Жили-были на войне
Шрифт:
Ленинградский – тоже фронт. Москва жила той особой жизнью начала войны, которую в кино обозначают привычными приметами – скрещенными бумажными полосками на окнах и колоннами марширующих мужчин в перепоясанных ремнями пиджаках. Так оно и было: марширующие отряды народного ополчения, окна, заклеенные полосками бумаги. Да еще кое-где разрушенные бомбежкой дома, сбитый зенитчиками самолет на площади Свердлова, аэростаты, висящие в небе. И какой-то особый, непривычный ритм жизни, напряженный, убыстренный, нервный. В газетах мелькают слова: Киевское направление, Смоленское…
Ребята в грузовике курили, балагурили, смеялись, но все, как и я, ощущали движение грузовика по улицам Москвы как судьбу.
– Едем на Казанский, – сказал кто-то.
Я не поверил. Люди нужны на фронте.
– Кому мы там нужны? – хмыкнул Чернышев. – Что мы умеем?
Это было именно так. Все мы ничего не умели. У всех в военном билете стояло: “Годен, не обучен”. Конечно, должны подучить, полагал я, именно подучить, и сразу – на фронт! Не раз слышал: “Недельку подучат – и на передовую!”
Я еще верил, что едем на Ленинградский.
Грузовик остановился у Казанского.
И вот мы едем в поезде, идущем на Рязань, в почти пригородном поезде.
Много лет спустя я поеду тем же поездом, в таком же вагоне, с моим другом и соавтором Авениром Заком в Рязань. Оттуда пароходом в Кузьминское к Елизару Мальцеву. С пригорка, на котором стоял дом Елизара, я увидел вдалеке синюю полоску леса. И сразу вспомнился весь путь, проделанный нами в конце августа сорок первого.
Сперва в вагоне с обычными пассажирами – такие же обычные, но отчасти и другие, уже не сами по себе, бесплатные, числящиеся в списке хмурого, болезненного сержанта, который должен нас куда-то “доставить”.
Мы сошли на станции Дивово. Сержант построил нас, и тут же откуда-то появилось несколько лейтенантов, молоденьких, с чемоданами в руках, в новенькой, отлично пригнанной форме. В петлицах знак – якорь и скрещенные топорики, понтонерский знак, который мне предстояло носить не один год. Сержант передал нас по списку лейтенантам и исчез. Нас повели лейтенанты. Вели по очереди. Шли полями, переходили вброд через какие-то ручейки, почему-то обходя стороной небольшие деревушки. Шли, пока не стало совсем темно, а на небе не зажглись звезды. Заночевали в какой-то деревне. Надо думать, приучали нас к суровой военной жизни. Я, Юра Чернышев, Саша Коренцов и Вася Гайдук спали в сарае, на сене. Утром пошли дальше. Шли недолго. Начался лес, сосновый, сухой, пахнущий разогретой хвоей. Шли по усыпанной хвоей дорожке, мимо наскоро сколоченных из неошкуренных досок скамеек, покосившегося караульного гриба, врытых в землю, предназначенных для окурков бочек из-под бензина, следов недавно снятых палаток, – мимо всего того, что осталось от летнего военного лагеря еще безмятежного мирного времени.
Вскоре мы увидели легкие, в общем-то, летние бараки из вагонки, в которых нам предстояло разместиться. Под навесом в котлах варился завтрак, вдоль длинных, на козлах, врытых в землю, столов толпились мужики, молодые и не очень, в пиджаках, гимнастерках, свитерах, в сапогах, тапочках и бутсах, кто в чем – еще не оформившаяся в армию толпа.
Это был лагерь в Сельцах, в том самом лесу, который так хорошо виден из Кузьминского. Часть, в которую мы прибыли, была 11-м запасным понтонно-мостовым батальоном. Мы с Чернышевым, Коренцовым, Гайдуком и Федей Лемкулем были зачислены в учебную роту.
А на другой день нас, еще по-домашнему одетых, построили на берегу, перед аккуратно разложенными понтонами, прогонами и щитами настила и объяснили, что это парк Н2П – новый понтонный парк. Стало ясно, что эти “железяки”, как сразу же были названы солдатами составные части парка, – не для отступления. И как ни велико было мое разочарование тем, что попал я не в боевую часть, вид этих новеньких, поблескивающих темно-зеленой, еще заводской окраской понтонов вселял уверенность, что настанет время и для наступления.
Началась учеба. Нормальный щит настила – 50 килограммов – на левом плече, длинный прогон, швеллер – вдвоем: идущий впереди на левом, идущий сзади на правом плече, бегом, всё – бегом!
– Сколько весит лобовой щит? – спрашивает обучающий нас сержант.
– Сорок… – неуверенно отвечает кто-нибудь.
– На плечо! – командует сержант. – И бегом до берега!
– Ну? Сколько? – снова спрашивает он запыхавшегося, еле живого солдата.
Солдат молчит.
– Лобовой щит весит восемьдесят килограммов. Несут двое.
– Запомнили?
Попробуй не запомнить. И сейчас, через много лет, мне иногда слышится глухой, басовитый гул металла, вспоминается постоянная боль в плечах, плеск весел, приглушенные выкрики команды: “И-раз! И-раз!”
Понтоны не для отступления…
Не так скоро, как нам бы хотелось, но наступил день, когда наши “железяки” стали непременным элементом наступления.
Понтонеры… За годы, прошедшие со дня Победы, написано сотни, тысячи книг об этой войне. Писали о пехоте. Писали о летчиках и артиллеристах, о разведчиках и минерах, о партизанах и тружениках тыла. Ни разу не довелось читать о понтонерах – разве несколько строк в специальной литературе, да мельком, мимоходом – упоминания в генеральских мемуарах.
“Переправа, переправа! Берег левый, берег правый…” Эти строки помнят все. Запомнилось и привычное словосочетание “переправа на подручных средствах”. А тяжелые танки? А артиллерия? Тоже на подручных?
О понтонерах мало кто знает. Понтонные части числились за Резервом Главного командования и придавались наступающим армиям, чаще всего танковым.
Странная жизнь была на войне у понтонеров. Под огнем пулеметов и минометов они собирали свои паромы и переправляли на плацдарм – “берег левый, берег правый” – первые танки и орудия. Чуть позже, уже под огнем вражеской артиллерии, сводили паромы в длинную нитку моста. И наконец, под гул немецких самолетов, под разрывами бомб строили высоководный мост, по которому осуществлялась непрерывная связь с плацдармом, а впоследствии шли наступающие части… Бомбили все реже – передовые части закреплялись на рубежах, все дальше от оставшейся в глубоком тылу переправы, – и жизнь понтонеров становилась спокойней, если можно говорить о спокойствии на войне.
Но проходило какое-то время, и безошибочное солдатское чутье подсказывало: всё, ребята, отсиделись в холодке. И действительно приходил приказ, грузились, гудя металлом, понтоны и прогоны, лобовые и нормальные щиты настила, и снова – рывок на запад, снова водный рубеж, работа под огнем, сборка понтонов, наводка мостов…
На берегу Невы, напротив Шлиссельбургской крепости, у поселка Морозова, высится обелиск, один из памятников Ленинградского кольца славы. Под понтонерским знаком – якорем со скрещенными топориками – надпись: “Воинам-понтонерам, наводившим здесь мосты из осажденного Ленинграда на Большую землю в 1943 году”.