Живая душа
Шрифт:
И тут над нашими головами раздался пронзительный писк. Мы задрали головы, озираемся. Видим — неподалеку дупло в сосновом стволе.
— Это гнездо!.. Чье-то гнездо!
— И с птенцами!
Игру в шишки тотчас забыли. У всех глаза горят: надо обшарить дупло! А из него как раз птица показалась, черный дятел в малиновой шапке. Прыгает по стволу, отчаянно вскрикивает: «Ки-и-и!.. Ки-и-и-к!..»
Сейчас мне трудно представить, как может нормальный человек разорить птичье гнездо. А тогда, шестилетние,
— Кто полезет? — спросил Максё Толя.
— Я!
Стал взбираться на дерево; трухлявые нижние сучья обламываются, схватиться не за что. Рубаху изорвал, а влезть не могу. Бросить бы мне эту затею, остальных мальчишек отговорить, так нет — обозлился. Сейчас, думаю, топор притащу и повалю дерево. Все равно доберусь до гнезда!
Отцовского наточенного топора не нашел дома, второпях схватил старый, которым дрова кололи. Вернулся к сосне и первым начал рубить. Руки не слушаются, сколько раз замахнусь, столько раз в новое место попадаю. Кора на сосне — лохмотьями.
Пока я долбил своим тупым топором, тихо подошел к нам Коно Семо. Его никто и не заметил. Обернулись мы только на его кашель. Смотрит Коно Семо, не похоже, что сердится, но левой рукой нервно и быстро топорище поглаживает.
Раньше, бывало, увидим, что идет он с работы, сразу к нему бросаемся: «Дядь Семо, где был? Что делал?» Слушать его мы любили, он интересно обо всем рассказывал. А сейчас притихли, молчим. Даже не поздоровались.
— Ну-у? — каким-то непривычным, сухим голосом протянул Коно Семо. — В деревне больше не хотите жить? В другие края собрались?
— Никуда не собрались! — осмелев, сказал я. Топор за спиной прячу.
— А зачем дерево губите?
— Гнездо там! Дятлово гнездо! — не подумавши, ляпнул Максё Толя. А может, он это нарочно сказал. Чтоб посчитаться со мной за ушибленное ухо.
— Не смейте гнездо трогать! — гневно приказал Коно Семо. — Эта птица наши леса охраняет! Если хотите жить здесь — не губите без нужды ни зверя, ни птицу, ни дерево… Поняли? А теперь — шыть со своим топором из лесу!
Спотыкаясь, побежали мы домой; впервые мы увидели Коно Семо таким разгневанным, впервые услышали от него такие слова. Запомнились мне они.
Теперь, когда половина жизни позади, не могу я представить себя без родины. Хоть ненадолго, а должен приехать в родные места, увидеть реку со светлыми перекатами, услышать, как гудят под ветром наши сосны. И если все это сохранилось и не оскудело еще, так только потому, что жили на моей земле люди, похожие на Коно Семо.
За год до войны с фашистами я поступил в школу. Осенью возвращаюсь с уроков и вижу, что Коно Семо спускается возле нашего огорода к реке. Несет на плече вершу из ивовых прутьев.
Заметь я его издали — непременно бы спрятался. Была у меня причина… Но я загляделся на пестреньких свиристелей, ощипывавших рябиновый куст, и прозевал приближение Коно Семо. Стою на тропинке, скашиваю глаза, как стреноженный конь. Если попробует Коно Семо поймать меня — сигану через изгородь…
Позавчера мы, мальчишки, без спросу взяли лодку у Коно Семо. Хотели на нашей покататься, да мой отец куда-то ее угнал. Вот и забрались в лодку Коно Семо. Покатались, а на берег ее не вытащили, бросили в воде. Просто заигрались, забыли.
К ночи зашумел проливень; словно крупным горохом кидали в окна. И утром еще дождило, когда я проснулся.
— Коно Семо чуть без лодки не остался! — говорил за столом отец. — Кто-то взял и в воде оставил. Узнать бы, что за человек, да руки поотрывать!
— Ребятишки, кто ж еще! — отозвалась мать. — Бабы вчера за брусникой собрались, но ведь бабы такого не сделают.
— Хорошо, я увидел да вытащил.
— Не спортилась лодка?
— Могла. Осина-то разбухает быстро, налилась бы водой и лопнула.
Я лежал на полатях и ждал, когда разговор перейдет на другое. Отец по моему лицу сразу бы догадался, кто затопил лодку. Но с отцом обошлось, он ничего не заподозрил. Я надеялся, что через день-другой и Коно Семо забудет о происшедшем.
И вот — встретились.
— Генагей!
— Что, дядь Семо?
— Брали мою лодку?
— Когда? — спросил я безразлично, словно ни о чем не ведая.
— Позавчера. В воде бросили, а твой отец вытащил.
— Мы? Нет, дядь Семо, не брали.
— Старухи полоскали белье, всех вас видели.
Верно, я припомнил: на речном берегу женщины колотили белье. Отпираться теперь глупо. Но я выпалил снова:
— Мы не брали!
— Мне ведь не жалко, — сказал Коно Семо. — Только в воде не оставляйте. К тому говорю, чтоб наперед знали.
— Да не брали мы, дядя Семо! — Я даже сделал вид, что обиделся.
— Ну, ладно, — Коно Семо кивнул. — Пускай так… А в школе-то хорошо учишься?
— Ага! Сегодня «отлично» поставили по арифметике.
Он прищурился, подмигнул:
— Сложить одну шаньгу и одну ковригу хлеба — сколько будет?
Я растерялся. Как можно складывать маленькую шаньгу и большую ковригу?! А Коно Семо усмехается, ждет ответа.
— Два будет! — говорю.
— Чего — «два»? Ковриг или шанег?
— Два хлеба, вот чего!
— Хитер! — качнув головой, сказал он одобрительно. — Валяй учись. За меня учись, за отца… Только врать не привыкай!
Оказывается, он не поверил мне. Видимо, ждал, что я все-таки признаюсь, скажу ему правду. Конечно, он ничего бы мне не сделал, разве что пристыдил бы… Но мальчишеская глупость словно подталкивала меня: