Живая статуя
Шрифт:
— Прекрати! — сказал Августин тихо, но с такой твердостью, что я почему-то решил замолчать. — Разве ты сказал мне еще недостаточно колкостей. Я знаю, что проклят, что осужден, что душа моя больше мне не принадлежит. Есть ли нужда напоминать мне лишний раз обо всем этом? И, кроме того, я считаю, что ты последний из тех, кто может кого-то в чем-то обвинять.
— Твоя правда, — насмешливо кивнул я, не ощущая при этом ни обиды, ни гнева. Разве можно сердиться на того, кто впервые вместо лжи начал превозносить истину? — Я, пожалуй, виновен в стольких преступлений, сколько вряд ли можно и перечислить, но тоже не люблю, когда мне об этом напоминают, поскольку и так отлично осознаю тяжесть
Вместо того, чтобы рассмеяться от таких перечислений или отпустить очередное «ты, действительно, хуже всех», Августин вдруг кивнул и пробормотал.
— Совсем, как и с ними…
Что он имел в виду? Он бы ни за что не ответил, если бы я спросил его напрямую, поэтому пришлось воспользоваться обходными путями. Надо попробовать заговорить ему язык, может, тогда он о чем-нибудь проболтается.
— Что ты там говорил насчет стихов? — быстро спросил я.
— К чему тебе об этом знать? — тут же насторожился он.
— А вдруг мне будет интересно их прочитать.
— Не стоит. Они не слишком хороши.
— Сомневаюсь, раз уж ты продал душу, значит, в обмен должен был получить хоть что-то ценное. Или ты не догадался сорвать хоть что-нибудь подороже с торговцев душами в обмен на единственное ценное, что у тебя было?
Я подшучивал над ним и замечал, что он стесняется отдать свои произведения на суд, как любой настоящий поэт. Неотесанный деревенский мальчишка, напротив, был бы польщен вниманием, а Августин хотел спрятаться. Никакого желания нарваться на похвалы, и никакого бахвальства. Это уже верный знак того, что он мастер, ищущий совершенства, а не графоман, который гордится каждой своей безграмотной строкой.
А ты меня заинтриговал, подумал я не вслух, но был уверен, что он это услышит. Один прыжок, и я успел перехватить листы с настольного пюпитра, прежде чем Августин смог что-то предпринять. Он только беспомощно вздохнул и прижал узкие ладони к лицу. Со времени нашей последней встречи, его и без того длинные пальцы еще чуть-чуть удлинились, кожа стала более белой и даже сияющей извне, как это может быть только у мне подобных существ. Я только сейчас заметил эти перемены, и они меня насторожили. Разве можно не ужаснуться, если видишь, что кого-то, как много веков назад и тебя самого, неведомые силы пытаются превратить в создание, совершенно чужеродное всему человеческому.
Интересно, каким был Августин еще до пожара. Должно быть, приятным и наивным, но только не беззаботным. Еще до того, как мой огонь оставил не проходящие ожоги на его теле, у Августина уже было полно забот, но он все-таки был человеком. А те, кто называл себя его нежданными благодетелями, пытались перевоплотить дитя в демона. И пока что это им хорошо удавалось. Деревенский мальчишка преобразился, но на этом, как я понял изменения, не закончились.
И почему только я не остался в Виньене с Марселем? Зачем прилетел сюда? Вряд ли рабская преданность и искренность художника могли наскучить мне настолько, что я решился сбежать к более загадочному Августину. Почему-то в его присутствии все самые плохие воспоминания хлынули на меня волной. Возможно, на меня так плохо действовала аура его несчастья. Может быть, в лживых, но прекрасных глазах Августина я видел отражение своего собственного разбитого сердца. Если бы я высказал это предположение вслух, то он бы только рассмеялся и заявил, что у дракона сердца быть не может.
Хоть Августин и готов был убить меня за это, но я все же пробежал глазами его сочинения и нашел, что они довольно не плохи. Поражало даже не то, что четверостишья складны и звучны, а то, что все эти рифмы и цветистые выражения смог подобрать тот, кто еще недавно, по собственному признанию, не мог прочесть без запинки и пары слов.
Какой он все-таки странный, днем делает вид, что изгоняет злых духов, а ночью пишет оды своему возлюбленному демону. Или ангелу? Во всяком случае, сам автор чаще всего использовал второе название.
Я растерянно покачал головой, размышляя надо всем этим, но Августин, расценивший мой жест, как осуждение, фыркнул что-то типа «не нравится — не читай».
Он умел с достоинством выйти из любой ситуации, иначе бы не добился всего того, что имел. Интересно, его находчивость, предусмотрительность, коварство — это тоже щедрые подарки тех, кто сумел сделать из него одновременно и святого, и поклонника чародейства и стихоплета.
Ну вот, кажется, я перестал воспринимать Августина, как личность. Он из живого и самостоятельного человека целиком превратился для меня в творение рук неизвестных демонов.
— Ну, что, превратился в статую? — заметивший мою неподвижность Августин предпринял бесплодную попытку вырвать у меня страницы. Я отодвинул руку прежде, чем он смог до них дотянуться.
— Я обращу тебя в камень, если ты не перестанешь быть таким наглым, — парировал я, но Августина это не смутило.
— Вряд ли ты это сделаешь, — самоуверенно заявил он.
— Да, точно, вряд ли, — нехотя кивнул я. — В моем замке полно изящных статуй, аляповатое и внушающее скорбь изваяние великомученика мне ни к чему.
От досады Августин мог только сжать губы и окинуть критическим взглядом свой далеко не модно скроенный балахон, который вынужден был носить. Я промолчал относительно того, что даже эта грубая одежда его ничуть не портит. Вряд ли статуя получилась бы аляповатой, я сказал это просто так, чтобы задеть самолюбие Августина.
— Все равно ты этого не сможешь, никто, кроме….
– пробормотал он и запнулся, а я не снизошел до того, чтобы доказывать ему свое мастерство.
— Ты, кажется, забыл о том, что в некоторых сферах волшебства я, действительно, силен, — мягко упрекнул я его. — До сих пор тебе так и не удалось разжечь костры, которые превзошли бы тот первый, увиденный тобой, после моего налета. Ты уже, наверное, ничего не помнишь…