Жития святых святителя Димитрия Ростовского. Том VI. Июнь

Ростовский Святитель Дмитрий

Святейший Никифор отвечал:

– Разве ты не знаешь, зачем израильтянам, по исходе их из Египта, была дана Богом заповедь не творить кумиров и всякого подобия? Затем, что жизнь в Египте приучила израильтян к нечестию и идолопоклонническому многобожию египтян, которые боготворили то неких людей, давно уже умерших, то птиц небесных, зверей земных, гадов, рыб и разные чудовища, делали подобия их и поклонялись им, как истинному Богу. Чтобы искоренить в израильтянах идолопоклонство, которому те навыкли в Египте, Бог дал им заповедь о нетворении ни кумиров, ни всякого подобия, но не возбранил творить честные образы и иконы, которые служат не к уничижению, но к умножению богопочитания. Ибо не повелением ли того же Бога Моисей создал скинию и оковал со всех сторон золотом Ковчег Завета, в котором хранились скрижали, жезл Ааронов и манна? (3 Цар. 7:23 и след.). Разве не повелел Бог сделать золотых херувимов и поставить их над кивотом в скинии, и по завесам скинии разве не были вытканы подобия лиц херувимских? И все это разве не почиталось израильтянами, как честное и божественное, а пред всем этим разве

не поклонялись израильтяне Богу и не приносили жертвы? Когда же они кланялись и приносили жертвы пред скинией, кивотом и херувимами, то не скинии, не кивоту, не херувимам поклонялись и приносили жертвы, но самому Богу, живущему на небесах; скинию же и кивот с тем, что было в нем, и подобия херувимов почитали честно, как предметы божественные, а не обоготворяемые, как и мы ныне поступаем, поклоняясь святым иконам, зажигая пред ними свечи и устрояя лампады. Не доске и не краскам мы кланяемся, но самому лику Христа, воплощенного Бога, изображенному на иконе, и не Божество Христово пишем на иконе, – ибо Оно, как невидимое и непостижимое, неизобразимо, – но начертываем человечество Христово, некогда виденное человеческими очами и осязанное руками; и не называем иконы Христовой Богом, но изображением лица Христа Бога. Христу Богу пред Его святою иконою мы кланяемся как Богу, а икону Христову почитаем как предмет божественный, но не обожаем ее. Подобное должно сказать и об иконе Пресвятой Богородицы, и о прочих святых, в которых почитается Самый Бог, дивный во святых Своих. Но начав о ветхозаветном, мы еще не кончили. Разве не повелел Бог Моисею вознести в пустыне медного змия, чтобы люди, укушенные змеями, приходили и взирали на него? И не был ли тот медный змий чудотворным образом, чудесно исцелявшим тех, которые терпели укушение от живых змей? Ибо тот змий имел целебную силу не сам по себе, но от Того, Кого прообразовал. Прообразовал же он Христа, Спасителя нашего, Которому должно было вознестись на древо крестное, по слову, сказанному потом Самим Христом в Евангелии: «И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому» (Ин. 3:14). И что удивительного в том, что и ныне святые иконы бывают чудотворными, если еще в Ветхом Завете от медного змия творились чудеса? Но как этот змий творил чудеса не сам по себе, но силою Того, Кого прообразовал: так и святые иконы бывают чудотворными силою изображенного на них лица. Вспомним еще и храм Соломона: вменил ли Бог Соломону в грех то, что в созданном храме сотворил он иных, кроме сделанных Моисеем, больших золотых херувимов, и изобразил подобия их по стенам, столпам и дверям, и сотворил медное море на двенадцати изваянных волах? (3 Цар. 7:23 и след.). Не только Бог не вменил этого Соломону в грех, но даже показал, что это дело благоугодно Ему, когда Сам посетил тот храм и все, что в нем, ибо написано: «Облако наполнило дом Господень; и не могли священники стоять на служении, по причине облака, ибо слава Господня наполнила храм» (3 Цар. 8:11). Итак, упомянутая раньше тобою, о, царь, заповедь закона Божия о нетворении всяких подобий, данная Моисею, уничтожает только языческое идолопоклонство, а не наше христианское благочестие – почитание святых икон. Если бы Бог этою первоначальною Своею заповедью также запрещал совершенно всякое писание и подобие честных лиц, как запрещал он изображение нечестивые, то противоречил бы Сам Себе, повелев потом Моисею, как было сказано, создать скинию и ее принадлежности, да еще вознести скованного из меди змия. Но так говорить не подобает: не противоречит Бог Самому Себе, и как верен во всех словах Своих, так свят во всех делах Своих. Он заповедал словом не творить языческих кумиров; изображать же для церковного украшения и славы Божией святые иконы – этому научил делом, Сам на это наставил Моисея, повелев изобразить подобие херувимских лиц.

Так и многое другое говорили царь и патриарх о святых иконах сначала наедине, потом были допущены внутрь и стоявшие за дверьми епископы и клирики. Вошло и много сенаторов; еще царь вызвал туда вооруженных воинов с обнаженными мечами, на устрашение тех, кто не хотел согласиться с ним. Что там было, какие рассуждения, и какое величие души и смелость обнаружили безбоязненные сердца, о том написано в житии преподобного Феодора Студита, под 11 ноября, и в житии святого Никиты Исповедника, в 3 день апреля. Кончилось же все это гневом и яростью царя – и изгнанием с бесчестием из царской палаты патриарха и всей дружины его. Епископы, бывшие при святейшем Никифоре, немедленно были посланы на заточение в различные места, но патриарх был до времени оставлен на своем месте, отчасти потому, что не решались окончательно сделать ему зло, отчасти из боязни, как бы народ не поднял из-за него восстания и мятежа. Клириков же и многих из монашеского чина мучили в темницах и узилищах ранами и морили голодом и жаждой, принуждая к ереси.

Святейший патриарх, видя, что царь вполне отпал от правоверия и Церковь весьма смущена, чин же духовный подвергается гонению и страдает, написал к царице, увещевая ее подать царю необходимый совет прекратить такое гонение, писал также и к градоначальнику Евтихиану, единомысленному с царем, и первому советнику его. Движимый ревностью апостольскою и пророческим духом, он к увещаниям присоединил и следующее строгое слово:

– Если не перестанете совращать с прямых путей Господних, карающая рука Господня будет на вас скоро.

Однако святой патриарх не только не мог убедить упорных, но даже подвиг их на большую ярость. Царь послал одного патриция Фому отнять у патриарха управление соборною церковью святой Софии и не допускать, чтоб патриарх служил в ней и говорил поучение к народу, так что патриарх в своем доме был как в заточении, никуда не выходя. От печали и от многих подвигов он изнемог телесно, впал в недуг и лежал на одре болезни, ожидая кончины

своей; еретическое же сборище не переставало волноваться и желало с ним прения. Послан был от царя и от единомышленников его брат царицы, именем Феофан, саном спафарий [50] , к святейшему патриарху, чтобы привести его для прений с ними. Святой отвечал посланному:

50

Носитель царского меча.

– Пастырь, лишенный овец, не выходит на рать против волков, и ищущий себе здравия не борется со зверьми. Зачем вы, отняв у меня вверенных мне Христом овец, призываете меня на прение, чтобы я один боролся с еретиками, как с волками? Если вы этого желаете, то возвратите мне овец моих, отпустите из уз и темниц священников и клириков, и пусть каждый примет свое место, да будут возвращены из изгнания архиереи и да примут вновь свои престолы, а находящиеся ныне на их местах еретичествующие лжеепископы, неправильно возведенные, да будут извержены, и все правоверные, гонимые и страждущие да получат отдых от гонения и первоначальную свою свободу: тогда, если будет угодно Богу и если я выздоровею, мы будем готовы соборно обличить принятую гибельную злобу еретичествующих. Собору же и беседе о вере следует быть в соборной великой церкви, где Сам Христос Бог присутствует в Пречистых Тайнах, а не в царских палатах, ибо о церковном должно рассуждать в церкви, а в палатах – устроить гражданские дела.

С таким ответом Феофан возвратился к пославшим его. Те еще более озлобились на святого, и снова отправили к нему нескольких из сборища своего, чтобы призвать его уже на суд. Святой патриарх возразил им:

– Кто меня призывает на суд? Кто-либо из патриархов – римский, александрийский, антиохийский или иерусалимский? Если же их в соборе вашем нет, то к кому мне идти? Или вы меня, патриарха, призываете? Вы ли, беззаконные, будете судить меня, законного пастыря? Не пойду к явным врагам моим, которые, как лютые звери, приготовились растерзать меня без вины с моей стороны. Да и как я пойду больной, когда не в состоянии даже встать с одра? Разве с одром возьмете и понесете меня?

И эти посланные возвратились без успеха. Тогда еретическое сборище, исполненное великой злобы, незаконно лишило сана ни в чем неповинного, святого и богоугодного мужа, патриарха Никифора, и предало его анафеме, само будучи в высшей степени достойно извержения и проклятия; они предали анафеме не только святого Никифора, но и предшественников его, святейших патриархов, правоверных и отошедших ко Господу после блаженной кончины – Тарасия и Германа. Этим и закончилось лукавое соборище еретическое.

Поздно вечером царь послал воинов взять Никифора из патриаршего дома и вести его в заточение. Свирепые воины подступили к дому с оружием и дреколиями; производя шум и мятеж, злословя святейшего Никифора и прежде бывших патриархов Германа и Тарасия. Услышав это, патриарх прослезился и благодарил Бога, что сподобился таких злословий за православие. Вышеупомянутый патриций Фома, которому царь вверил соборную церковь святой Софии, будучи вместе с тем и блюстителем патриаршего дома, повелел воинам прекратить шум, крепко запер входные двери патриаршего дома, пошел к царю и сказал ему:

– Государь! Нет нужды во множестве воинов, иначе народ, услышав шум, соберется и сделает какое-либо зло; пошли только двоих мужей и с ними несколько слуг, чтобы вынесли патриарха на руках, ибо он очень болен и не может идти сам.

Царь так и сделал – приказал воинам отойти от патриаршего двора, а через час прислал двух мужей из своего дворца; и был выведен, или, скорее, вынесен святейший Никифор из своего дома. Желая помолиться в своей великой престольной церкви святой Софии, он вошел в нее, поддерживаемый двумя мужами, повелел зажечь свечи и кадить фимиамом, простерся на землю крестообразно и долго молился, рыдая и орошая землю слезами. Потом он встал с земли; увидев неких православных, тоже пришедших в храм и плакавших о патриархе, он благословил их и в последний раз простился с ними со словами:

– Чада, я нашел вас правоверными христианами и оставляю вас правоверными христианами.

И вышел из церкви. Воины посадили его на колесницу, и в полночь, когда все спали, отвезли на берег моря. Здесь положили его в ладью и перевезли в Хрисополь [51] , в некое место, называемое Волуе [52] , где был монастырь. Так был неповинно изгнан с престола своего великий угодник Божий святейший патриарх Никифор после девятилетнего управления Христовой Церковью. Спустя недолгое время, он был отослан далее на остров Проконнис [53] , в монастырь святого великомученика Феодора. Когда же, направляясь к этому острову, везли его на корабле мимо страны, где находился преподобный Феофан, игумен Великого Села, оба святые мужа прозорливыми очами увидели и приветствовали друг друга. Преподобный Феофан, будучи в келии своей, повелел ученику своему положить в кадильницу горящие угли, зажег свечи, возложил на угли фимиам и поклонился до земли, беседуя как бы с неким лицом, шедшим мимо. Ученик спросил его:

51

Хрисополь – в Вифинии, близ Византия, ныне Скутари.

52

По греческому оригиналу – в монастырь Доброго («АуаЭос;»), то есть Христа, но латинский переписчик перевода вместо «Вопі» («добрый») поставил «Bovi» – «вол», отсюда и явилось в славянском переводе – Волуе.

53

Проконнис – остров на Мраморном море; ныне Мармара.