Житие Одинокова

Калюжный Дмитрий Витальевич

— Война, — вздохнув, ответил Мирон и встал. — Кто куда, а я в редакцию.

Василий отправился в экспедицию.

— Знаешь, парень, — сказал ему Марьев, — мы, наверное, завтра никуда не поедем. Непонятно, что будет. Я пацанёнком две войны пережил — ничего хорошего сказать не могу. А с другой стороны, столько было за последние годы для обороны сделано, такая создана мощная техника и такие мы имеем примеры отпора агрессору, что, кто знает, может, это ненадолго. Как на озере Хасан. Врезали гадам, они и побежали.

— У меня практика

два месяца.

— Хе, два месяца! Два месяца — большой срок.

— А что мне теперь делать?

— Отдыхай, — пожал плечами Марьев. — Что делать? Откуда мне знать, что в такой ситуации делать. Но будь на виду.

— Как это?

— Ну, заглядывай каждый час. Вдруг будут какие распоряжения из Москвы…

…Василий брёл по городу. Везде обсуждали войну. Воскресенье: народ, кто не в смене, высыпал на улицы и площади. Общее настроение было тревожным, но оптимистичным. И чем больше проходило времени после выступления товарища Молотова, тем быстрее сглаживалась тревога. Ведь бомбили где-то далеко, а здесь Алтай… Собирались группами в скверах, возле памятников.

— Навалять им по первое число, — орал нетрезвый мужик в мятой рубахе навыпуск. — Раньше немчуру били и теперь побьём.

— Ни разу их верха над нами не было, — гундел другой.

— Да о чём вы говорите? — надрывалась тётка в платке. — Это ж на неделю-две. Какая у них против нас может быть война! Так, бузят…

— А может, и больше недели, — не соглашались с ней. — На месяц. А то и на два.

— С кем там два месяца возиться-то!

— Э, не скажи. Немец, он силён… Всю Европу съел.

По радио снова и снова повторяли речь Молотова, но уже в исполнении Левитана. И люди опять слушали, пытаясь найти ответы на эти проклятые вопросы: сильна ли война? Как быстро выгоним врага? Что нам-то всем делать?..

Василий подходил то к одной, то к другой группе. Везде было возмущение агрессором, везде была уверенность в победе. Подумал, что, наверное, сейчас так повсюду. Там, где он бывал — на предприятиях, которые строили товарищ Ухватов и его команда: в Селищеве, Челябинске, Коми, на реке Соти и на Каме, — и там, где не был…

Сколько раз он слышал слово «народ». Слово и слово. Оно воспринималось как абстракция. Что-то вроде числительного. Есть один человек, есть семья, есть коллектив, а есть народ. Представить его себе нельзя никак, даже отождествить с ним самого себя трудно. Ведь обычно человек живёт одной только своей жизнью. У него своё дело, свои интересы, он и знать не знает, что происходит со всеми другими, поврозь и вместе. И вот пришёл момент: по всей стране весь народ думает об одном, как один человек.

Не зря власть позаботилась, чтобы на каждой улице были установлены радиорупоры, в каждой квартире имелись бы радиоточки. Хочет товарищ Сталин сказать что-то важное сразу для всех, посылает товарища Молотова. Скажи народу, товарищ Молотов: мы вместе строили

счастливую жизнь, мы никому не угрожали — но пришёл враг и хочет у нас всё отнять. У нас были общие большие успехи, а теперь у нас общая беда!

Радиорупоры в перерывах между повторениями обращения товарища Молотова к народу транслировали песни:

Нам нет преград ни в море, ни на суше, Нам не страшны не льды, ни облака. Пламя души своей, знамя страны своей Мы пронесём через миры и века! Создан наш мир на славу. За годы сделаны дела столетий, Счастье берём по праву, И жарко любим, и поём, как дети…

«„Пламя души своей! — повторил про себя Василий. — Знамя страны своей!“ — гениально. „Пламя души“ — это каждый, сам по себе, одиночка. „Знамя страны“ — а это уже общее. Вот что такое народ: единое духовное устремление каждого под общим знаменем…»

Когда Вася в очередной раз пришёл к Марьеву, тот был сильно задумчивым.

— С завтрашнего дня объявили мобилизацию, — сказал он. — Мой возраст идёт. Ты как, имеешь приписное свидетельство?

— У меня бронь. Отсрочка для окончания образования. Статья двадцатая главы второй Закона о всеобщей воинской обязанности. Геологи подпадают.

— Ты студент, может, и подпадаешь. А я в запасе.

— Если вас в армию возьмут, кто здесь будет начальником?

— Возьмут меня в армию, возьмут. И ещё кое-кого из экспедиции. А начальником — не знаю, кто будет. Образованные все уйдут. Буду говорить с Москвой, тебя предложу.

— Как! Я же практикант! Шутите, да? Ха-ха.

— Какие тут шутки, если война.

— А где все? Где Галя? — мысли Василия блуждали.

— Галя прихорашиваться пошла. В театр идут, на «Гамлета». Ты заметил, какая у неё с Серёгой любовь?

— Правда? Я думал, это они ругаются.

— Ой, уйди, наивный мальчик. А то я в тебе разочаруюсь. Приходи утром. Утро, говорят, вечера мудрее, может, что прояснится…

Вася отправился в редакцию. Кого он знал в этом городе? Только Марьева и трёх его сотрудников, да Мирона с семьёй. Вот и пошёл к Мирону. Тот сразу заговорил про театр.

— Позвонил режиссёру, представляешь? Спрашиваю: «Быть иль не быть?», а у него чуть не истерика. Вы все, говорит, взбесились, а? Звонят и звонят. И каждый лепит эту цитату, никакой фантазии. Я спрашиваю, так понятно же, война — спектакль-то будет? Конечно, говорит, будет, что ж нам, если война, рыдать всей толпой? Театр закрыть? Не было такого указания, чтобы закрыть. Было указание боевой дух поднимать.

— Да, — кивнул Вася. — «Гамлет» сильно подымет боевой дух. Кто-кто, а ты должен знать, что в конце там всех перебили.