Живая: Принцесса ночи
Шрифт:
– И что же ты будешь делать потом?
Она пожала плечами. Хэвен шумно втянул носом воздух, стараясь вложить в этот звук все свое презрение к ее меняющейся природе. Он ненавидел себя за то, что был человеком, он тосковал по тому времени, когда состоял в воинстве Сияющей страны. И в то же время он бы никогда не предал Зою, хотя сейчас он взаправду злился на нее.
– Мы счастливы, разве нет? Ты упрекаешь меня в том, что я люблю Айкена, но ты сам нашел счастье в Симонетте. Ты не собирался жениться, будучи дини ши, не надумал и когда стал человеком. А она разве не видится тебе
Хэвен скривился, словно в рот ему затолкали пол-лимона, ткнул в ученицу пальцем:
– Надеюсь, ты испытываешь удовлетворение каждый раз, когда прокручиваешь у себя в голове эти детские доводы. Ах как мило, я настоящая девочка, черт побери, счастливый конец у сказки!
Зоя глубоко вздохнула, пальцы ее сжали плечи. Она была оскорблена так тяжело, что скорее простила бы Хэвена, если бы он ее ударил. В конце концов, это было бы привычно.
– Хочешь знать, что я чувствую ежедневно? Удовлетворение? – она издевательски хохотнула. – как бы не так. Страх.
Хэвен отступил на шаг, изумленный: и без того изогнутые его брови взметнулись вверх, становясь домиком, рот напряженно сжался, будто мужчина ощутил на губе пушинку и пытался не проглотить ее.
– За тебя, за Айкена, за Симонетту. И за себя. Потому что в сказке Габриэль бы хотел поймать меня и заточить в темнице, как дракон или черный рыцарь – принцессу. Но он вырвет из меня камни, сделает новую игрушку, более сговорчивую, а вас всех – уничтожит. И, знаешь, мне вскоре станет все равно.
Зоя тоже отступила на полшага, с вызовом глядя на учителя. Он не смел поднять голову, уставившись на носки туфель девушки. Она была права… во всем, кроме одного.
– Твоя душа в камнях. И твоя память там же. Габриэль может налагать заклятия, позволяющие перекрывать воспоминания, но не стирать их. Он будет знать, что ты рано или поздно все вспомнишь.
– Значит, меня он тоже уничтожит.
– Не знаю, – Хэвен опустил голову. – он думает не так, как я.
– «Ценно только хрупкое».
Хэвен обреченно кивнул. Он не мог не капитулировать, тем более, что в гостиной засмеялась Симонетта, зовя его.
– Да, ты права. Но я хотел бы видеть тебя скорее каменной, чем живой.
– Этого не будет никогда.
Хэвен проглотил слова, которые хотел сказать: «к сожалению…»
Тем же вечером в ванной, все еще прокручивая в голове слова учителя, Зоя сняла халат. Сбросила его с плеч легко, однако поднять взгляд на себя в зеркало не смогла.
«Я думала каждый раз, что это осознание себя ненастоящей – оно скоро пройдет. Нельзя же постоянно думать не только о том, что происходит вокруг тебя, но и о том, что ты, кто ты… А кто, в сущности?»
Зоя медленно, противясь сама себе, все же подняла голову, но чтобы открыть глаза, ей понадобилось еще несколько секунд – и несколько вздохов.
«Ни на минуту ты не отвлекалась от осознания, что ты не человек. О, как это жалко звучит!»
Она приблизилась к зеркалу, провела по лицу рукой. Едва заметные наметившиеся в уголках глаз морщинки, на переносице проступили веснушки. Тут и там на теле – не считая отколотого куска – проступили родинки. А также шею и плечи покрывали следы проведенных с Айкеном ночей.
Зоя улыбнулась. Она стала человеком настолько, насколько вообще могла, и, хоть ей этого и было мало, она благодарила Судьбу и Богиню. Если она не могла вернуться во Дворы с Карлом, то остаться здесь и провести свою жизнь как миссис Купер было совсем неплохо. Прожить жизнь, как человек, а потом, может быть, состариться и умереть. Если она будет на это способна.
«Я даже не помню, сколько мне лет. Даже примерно! Я вполне могу ошибиться на несколько десятков, прикидывая свой возраст. Ужасно, наверное, – Зоя опустила взгляд, но зеркало манило ее, как магнит, заставляя снова вскидывать голову. – это должно меня пугать. Тем не менее, не пугает. Еще я должна быть счастлива… Ах, нет, я счастлива, конечно же. Я люблю Айкена… Наверное. Или это эгоистичная страсть, иначе я бы ни на секунду не прекращала думать, как позволить ему жить без меня. Однако, кажется, если я умру, прямо сейчас, в данную минуту, не будет ничего, о чем бы мне стоило пожалеть.»
Вода с тихим звуком капала из крана каждые две секунды.
«Или это хорошо? Готовность умереть в любой момент – это-то и маркирует счастье?»
Она задумалась настолько, что в ушах у нее остался один только звон, как бывает на неработающем канале телевизора, и Зоя сама не поняла, как и почему это делает: она взяла маникюрные ножнички, поднесла их к волосам, отрезала тонкую прядь и растерла ее между пальцами. Но раньше, чем все волоски высыпались в раковину, ее руку накрыл своей Айкен.
– Что ты делаешь?
Она вздрогнула от неожиданности.
– Не знаю, задумалась.
Он улыбнулся – одновременно напряженно и недоверчиво, но все же ободряюще, вынул из ее пальцев и прядь, и ножницы и вышел из ванной. Зоя снова посмотрела на себя в зеркало, пригладила встопорщившиеся на месте отреза волосы.
«Ты слишком много думаешь.»
Эдмунд вскоре вполне поправился, так что на его лице вновь заиграли прежние краски. Как только выздоровление стало очевидным, Марта заговорила о том, что неплохо было бы устроить прием, посвященный приятному событию. Когда она объявила об этом, в гостиной повисла неловкая тишина. Мистер Тауэр все еще продолжал болеть, напомнил Ретт, но Марта только махнула на него рукой:
– Ну так подите и спросите у него!
Кинг опустил голову. Он считал недопустимым проведение приемов или балов в доме, где лежит больной, но одновременно с тем не сомневался, что мягкосердечный и сентиментальный мистер Тауэр, жестокий лишь по отношению к нему, Ретту, горячо поддержит инициативу Марты. И молодой человек замолчал. Он всматривался в лица Уолтерса и Марты: порочные и развращенные, затем переводил взгляд на Эдмунда и Вивиану. Их невинные лица были совершенно иными, но тень, отголосок творившегося между гостями греха уже легла на лбы доктора и молодой девушки некоторым сомнением. Ретт опасался, как бы не оказалась дурной кровь Куперов. И как бы Вивиана не восприняла дурной пример.