Живи, солдат
Шрифт:
Алька видел этот сон несколько раз, и всегда перед болезнью.
Под Харьковом он почувствовал, что легкие перестают работать и ослабела шея. Он попытался подняться. Солдат, что лежал рядом, возвращающийся из госпиталя фронтовой шофер с орденом и медалью, провел по его лбу шершавой ладонью.
– Перемогайся. Завтра на место станем, там тебя в госпиталь определят. Во фронтовой. Тут ссадят - и в тыл. Ты ж не за этим столько всего натерпелся? Ишь ты, жару нагнал...
– Сосед ничего не спрашивал. Сразу, вглядевшись в его морщинистое,
Алька не помнил, как эшелон стал на место, как распределяли пополнение, этого он просто не видел; он помнил только, как стоял перед грозного вида полковником и полковник, глядя на его брезентовые баретки, многопудово громыхал страшными, как трибунал, словами.
Вечером к капитану Польскому пришел солдат-ординарец, пилотка лепешкой, ремень как подпруга. Сдержанно поздоровавшись со всеми, на виду и все же как бы украдкой вынул из мешка "доппаек".
– Гостинец вам от товарища старшины и повара Махметдинова.
"Доппаек" поедали сообща. Ординарец щурил маленькие талые глаза и бормотал, подозрительно поглядывал на майоров и с особой тревогой - на Альку.
– Вам, товарищ капитан, привет от всего состава разведчиков. Просят вас есть побольше, чтобы быстрее на ноги встать. Вот питание прислали. Переживают...
– Ну, ну, не гуди, - сказал ему лежачий майор.
– Скряга ты, Иван, и сквалыга.
– Дык я что? Я за свою работу болею. Курите вы, товарищи майоры, больно много. Я вам махры принес. Знаменитая махра - тютюн. Старичок один сочувственный поделился.
– Откуда такая о нас забота?
– Душа майор, это чтобы мы капитанские папиросы не трогали.
Ординарец Иван насупился, помолчал, пошарил глазами по углам и сказал наконец бранчливо:
– У кого болезнь нутряная, тем, говорят, махра полезнее. В ней, говорят, никотину меньше. А комроты нашему, товарищу капитану Малютину, и вовсе курить нельзя с язвой.
– Ишь ты, радетель, - засмеялся капитан.
И все засмеялись.
Когда ординарец собрался уходить, свернул пустой мешок и пожелал капитану быстрейшего выздоровления, капитан вырвал листок из блокнота и подал ему.
– Отдай писарю, пусть документы оформит.
– Капитан кивнул на Альку: Аллегорий. Рядовой, необученный.
Ординарец прочитал, возмущенно засопел, кажется, даже хотел записку скомкать и бросить. Лицо его вдруг стало заостренным и гневным.
– Такого Швейку в нашу геройскую разведроту?
– Он даже всхлипнул. На что он? Через него же насквозь глядеть можно. Ни один комвзвода его не возьмет.
– К сержанту Елескину, - приказал капитан, легкомысленно угощая соседей "Казбеком".
– Степан парень кроткий. На учителя чуть не выучился. Практика ему будет педагогическая.
–
Явился он на следующий день, поздоровался, не глядя на Альку, и так же, не глядя, но выражая и позой, и пренебрежительными движениями снисходительность к капризам своего командира, подал Альке солдатскую книжку:
– В первый взвод. К сержанту Елескину.
– И вдруг засмеялся с откровенной коварной радостью: - Только не догнать тебе, Швейка, того первого взвода. Через два дня выступаем... Придется тебе при госпитале послужить в поварятах.
– Как выступаем?
– Капитана снесло с кровати.
– По приказу. Нам писаря из штабной роты шепнули...
Капитан с проклятиями выскочил из палатки. Вскоре он явился с доктором Токаревым и расстроенной медицинской сестрой.
– Выписывай!
– кричал он.
– Похалатили, и довольно.
– Не шуми. Я бы тебя и так и так завтра выгнал. Надоел ты мне... ворчал доктор Токарев.
– А это что тут за самовольство?
Оба майора уже были одеты и при оружии.
Когда Алька пришел в роту, писарь Тургенев, бравый и сытый, захохотал, широко открыв рот с крупными зубами. Он тыкал в Альку зачерниленным пальцем и сипел:
– Маскарад! Старшина, гляньте - прислали нам Жюльетту, в Швейку переодету.
Алька уже привык к тому, что солдаты вместо Швейк говорят Швейка, теперь еще и Жюльетта.
– Ну, ну...
– Писарь похлопал его по плечу. Наверное, он был чистоплотным человеком, но, несмотря на умытость и гладкую выбритость, его лицо показалось Альке комком туалетной бумаги. Алька отодвинулся.
– Снимите вашу амуницию, - спокойно сказал старшина.
– Интересно, сколько же вы отдали за нее на рынке?
Старшина был невысоким, узкобедрым, с внимательными глазами и какими-то изысканными движениями; обмундирование он носил командирское, времен начала войны. Алька определил его внешность, включая одежду, старинным словом "элегантный", которое его сверстники почему-то произносили с прононсом и стеснялись, произнеся. Старшина смотрел на Альку участливо - так высококлассные спортсмены смотрят на толстопятых старательных новичков.
– А вы фехтовальщик сами?
– Алька ни с того ни с сего разгорелся улыбкой.
Старшина кивнул. Писарь вытаращился на него с удивлением и подобострастным восторгом, наверно, такое ему и в голову не приходило. "Ишь ты, морда-рожа, - злорадно подумал Алька.
– Тебе бы к Лассунскому. Он бы тебя на каждом уроке вызывал для атмосферы: "Тургенев, к доске. Тургенев, расскажи нам, что такое демпинг. Не знаешь? Ишь ты какой упитанный! Ты, наверное, ешь сало с салом и, плотно пообедав, тут же принимаешься думать об ужине. Садись - думай о будущем... Аллегорий, перестань ржать..."