Жил-был кудесник
Шрифт:
Я тщательно вымыл руки в луже, но от вони бомжа так и не избавился. Вероятно, он запачкал и мою куртку, а может, запах настолько въелся в обоняние, что действовал на меня чисто психологически. Знал я за своим чувством восприятия такие штучки. Теперь только посторонний человек мог определить, действительно ли от меня несёт отбросами, или это шуточки моего гипервпечатлительного обоняния.
Морщась от преследующей меня вони, я зашёл в магазин и купил буханку хлеба, два килограмма варёной отечественной колбасы и десяток яиц. Как ни манили меня пёстрыми наклейками иностранные сыры, сервелат, шоколад и консервы, на большее
В овощном магазине я, стыдясь самого себя - чем гостей потчую?, приобрёл килограммов пять сморщенной, гнилой картошки по бросовым ценам. А что делать, если на базаре нормальный картофель стоит почти как датская ветчина? Хотел купить ещё и капусты, но борщ варить я не умел, поэтому махнул рукой и направился домой.
Тихонько открыв дверь квартиры, я бесшумно проскользнул в прихожую и, кажется, правильно сделал. Дверь в комнату была плотно закрыта, и в квартире стояла тишина. Отсыпаются мои гости... Сняв куртку и разувшись, я невольно отметил, что против обыкновения Шипуша у порога меня не встретила. Видно, сильно на неё подействовала ночная стрессовая ситуация. Впрочем, зайдя на кухню, я понял, что утром кошка заработала ещё одно нервное потрясение - вермишель и обе банки консервов исчезли, как исчез из холодильника и обветренный кусок колбасы. Я сунул купленную колбасу и яйца в холодильник, хлеб водрузил на стол, сумку с картошкой бросил под стол, а сам быстренько юркнул в ванную комнату, чтобы хоть как-то отмыться от вони бомжа.
И здесь уже я испытал нечто вроде шока. Женщины есть женщины - на леске над ванной были развешены выстиранные предметы их нижнего туалета. Со времён семейной жизни моя квартира не видела такого. Особенно поражал бюстгальтер Елены: вот уж, действительно, не обидел бог дочь Татьяны просто гамак какой-то! Стараясь не обращать на него внимания, я закрыл дверь, стащил с себя одежду и, сцепив зубы, стал обмываться холодной водой. А куда денешься, если горячую давали только по субботам, да и то всего на час.
Когда я уже заканчивал мыться, выбив-таки из ноздрей ледяной водой въедливый запах отбросов, из кухни до моего слуха донеслось тихое звяканье посуды.
"Татьяна", - с надеждой подумал я, одеваясь. Встречаться с Еленой почему-то не хотелось. То ли я действительно постарел и разучился находить общий язык с молодёжью, то ли мы с Еленой, как это говорят, "не сошлись характерами".
К счастью, на кухне действительно была Татьяна.
– Привет, - шёпотом сказала она.
– Привет, - так же шёпотом отозвался я.
– Дочка спит?
– Да, - кивнула Татьяна, чистя картошку.
– И где ты только такой дряни купил?
Я покраснел и развёл руками. Кажется, Татьяна поняла меня.
– Извини, - стушевалась она.
– Я как-то не привыкла к такому. Даже сейчас у нас со снабжением было лучше, чем у всех. Сам понимаешь - армия...
– Я тоже к такому ещё не привык, - кивнул я.
– Всего год назад на моём столе такой пищи не было.
– Тебе картошку пожарить?
– спросила Татьяна.
– На чём?
– хмыкнул я.
– Масла у меня нет...
– Тогда поставь на плиту кастрюлю с водой. Надеюсь, хоть соль-то у тебя есть?
Я включил конфорку, налил в кастрюлю воды и поставил на огонь.
– Посолить?
Татьяна фыркнула.
– Послушай, у меня создаётся впечатление, что ты живёшь двойной жизнью. Сам обедаешь где-то в ресторане, а нас кормишь чёрт знает чем!
– Почему?
– глупо спросил я.
– А что - правда? Потому, что картошку солят, когда вода закипит!
– Да? Не знал...
– только и нашёлся, что сказать. Не объяснять же Татьяне, что последние полгода я ничего кроме хлеба и кефира не ел. А картошку не то что варить - чистить как забыл.
– Что, у тебя сейчас действительно так трудно с деньгами?
– тихо спросила она.
– Именно сейчас нет, - как можно более беспечно сказал я и уселся на табурет.
– Видишь, колбасу купил, яйца... Недели на две хватит, а там ещё что-нибудь придумаем.
Татьяна помыла начищенный картофель и высыпала его в кастрюлю.
– Слушай, - спросила она, - в городе есть где-нибудь обменный пункт? У нас осталось немного наших купонов...
– Нашла у кого спрашивать, - пожал я плечами.
– Впрочем, вряд ли. Год назад ваши фантики ещё пользовались спросом, когда через границу все, кому не лень, возили товары. Сейчас даже проезд не окупается.
Татьяна села рядом и положила руки на стол.
– Ты уж извини, что мы к тебе так - как снег на голову... Надеюсь, долго стеснять не будем. Завтра пойдём в Центр по делам беженцев - у нас и направление есть, - где-нибудь устроимся.
– Насчёт работы - не знаю, а вот с жильём помогут вряд ли, разочаровал я её.
– Но не переживай и не бери дурного в голову - не выгоню, - пошутил я.
– Как-нибудь разместимся.
Я накрыл ладонью её руку и пожал. Хотел подбодрить, хотя сам не представлял, как мы будем выкручиваться. В Центр по делам беженцев я не верил.
Её рука под моей ладонью неожиданно оказалась холодной и каменной. Я поднял взгляд и увидел, что Татьяна напряглась. Глаза её смотрели в сторону и в никуда, а лицо медленно заливала краска. У меня ёкнуло сердце, и руки тоже стали холодными. Совсем как когда-то. Словно юность вернулась, и не было между нами двадцати пяти годов.
Дверь на кухню отворилась, и вплыла Елена, закутанная до пят в мой халат.
– Воркуете, - безразлично констатировала она и зевнула. Была она заспанной и нечёсаной.
– Что у вас тут варится?
– сунула она нос в кастрюлю.
Татьяна окончательно покраснела и высвободила свою ладонь из-под моей.
– Нам есть что вспомнить, дочка, - глухо проговорила она.
– Даже?
– В равнодушных глаза Елены отразилось удивление.
– А отец в курсе?
– Картошку есть будешь?
– вместо ответа спросила Татьяна.
– Буду. А с чем?
– С хлебом и солью, - сказал я.
Елена поджала губы. Кажется, я был прав в своём первоначальном определении - на нюх она меня не переносила.
– Если будешь - иди умойся, - приказала Татьяна, и Елена молча ретировалась в ванную комнату.