Жил-был кудесник
Шрифт:
Я кашлянул. Никакого снисхождения - толстячок Женечка по-прежнему таращился на меня, требуя, как истый сутенёр, соития с его радостью по поводу присвоения машине столь многозначительного номера.
– Н-да, - причмокнул я тогда и тоже представился: - А я - Валентин Бескровный.
– Выдержал паузу и скромно добавил: - Писатель.
Улыбку с "сутенёра" как ветром сдуло. Больше он на меня не смотрел.
– Кстати, - сказал он Устинову, - я тебе ещё должен. Ты мне давал триста пятьдесят. Триста за нож, плюс шестнадцать... ну, ты помнишь за что... Итого с меня: тридцать четыре бакса.
Он достал объёмистое портмоне, отсчитал деньги и положил их на стол.
– Извини, спешу. Созвонимся!
И он выскочил из кабинета, так больше и не удостоив меня взглядом.
– Пока!
– бросил ему в спину Устинов. Инцидента между мной и "сутенёром" он не заметил, с искренним, детским любопытством вертя в руках нож.
– Ты, прямо, как ребёнок, - заметил я, наблюдая за ним.
– Да, - неожиданно согласился Устинов.
– Нравятся мне такие штучки!
Он нажал на кнопку, и из колодочки ножа выскочило огромное лезвие.
– У меня дома и "винчестер" есть. Знаешь, как у американских полицейских, с продольно передёргивающимся стволом?
Честно говоря, упоминание "винчестера" вызвало у меня в первый момент ассоциации с компьютером. Но у наших "деловых людей" несколько другие интересы и увлечения.
Дверь снова отворилась, и в неё вплыла давешняя миловидная женщина.
– Александр Иванович, вы просили деньги на карманные расходы, пропела она грассирующим голосом и положила на стол две пачки купюр. То ли у неё действительно была такая манера разговора, то ли просто "строила глазки" писателю. Вообще странно, как меняются люди, стоит им услышать, что ты писатель. Словно ты какой-то идол, недоступный в своей лучезарности. Впрочем, я и сам когда-то, на заре своего творческого пути, чуть ли не в рот заглядывал писателям. Теперь же - насмотрелся...
Устинов разорвал одну пачку, небрежно пролистал её, бросил на стол. Брови мои взлетели вверх. Это были наши родные "фантики" купюрами по пятьдесят тысяч.
– Хорошо, - буркнул он.
– Да, ещё одно, Александр Иванович, - елеем расплылась "милашка".
– У нас сейчас налоговая инспекция, мы подбиваем счета, так что просьба на карманные расходы много не брать.
– Много - это сколько?
– раздражённо бросил Устинов.
– Ну, не больше десяти миллионов в день.
– Ладно, - отмахнулся Устинов, и "милашка" ретировалась, одарив меня на прощание многозначительным взглядом. Если бы она знала, сколько я сейчас зарабатываю, я бы не удостоился никакого.
– Чёрт его знает, что делается, ... !
– взорвался Устинов.
– Своими деньгами распоряжаться не могу!
Я откровенно рассмеялся.
– Ты чего?
– подозрительно уставился он на меня.
– Для меня подобные деньги - нечто несусветное.
– Разве это деньги?
– поморщился Устинов. Он достал портмоне, расстегнул его и извлёк толстую пачку зелёных купюр.
– Вот это деньги, - сказал он, протягивая мне одну купюру.
Я посмотрел. Купюра оказалась тысячедолларовым банкнотом. Который равнялся, уж и не знаю, скольким моим годовым зарплатам. Высоко у нас ценятся как научные работники, так и писатели...
– Неплохо живёшь, - кивнул я, возвращая банкнот.
– Не жалуюсь, - отрезал Устинов.
– Ну, так как: продолжим разговор о твоей книге?
– Сейчас на книгах ты ничего не заработаешь, - собравшись с духом, решился я.
– С твоей стороны это может быть разве что благотворительной акцией.
Устинов поскучнел.
– И сколько это мне будет стоить?
Я прокашлялся.
– Двадцатилистовая книга... то есть, страниц на пятьсот, - запинаясь, проговорил я, - тиражом, скажем, тысяч тридцать...
– Так сколько?
– Миллионов сто, - нырнул я с головой в омут.
Устинов, изобразив на лице задумчивость, постучал пальцами по столу.
– Нет, - твёрдо сказал он.
– Я денег на ветер не бросаю. За сто миллионов я могу взять две "иномарки", перепродать их и заработать ещё столько же.
– Нет, так нет, - кивнул я. Честно говоря, ничего другого я и не ожидал. И всё же решился на последнее унижение: - Слушай, а "придворный" писатель тебе не нужен? В принципе, я теперь стал не очень переборчив...
– Нет, - вновь отрезал Устинов, но тут же смягчился.
– Ты что, совсем на мели?
– Да.
– Не понимаю, - пожал он плечами.
– Сейчас столько возможностей... Приложи минимум усилий - и греби деньги лопатой!
Я горько усмехнулся. Психология наших "деловых людей" была мне хорошо известна. И то, что другой психологии они не понимали и не принимали тоже.
– Знаешь, - сказал я, отнюдь не надеясь на понимание, а больше для самого себя, - у каждого в жизни есть своя стезя. У тебя - коммерсанта, у меня - писателя. Я надеюсь, что деньги для тебя не главное (каюсь, здесь я покривил душой, ибо был уверен в обратном). Главное, процесс их получения. Таким же главным для меня является писательский процесс. И я уже не в том возрасте, чтобы менять свои увлечения. Тем более что их в любом возрасте поменять практически невозможно.
Устинов задумчиво побарабанил пальцами по столу. Кажется, я таки что-то зацепил в его душе. Вероятно, он ещё не настолько закуклился в своём "коммерческом мирке", а, может, просто моя лесть о "стезе человеческой" бальзамом пролилась на его душу. Всё-таки одно существенное отличие между нашими и западными коммерсантами есть. Там никто не смущается говорить, что он делает деньги, только деньги и исключительно деньги. Наши же "деловые люди" постоянно ищут оправдания своим действиям среди высоких материй. Основательно въелся в наше сознание, где-то на уровне подкорки, коммунистический лозунг о том, что деньги - лишь средство достижения цели. А сама цель может быть только светлой и прекрасной, но никак уж не самими деньгами.
– Я бы, конечно, мог дать тебе...
– раздумчиво протянул Устинов тоном, явно намекающим на то, что я, как писатель - по идее: человек высоких моральных принципов, - попрошайничать не буду.
Не знал он, что я уже доведен до крайности. И просил не для себя.
– Так дай, - глухо оборвал его я, не поднимая глаз.
– Считай, что я пришёл к тебе с протянутой рукой.
Ничего не сказал Устинов. Не глядя, снял с разорванной пачки несколько "фантиков" и положил передо мной.