Живи и ошибайся 2
Шрифт:
— Охренеть, — не сдержался я, подразумевая уровень образования в России. — Это на всю страну?
— Не хотят учиться, — поддержал моё мнения друг. — Прикинь, они даже ни за что не платят. Многие ходят на лекции в качестве вольнослушателей.
— Кстати, ректор приходил, — припомнил я.
— И как он? — заинтересовался Лёшка.
— Господин Шульгин соизволил поговорить со мной об исторической ценности полотна. Долго выспрашивал, какой именно период мы отображаем. Мол, он не припомнит таких боёв.
— Это ж пираты! — возмутился Алексей. — Когда хотят, тогда и воюют.
— Вот-вот, я примерно так и ответил, чем не впечатлил профессора по историко-филологическому направлению.
В общем, ни студенты, ни профессора университета нашими «Флибустьерами» не впечатлились. Мы терпеливо ждали наплыва зрителей, продолжая заниматься другими делами.
А в среду Лёшка с обеда убежал Пушкина спасать. Куроедов с секретарём в это время донимали чиновников, дополняя документы по патентам, а мне ничего не оставалось, как тосковать в зале Петра Великого, развлекая редких посетителей историей создания полотна. Мой голос эхом отдавался под сводами зала, усугубляя и без того не самое хорошее впечатление от выставки.
Примерно к трём часам дня наметилось некоторое оживление. Снова заявился ректор со свитой, а с ним еще один пожилой господин. Явно не из простых.
— Извольте, Фёдор Петрович, оценить. Помещики из глубинки привезли своё творчество, — представил меня и полотно Шульгин.
Упомянутый господин вид имел типичный для петербуржцев. То есть бледный и болезненный. Даже в помещении он продолжал зябко кутаться в верхнюю одежду. И это притом, что для посетителей мы специально организовали в холле гардероб. Коридоры здесь широченные и несколько строек совсем не перегораживали проход. В зале топилась печь-голландка (оплату за неё брали отдельно) и было вполне комфортно.
— Титов Георгий Павлович, помещик, — решил я представиться.
— Автор? — изогнул вопросительно бровь гость.
— Автор, к сожалению, ненадолго отошёл, — ответил я, — но готов ответить на все вопросы и прежде всего по использованию новых пигментов. Мы сейчас оформляем патенты на изобретения.
Я продолжал вещать отрепетированную речь, а господин разглядывать картину. Он то отходил подальше, то приближался, пытаясь сковырнуть ногтем слой краски, где она лежала особенно густо.
Пока его внимание было привлечено к полотну, один из сопровождающих ректора подошёл ко мне и тихо назвал имя зрителя:
— Граф Толстой.
Теперь уже мои брови поползли вверх. Но почти сразу я вспомнил, что это не Лев Николаевич, а Фёдор Петрович Толстой. К сожалению, больше ничего узнать об этом господине не удалось.
— Не Брюллов, — вскоре вынес вердикт граф и удалился, а за ним следом все остальные посетители.
Дался им этот Брюллов! Каждый человек, более-менее имеющий отношение к творчеству, обязательно упоминает Брюллова. Ещё и оды сочиняют: «И стал «Последний день Помпеи» для русской кисти первый день!»
Для этого времени несомненно выдающееся полотно, но мы-то привезли не менее достойную вещь. Алексей рассказывал, что если сравнить Брюллова и Эжена Делакруа, который тоже выставлялся в Парижском салоне, то станет заметно отставание русского художника. Именно эмоциональной составляющей не хватало в картинах Брюллова. Слишком статичные позы, слишком выверенные эмоции и каноны.
Полотно Тыранова выделялось экспрессией. Надеюсь, парень под гнётом критики не разочаруется в собственной картине. Сам он как раз отправился в Академию художеств, где и выставлялась «Помпея» Брюллова.
Больше зрителей я в этот день не дождался и в 16.00 позвал сторожа, чтобы закрыть зал. Дядька попутно меня просветил, что граф Толстой, оказывается, друг нашего ректора. И хотя он «по художественной части», но вообще-то скульптор, а ещё в прошлом году сочинил балет. Раньше его покойная супруга вдохновляла. Редкой красоты и изящности была дама, а после её смерти (год назад) танцовщицы неплохо «утешали» графа.
Дома меня ждал один Тыранов. Художник имел задумчивый вид. Еще раз уточнил у меня по поводу своей дальнейшей карьеры. Пообещал парню, что обязательно заберу его обратно в поместье. Через год или чуть больше привезём в столицу новую выставку. В очередной раз похвалил, механически повторив, что обычно рассказывал посетителям выставки. Тыранов заметил мою рассеянность и донимать больше не не стал. Выпил чай и удалился в свою комнату.
Я уже начал серьёзно волноваться о своём друге, когда посыльный мальчишка принёс записку о том, что дуэль состоится около пяти вечера и Алексей уехал в качестве сопровождения. Своего доктора, оказывается, у Пушкина нет.
Даже не знаю, насколько это повлияет на ход истории. Вмешиваться и останавливать Лёшку смысла не было. Он мне этим Пушкиным все мозги выел. Специально ведь приехал к этой дате.
Честно говоря, меня в биографии Александра Сергеевича всегда удивлял тот момент, что, отправляясь на дуэль, ни он сам, ни его секундант не взяли ничего для перевязки раны. Кровь хлестала рекой, а Данзас, его секундант, оправдывался тем, что был приглашён за несколько часов до дуэли. Ладно там лекарства и перевязочный материал, почему он не мог простую простыню прихватить и использовать её для остановки крови? Я уже не говорю о носилках.
Надеюсь, Лёшка не станет тащить раненого волоком до саней, а заранее предусмотрел все варианты. В прошлой реальности лечение у Пушкина было аховое. Не стану уверять, что если бы он оказался в госпитале, а не дома, то ему помогли бы лучше. Прибывшие по вызову врачи действовали строго по установленному порядку: раненому в живот поставили клизму, дали слабительное. Плюс опиум, который должен был избавить поэта от боли.
Хирурги этого времени не оперируют брюшную полость, считая это бесполезным занятием, типа всё равно пациент помрёт. На этом фоне недоучившийся ветеринар двадцать первого века с набором инструментов и антибиотиками выглядел суперврачом. Ставить пиявки больному, потерявшему и без того процентов сорок крови, Алексей точно не станет.
На следующий день я друга не ждал, прикинув, сколько времени может понадобиться для лечения. Скорее всего пару дней побудет с раненым. Так что пришлось отправляться «на работу», не имея информации. И снова вечером Лёшка прислал записку через посыльного: «Прооперировал, наблюдаю. Думаю П. будет жить».
Никто из нашего сопровождения так и не понял, куда ушёл Алексей. Тыранову было как-то всё равно. Он переживал больше за посещаемость экспозиции. Куроедов хоть и закончил с подачей документов на патенты, но теперь озаботился продажей того, что привезли. У нас же ещё и зубной порошок имелся. Его нужно пристроить в аптеки и должным образом разрекламировать.