Живая земля
Шрифт:
– Еще бы ты не понял. Если на своей шкуре испытал… Принципа я не знаю, врать не буду… Но знаю, что это очень дорогая технология. Говорят, широко используется под Куполом, в Новой Москве. А у нас ее применяют только спецслужбы. Бесшумный выстрел – и в твой спинной мозг внедряется микрочип. Ты ничего не чувствуешь. Чип маленький, в сотую долю миллиметра. Он посылает сигнал в центральную нервную систему. Майор нажимает кнопку – и прямо в твой мозг имплантируется некоторое количество законопослушности. Можно имплантировать стыд, доверие, симпатию… Любовь даже. Поэтому он и спросил, не тошнит ли тебя.
– Меня не тошнило.
– Потому что доза была маленькая. Ты же, извини, и так у нас правильный парень… – Глеб хлопнул Дениса по плечу. – На твою сознательность надавить – технологии не нужны. Майор включил аппаратуру, только когда ты отказался стать осведомителем. А до этого момента работал по старинке. Теория и практика допроса, том третий…
– Вообще, – искренне сказал
– Там другие не работают.
– А на вид – моложе тебя.
Глеб фыркнул:
– Это только на вид. На самом деле у него наверняка был интерактивный спецгрим. Ты видел того, кого подсознательно меньше всего боялся. Молодого человека чуть старше себя, умного, доброго, обаятельного и все такое… А на самом деле ему, может, шестьдесят лет, у него рожа алкоголика и бородавки на шее…
Сидели на полу, спинами к стене. Студеникин берег аккумуляторы, жег свечи, поставил десяток их по углам комнаты. Окон не было. Контейнер стоял у противоположной стены, на боку, открытый, – можно было смотреть, как отсветы живых оранжевых огней играют на теле зародыша. Бугристая плоть не выглядела красивой, скорее наоборот: напоминала древнюю окаменелость, некий трилобит или даже просто кусок грубо слипшейся протоплазмы, издохшей сто миллионов лет назад, в жестокие времена, когда жизнь была по-настоящему реальной, то есть, с точки зрения современного человека, – омерзительной; когда живая ткань еще не могла мыслить, создавать симфонии, теории относительности, живописные полотна и ракеты с разделяющимися боеголовками, а умела только пульсировать, жрать, отрыгивать, размножаться, умирать и гнить.
– А зачем, – спросил Денис, – он говорил, что семени стебля не существует?
Глеб звякнул горлышком бутылки о стакан.
– Хотел посмотреть на твою реакцию. И ты наверняка прокололся.
– Я не прокололся.
Глеб опять фыркнул:
– Это тебе так кажется. На самом деле в его кабинете могло быть аппаратуры всякой напихано, в стенах и в потолке. Датчики, сенсоры и прочая дребедень. Техника вычисляет любое вранье за секунду.
– Если я прокололся, почему мы с тобой сейчас здесь, а не у них? В камере? Или не в болоте валяемся, во Владимирской области? Как Хобот?
– Не знаю, – сказал Глеб. – Во-первых, я считаю, что пока нам просто очень везет. Во-вторых, они, может, вломятся сюда через минуту.
Денис помолчал, оглядел полутемную комнату и спросил:
– А вдруг зародыша на самом деле не существует? И никто не собирается платить за него миллионы?
Студеникин указал пальцем на контейнер:
– А это что?
– А это не зародыш. А что-то другое.
– Тогда подойди и возьми его в руки. Хотя бы на пять минут. Если выдержишь… А потом сам скажешь, что это такое.
– Да, – согласился Денис. – Ты прав. Мы с тобой можем не сомневаться.
Глеб поставил бутылку на пол и встал. С коротким кряхтением. Это было вполне юмористическое, молодецкое кряхтение, и встал он вполне упруго, и прошелся по комнате вполне пружинисто, но Денис опять подумал, что старший товарищ очень сдал за последние месяцы. Постарел и осунулся. У него дрожат пальцы, у него блестят глаза, он стал многословен, и его часто трудно понять: он начинает всякую фразу клоунским тоном, с глумливой ухмылкой, а заканчивает хрипло, на трагическом надрыве.
Сейчас он даже раздражал Дениса. Мудрый и опытный друг, полгода назад терпеливо обучавший новичка премудростям незаконной доставки товаров на сотые этажи полумертвых башен, ныне высокомерно улыбался, то и дело скреб грязными ногтями небритые щеки и вообще вел себя как пастух, невзначай пропивший стадо.
– Одна деталь, – сказал Глеб, останавливаясь перед ним и засовывая руки в карманы. – «Мы с тобой» – это неверное высказывание. «Нас с тобой» не существует. То есть ты понял, да? Во-первых, есть Глеб Студеникин, плохой человек, разложенец и преступник, нашедший какой-то предмет, предположительно – семя стебля. Во-вторых, есть его знакомый Денис Герц. – Глеб поднял не слишком чистый указательный палец. – Даже больше скажем: случайный знакомый… Правильный честный парень, студент, активист слома. Строитель новой жизни. Как только честный парень Денис узнал о семени стебля, он решил обратиться в патруль, но преступник Студеникин обманом и угрозами заставил Дениса молчать. Эти два человека – очень разные, между ними нет ничего общего. Студеникин – антиобщественный элемент, он даже школу не окончил. Родители погибли, с двенадцати лет – беспризорник… Он на пять лет старше Дениса Герца, он принадлежит к другому поколению, он запутал юношу… Обещал, что сам сдаст находку в патруль или в управу…
Денис рассмеялся.
– Я говорю серьезно, – сказал Глеб. – Отвечать – мне. А ты – ни при чем. Понял?
– Нет, – весело ответил Денис. – При всем желании я не смогу изобразить наивного мальчика. Таланта не хватит. И потом, разве мы с тобой – не одно поколение? – А по-твоему – одно? – спросил Глеб.
– Конечно.
Студеникин посмотрел гордо, с превосходством.
– Нет, пацан. Мы с тобой – не одно поколение. И никогда не будем одно поколение. Ты родился в первый
Студеникин рассказывал, глядя в пол, руки то засовывал в карманы, то складывал на груди. Нервно дергал плечом.
– Как только грибница подохла – резко изменился климат, воздух стал сухой… Дикие ветра, форточку не открыть… Помню, мать с отцом что-то говорили про континентальный температурный режим… Потом ударило минус двадцать пять, и люди побежали. Школа переехала вниз, на девятый, – но матушка уже не пускала меня в школу. Я тогда много болел, и она решила, что проходить два раза в день по пятьдесят этажей – это не для меня. Отец соорудил буржуйку, решили зимовать, а весной, если станет невмоготу, уходить к родственникам, в соседнюю башню, на четырнадцатый уровень. Там были свет и тепло. Мы бы и раньше ушли, но те родственники быстро сообразили что к чему и сдали беженцам пять из семи своих комнат… В общем, беженцы шли мимо нас всю зиму. Вниз беженцы, наверх – мародеры. Опять начались взрывы, поджоги, облавы… Помню хулиганскую песенку: «Запирайте етажи, скоро будут грабежи». На семидесятых стало пусто. Ночью просыпаешься – где-то стреляют. То одна банда с другой бандой схлестнется, то десантники с вертолетов в окна прыгают и зачищают… Целая война. Потом народ побежал и с наших, шестидесятых. Тогда же появились шустрые пацаны, которые за деньги таскали воду и дрова. Стучались в двери: «Здрасьте, балабас не нужен?» Отец был небедный, хорошо платил, и мы всю зиму просидели возле железной печки. Однажды в январе, днем, собрались все трое, матушка вязала, я книжку читал… Учебник… Как сейчас помню, новый предмет, «Историю укрепления российской государственности», его ввели после отмены «Теории абсолютного процветания»… Ты ведь не учил «Теорию абсолютного процветания»?
– Нет, конечно, – сказал Денис.
Студеникин опять отечески улыбнулся.
– А я – два года. Мы называли его «Абсопроц». Так что не говори, что мы с тобой – одно поколение.
– Интересная наука?
– Да, – сразу ответил Глеб. – Интересная и простая. По-моему, зря ее запретили. Кстати, не просто запретили, а изъяли все учебники. Можно было прийти на специальный пункт, сдать учебник и получить деньги. Либо продукты. Жратвы было мало, и сейчас такой учебник – редкость… В общем, сижу, читаю про укрепление государственности, задумался, поднял глаза, посмотрел в окно – и вижу: человек пролетел. Сверху вниз. Пальто развевается, типа как плащ у Бэтмена… Я его лицо запомнил. Это был какой-то миг, четверть секунды – но запомнил. Мертвое, белое, глаза навыкате, рот оскаленный… Говорят, самоубийца умирает еще в полете, до удара о землю. От разрыва сердца. Он пролетел быстро, и его только я увидел, мать с отцом не заметили. Матушка смотрит на меня, а я пальцем за окно показываю и пытаюсь что-то сказать, но не могу. Шок. Потом пришел в себя, рассказал, а мама улыбается: забудь, тебе показалось… А мне – семь лет! Я все понимаю! То есть ты понял, да? Понимаю, что мама – обманывает! Говорят, что в ту зиму, вторую зиму искоренения, прыгнуло пятьдесят тысяч человек. Одни от холода, другие от тоски. Синдром Смирнова. Неспособность жить без мякоти стебля. А кое-кто не сам прыгнул; помогли… В феврале они часто мимо нас пролетали… И постоянный рев: полицейские вертолеты, военные вертолеты, пожарные вертолеты… Прожектора по окнам… А в начале марта объявили официальное распоряжение: всем идти вниз. Расселяться с пятого уровня по десятый, максимум – двенадцатый. Все остальное отключается от коммунальных сетей. Каждый, кто находится выше тридцатого этажа, приравнивается к мародеру и расстреливается на месте. Все, имеющие квартиры с пятого по десятый, уплотняются, по принципу «два человека – одна комната». Мать с отцом собрали барахло, и мы ушли.