Живая статуя

Якобсон Натали Альбертовна

— Иди, помогай с починкой, — грубо скомандовал я, чтобы хоть чем-то отплатить ему за оскорбление.

— Я не обязан помогать, и ты не имеешь права мне указывать, — возмутился он и все-таки счел нужным объясниться. — Никому я ничего не задолжал, просто, никто здесь, кроме меня, и гвоздя-то без посторонней помощи забить не сможет, не то, что починить карету или подковать лошадь.

Он немного выпрямился, гордый тем, что хоть в чем-то превзошел и меня, и остальных попутчиков.

— Да, конечно, чинить кареты и подковывать лошадей, это удел плебеев, а не дворян, так что вполне естественно, что ты разбираешься в этом лучше меня, —

поддел я его.

— Помолчал бы ты лучше, если не хочешь идти пешком, — устало, но с прежней злостью проворчал Жервез. Его ничуть не смущало, что он грозится не пустить в чужой экипаж того, кто уже успел расплатиться за проезд.

— Шел бы ты лучше занимался тем ремеслом, кроме которого у тебя в жизни ничего не будет, — колкость опять вырвалась у меня сама собой. Я сам удивился тому, откуда вдруг во мне взялось столько зла. Почему мне так хочется кого-нибудь оскорбить? Ведь раньше я не испытывал по отношению к людям ничего подобного. Раньше я был совсем другим. Что же все-таки со мной происходит? Изменяются в корне только мои ощущения и чувства или же весь я?

— Мы с тобой еще поговорим, когда останемся одни и выясним, у кого меньше шансов дожить до завтрашнего дня, — многообещающе прошипел Жервез и двинулся к карете, очевидно, все-таки решив, что заинтересован в ее починке не меньше остальных. Ведь торчать на морозе всю ночь ему совсем не хотелось.

— Я еще разберусь и с тобой, и с твоим приятелем, — сурово крикнул он, прежде чем склониться над одним из колес, с которым, как я мог предположить, все было в порядке.

— Ничего там не сломано, — сердито буркнул кто-то и закопошился в моей сумке. — Вся проблема не в исправности этой колымаги, а в том, что скоты в упряжке очень уж глупы.

— Тихо! — я тряхнул сумку у себя на плече, как можно сильнее. Со стороны можно было решить, что я просто устал от тяжести и хочу перекинуть ремень с одного плеча на другое, но мне не хватает сил.

— Что ты там бормочешь? — Жервез, вероятно, тоже услышал чужие голоса, но принял их за мое ворчание.

— Ничего, я просто подумал вслух, — нельзя же было сказать ему напрямик о том, что вместе со мной в любую карету незаметно влезут и другие пассажиры, точного числа которых я не знаю сам.

— Помог бы лучше! — Жервез присел на корточки, осматривая оси колес, но, по — видимому, так ничего и не обнаружил.

— Здесь нет никакой поломки, — наконец сделал он тот же вывод, что и мои незримые попутчики, а я все размышлял над его словами. Кого он называл моим приятелем? Разве с тех пор, как поступил на работу в театр, я завел хоть одного друга в Рошене, не входящего в состав нашей труппы.

От труппы уже почти никого не осталось. Друзей в Рошене у меня тоже больше не было. Конечно, непосвященный в мои дела, сторонний наблюдатель мог бы счесть моим приятелем Марселя, если бы видел, как я обратился к нему ночью на улице. Но в ту ночь никого рядом с нами не было. Жервез не мог знать о том, что я отсиживался, как в убежище, в мастерской художника. Наверняка, он имел в виду не Марселя, а кого-то другого. Но кого?

— Как же такое может быть? Ничего не сломано, но экипаж не двигается с места, — причитал Жервез, не поднимаясь с колен. Кажется, он внимательно осматривал каждый дюйм земли около кареты. Наверное, проверял, не остался ли вблизи след от дьявольского копыта, который теперь мешает коням ехать дальше.

— Может быть, в одном из колес поселились крошечные

эльфы, — я скрестил руки на груди и свысока, почти с пренебрежением посмотрел на усердного работника. Как я мог так жестоко подшучивать над ним? Я сам не знал, что за сила руководит мною. Злые, обидные слова рвались с языка одно за другим и, по всей очевидности больно, жалили Жервеза. Теперь он, действительно, готов был убить меня и сдерживался только потому, что рядом так некстати находились свидетели.

Я посмотрел на коней в упряжке. В отличие от тех, что недавно умчались в ночь, унося черный экипаж, эти шестеро не отличались ни статью, ни породой. Они даже не были одной масти и казались еще более убогими оттого, что в их глазах затаился страх. Это испуг заставлял их цепенеть и не двигаться с места так, словно кто-то запрещал им переступить через какую-то черту на дороге, которая людям не была заметна в полутьме. Интересно, неужели только я заметил, что лошади напуганы. Я отошел с дороги и, старательно придерживаясь обочины, обошел лошадей. Мне почему-то казалось, что не стоит подходить к ним близко, иначе произойдет непредвиденное. Они ведь могут и затоптать незнакомца копытами, учитывая то, что поселилось в его суме. Животные чувствуют такие вещи, куда лучше людей.

— Ну, в чем же дело? — Жервез вскочил на ноги и с досады пнул ботинком колесо. Его черты тут же напряглись от ощущения боли, но крик он сдержал, зато на ногах ему устоять стоило сил после того, как карета преспокойно двинулась вперед.

— Значит, все дело было во мне или в вас? — прошептал я, кидая быстрый взгляд через плечо на сумку, но духи молчали. Кони шагом прошли немного вперед и остановились, поскольку кучер вовремя успел ухватить поводья.

— Может, все дело было в подковах? — обескуражено пробормотал он.

— Тогда бы они вообще не сдвинулись с места, — возразил Жервез.

— Значит, что-то не то с дорогой. Может, мимо проскочил какой-то зверек.

— Лучше об этом не гадать, — Жервез смотрел на возницу почти так же раздраженно, как на меня. — Пока что, слава богу, все в порядке, так что давайте трогаться в путь, а не дожидаться пока опять что-нибудь случится.

Кто-то болезненно, обиженно фыркнул у меня за спиной, а потом заворчал. Я даже не оглядывался через плечо, потому что знал, кто издает такие звуки. Жервез воздал короткую хвалу богу, и духи готовы были завыть от досады. Странно, я с первой встречи считал этого легкомысленного, всегда рвущегося в драку парня пропавшей душой, вертопрахом, и ни в коем случае не подумал бы, что в отчаянные моменты жизни даже он может оказаться верующим. Если бы я был Эдвином, то побоялся бы обжечься о распятие на его груди, если, конечно, таковое у Жервеза имеется. Ведь Жервез мог помянуть те или иные силы только ради красного словца, а Эдвин мог оказаться тем злым духом, которому не страшны никакие реликвии.

— По крайней мере, нам теперь не придется мерзнуть на дороге, — шепнул я, обращаясь, конечно же, к своим спутникам в сумке, но Жервез услышал.

Он забрался в карету вслед за мной и тут же поинтересовался.

— Кому это нам?

Кроме меня и него, на противоположном сидении дремали только двое пожилых и, явно, не слишком трезвых пассажиров.

— Ну…мне и моим колдовским книгам, — полусерьезно, полушутливо и чуть-чуть загадочно пробормотал я. А за что там Жервез примет мое заявление, за шутку или за правду это уже ему решать.