тебя сняли с поезда и запихнули в больничку, а уже как там ты сориентировался – не помню. А сейчас что?
– Так я скажу, – спокойно сказал Лед. – Мне, начальник, хорошо, когда все по чесноку. Хотел прогуляться в Иран. Там, говорят, края красивые. И шахиншах добрый.
– Значит, ты в «отрицалово»? – ничуть не удивившись, произнес Титов. – Да что ты суетишься, Омела? – не глядя себе за спину, бросил он заместителю. – Самое дурацкое распоряжение, которое только можно было отдать, ты уже отдал! Посадить этого волка к твоим баранам из четвертого барака – это надо ж додуматься! Так что ищи себе другого Упора, который будет «оленей» потрошить. Ничего, что я про тебя так откровенно, Каледин? Все равно твое дело швах, и высшую меру ты на этот раз схлопочешь – как пить дать.
– Пить – хорошо. Дать – еще лучше, – заметил Лед.
– Какой ты… афорист, мать твою! – не выдержал Омельченко. – Даже не аферист, ядрен корень. Товарищ майор, он тут над нами издевается, за дураков нас держит, сука расписная! Товарищ майор, я не понимаю, отчего мы этого урку не прижмем к ногтю! У нас после трех суток с пристрастием и не такие кололись!
– Не такие – это какие? – сощурился Илья. – Эх, Омела, баклан ты крюковой, снимет тебя начальство за самодеятельность, – непередаваемым тоном посетовал он, глядя, однако же, на Титова, который беззвучно и злобно смеялся. – Ладно, начальник, скажу тебе по большому блату.
– Вот это ты загнул! – выговорил Титов, которого ласково, а главное, совершенно по делу назвали «крюковым» – то есть работником ИТУ, имеющим недозволенные отношения с заключенными. – Ну, спасибо за доверие.
– Ну, в нашей жизни и не такие подъемы с переворотом бывают. Доверие… На подъезде к станции Слюдянка-1 поезд наш загорелся. Слыхал, поди, история-то потом громкая была. Подняли шум. Тем более что там стоял состав с нефтью, который если бабахнет,
– Кто с тобой бежал?
– О, со мной была целая группа, – охотно ответил Лед.
– И фамилии назовешь?
– Отчего же. Фамилии известные. Баратынский, Батюшков и некто Пушкин. Ехали вместе со мной в составе карманного сборника к 100-летию… Это я у попутчика позаимствовал в поезде. Он все равно всю дорогу спал.
Майор Титов посмотрел в глаза улыбающемуся Каледину, а потом, чуть привстав, так зарядил тому с левой, что Лед перекувыркнулся через спинку стула и растянулся на полу. Начальник пересылки потряс отбитой кистью и сказал хладнокровно:
– Да, скотина редкая. И челюсть у него… твердая. Вон, все костяшки разбил на руке. Баратынский, Батюшков… Чтец, мля! Суньте его пока в ШИЗО, пусть там резвится. Ну что, гражданин Вишневецкий, – перевел он взгляд на Бориса Леонидовича, который все это время был молчаливым свидетелем этого занимательного допроса, – я специально распорядился, чтобы вы присутствовали и сделали соответствующие выводы. Сейчас проверим, удалось ли вам это сделать. Я полистал ваши документы. Вы – довольно крупный ученый. Меня, кстати, тоже всегда интересовала история. Это верно, что история вообще склонна повторяться?
– Ну… существует такое предположение, – аккуратно ответил Борис Леонидович.
– Так уж вы постарайтесь, чтобы неприятная история, которая с вами приключилась, больше не повторялась! – отозвался майор Титов. – Я сейчас вам все объясню. Вы тут человек новый, системы не знаете. То, что с вами разговаривает лично начальник лагеря – большая удача. Особенно после ваших… как бы это помягче выразиться, гражданин Вишневецкий… чудачеств, что ли. Так что постарайтесь отвечать максимально четко, а главное, предельно правдиво. Уяснили?
…Борис Леонидович уяснил. Уже через полчаса его, бледного, с разбитым в кровь лицом и не слушающейся правой рукой, закинули назад в одиночный бокс, где уже наслаждался покоем Лед. Когда захлопнулась дверь и Вишневецкий замотал головой, повторяя: «Ничего не понимаю, ничего не понимаю…» – Илья Каледин прокомментировал:
– Ага, вижу, побеседовали со вкусом. И вас майор Титов по морде щедро благословил. Вы так уж сильно не расстраивайтесь, Борис Леонидыч: вертухай – он и есть вертухай, и ты его, значит, хоть наркомом обороны сделай, все равно не изменится. Ладно. Ты на него сильно не обижайся. Эту суку не сегодня завтра самого снимут, и станет он сам на параше гноем захлебываться, – безо всякого выражения сказал Лед. – А нам с ним делить нечего: скоро на этап поставят, и айда на дальняк – строить железку под Улан-Удэ или портовые сооружения где-нибудь в Ванино мастырить. Насчет тебя, Борис Леонидыч – не знаю, а вот что так со мной будет – это уж точно. Вот там действительно – жопа, или, если по-гречески, – афедрон. Кстати, о греках: как там поживал Пыж после того, как меня отправили?..