Житие Дон Кихота и Санчо
Шрифт:
Рассказывают, что в XVII в. один английский король спросил кого-то из своих придворных, знает ли он испанский язык, и когда тот ответил королю отрицательно, король сказал: «Очень жаль». И так как придворный подумал, что король намерен назначить его послом в Испанию или что-либо в этом роде, он усердно принялся за изучение испанского языка; а когда изучил его, предстал перед королем и сказал ему об этом, на что король ответил: «Очень рад, теперь вы сможете читать «Дон Кихота» в оригинале». Чем и продемонстрировал монарх свое неглубокое понимание ценности «Дон Кихота», которое в большой степени состоит в том, что это переводимая книга, совершенно переводимая и что ее сила и поэзия остаются при ней в переводе на любой язык.
Никогда я не мог согласиться с тем, что «Дон Кихот» непереводим; более того, я
Важно отделить Сервантеса от «Дон Кихота», добиться, чтобы ядовитую толпу сервантесофилов, или сервантистов, заменил священный легион кихо- тистов. Нам настолько же не хватает кихотизма, насколько чрезмерным представляется сервантизм.
В истории литературы бывают случаи, когда человек порой превосходит автора; и таким образом о том или ином писателе, который производил огромное впечатление на своих современников, мы не' можем судить достоверно и нас поражают авторитет, которым он пользовался, и влияние, которое он оказал, в то время как иной раз автор оказывается выше человека и произведений, написанных им. Бывают люди, которые умирают, не исчерпав своего ума в писаниях, а растратив его в разговорах, беседах и делах. Нас удивляет, что произведения античных писателей, которых превозносили современники, оставляют нас сегодня равнодушными; в таких случаях мы должны предположить, что человек был выше своих произведений. А в иных случаях происходит обратное.
Я не сомневаюсь, что Сервантес — типичный пример писателя, который стоит неизмеримо ниже своего произведения, своего «Дон Кихота». Если бы Сервантес не написал «Дон Кихота», чей сияющий свет озарил и другие его произведения, он фигурировал бы в нашей истории литературы как талант пятой, шестой, тринадцатой величины. Никто не читал бы его пресных «Назидательных новелл», как никто не читает его невыносимого «Путешествия на Парнас» или его пьес. Новеллы и отступления, имеющиеся в «Дон Кихоте», такие как эта неуместная «Повесть о безрассудно–любопытном», [74] не заслужили бы никакого внимания читателей. Хотя Дон Кихот появился на свет благодаря таланту Сервантеса, он несравненно выше Сервантеса. Строго говоря, нельзя считать, что Дон Кихот это детище Сервантеса; ведь если последний был его отцом, то матерью был народ, среди которого жил и которым жил Сервантес, и у Дон Кихота гораздо больше от матери, чем от отца.
74
Об игре слов, к которой здесь прибегает Унамуно, см.: наст. изд. с. 97.
Зайду еще дальше: я подозреваю, что Сервантес умер, не постигнув масштаба своего «Дон Кихота» и едва ли поняв его должным образом. Мне кажется, если бы Серантес воскрес и снова прочитал своего «Дон Кихота», он понял бы его так же плохо, как его понимают мазореты–сервантисты, с которыми он встал бы рядом. Мы не сомневаемся в том, что, вернувшись в мир, он стал бы сервантистом, а не кихотистом. Ведь достаточно внимательно прочитать «Дон Кихота», дабы заметить, что всякий раз, как наш добрый Сервантес вмешивается в повествование и пускается в рассуждения от себя, он это делает только для того, чтобы сказать нечто неуместное или дурно и зло судить о своем герое. Так происходит, например, когда он нам рассказывает о великолепном поступке Дон Кихота, обращающего свою речь о золотом веке к козопасам, которые не поняли ее смысла, — в этом-то и заключается героизм хвалебной речи, — но автор называет ее бессмысленным рассуждением. Однако он тут же вынужден показать нам, что эта речь не была напрасной, потому что козопасы, выслушав ее в недоумении и растерянности, в благодарность за нее одарили Дон Кихота пастушеским пением. Бедный Сервантес не обладал крепкой верой ламанчского идальго, верой, которая заставила Рыцаря обратиться с возвышенной речью к козопасам, будучи уверенным в том, что, если они не поймут ее буквально, они насладятся ее музыкой. И подобных пассажей у Сервантеса немало.
И нас ничуть не должно удивлять, что, как уже было сказано, если Сервантес стал отцом «Дон Кихота», его матерью является народ, частью которого был и Сервантес.
Сервантес был всего лишь простым орудием, благодаря которому Испания XVII в. сотворила Дон Кихота. «Дон Кихот» Сервантеса — наиболее беспристрастное произведение, какое только можно создать, и поэтому наиболее личное в некотором смысле. Сервантес, будучи автором «Дон Кихота», только посланник и представитель Человечества. И поэтому он создал великое произведение.
Истинный гений — это тот, кто, будучи подлинной личностью, обезличивается, кто становится голосом народа, кому суждено выразить то, о чем думают все, когда другим не удается сказать, о чем они сами думают. Гений — это индивидуализированный народ. Таким образом, как сказал один писатель, — мне кажется, это был Флобер, — совершенство стиля заключается в его отсутствии и наилучший стиль, подобно воде, тот, который меньше всего ощущаешь;11 точно так же совершенство мысли и чувства приходит тогда, когда ты мыслишь и чувствуешь, как мыслит и чувствует в самом себе народ, который нас окружает и частью которого мы являемся. Я добавил «в самом себе», потому что народ заставляют иногда верить в то, во что он не верит, и думать так, как он не думает; и когда кто-то приходит и открывает ему то, что он действительно думает, что чувствует и во что верит, он озадачен и сбит с толку, хотя поначалу едва это понимает, как и случилось с обескураженными козопасами, когда они услышали речь Дон Кихота о золотом веке.
И подобно тому как есть пожизненные гении, — гении, являющиеся таковыми всю свою жизнь, кому удается в течение всей жизни оставаться посланниками и духовными рупорами своего народа, бывают гении временные, — гении, которые становятся таковыми в определенный момент своей жизни. Правда, длительность этого момента может быть разной и последствия геройского поступка тоже. И это должно служить утешением нам, смертным, созданным из самой что ни на есть обычной глины, когда мы обращаем взоры на тех, кто сотворен из тончайшего фарфора; ведь кто же не был, хоть на четверть часа, гением для своего народа, пусть даже этот народ всего лишь село с тремя сотнями жителей! [75] Кто не был героем на день, а то и на пять минут! И благодаря этому, благодаря тому, что все мы можем стать гениями на время, даже если это длится какие-то минуты, мы можем понять пожизненных гениев и полюбить их.
75
Игра слов в подлиннике основана на следующих значениях: «pueblo» — 1) народ, 2) селение, село; «vecino» — 1) сосед, 2) житель (села, деревни).
Так вот Сервантес был временным гением; и если он представляется нам абсолютным и постоянным гением, самым значительным из них, это потому, что книга, которую он написал в период своей гениальности, — творение не временное, но вечное. Герою одного дня, которому в день своего героизма дано ниспровергнуть огромную империю и таким образом изменить ход Истории, отведено в памяти людей место более прочное, чем место многих пожизненных гениев, которые не сокрушили никакой империи материальной. Вот, например, Колумб.12 Разве это не герой одного периода?
Покуда Сервантес пребывал под крылом — в духовном смысле — своей родины, принимая от нее тепло материнства, у него в душе был зачат Дон Кихот, а вернее сказать, народ Сервантеса зачал у него в душе Дон Кихота; и как только Дон Кихот вышел в мир, народ покинул Сервантеса, и тот снова стал бедным странствующим сочинителем, оказавшимся во власти всех литературных передряг своего времени. Этим многое объясняется, и, среди прочего, слабость критического чутья у Сервантеса и нищета его литературных воззрений, что было отмечено еще Маколеем.13 Все литературно–критические суждения в «Дон Кихоте» до крайности скудоумны и убоги и свидетельствуют об истинном недуге, вызванном преизбытком усредненного здравого смысла.