Живи
Шрифт:
— Хотя бы для того, чтобы один раз данную и короткую жизнь люди проживали более человечно.
— Страх смерти не проблема, — сказал Остряк. — Есть много способов его преодолеть. Один из них — постепенно привыкать спать все дольше и дольше. И, наконец, заснуть насовсем. Тогда грань между сном и смертью расплывается и исчезает. Причем полезно не сразу хоронить, а хранить труп дома как можно дольше. Умирающие должны знать, что и после смерти они остаются дома среди близких людей. Опыт жителей Севера тут особенно интересен. Там к старости люди приучаются спать по шесть месяцев. Их еще в сонном состоянии выносят
— Прекрасная идея! — воскликнул Теоретик. — Жизнь вообще можно построить так, что умирать будет совсем не страшно и даже приятно. Для этого надо следовать определенным принципам. Вот, например, один из них: чем больше сделаешь зла людям, тем приятнее умирать. Но зло имеется в виду не любое, а такое, чтобы можно было позлорадствовать. Мол, попробуйте теперь наказать меня! Опоздали, голубчики! Ах, если бы можно было хохотать после смерти! Земля на кладбищах тряслась бы, как во время землетрясения в Ташкенте или Ашхабаде.
— Я знал одного человека, — начал рассказывать Остряк, — который мог бы послужить классическим образцом преодоления страха смерти. Незадолго до смерти он взял в долг много денег у всех своих знакомых, взял крупную ссуду в кассе взаимопомощи якобы на взнос в жилищный кооператив, взял в месткоме палатку и надувную лодку якобы для туристического похода, совратил одну молодую сотрудницу якобы с намерением жениться на ней и сделал многое другое. Все деньги он прокутил. Продал принадлежавший учреждению спортивный инвентарь и пропил вырученные деньги. Набил морду своему начальнику. Тот подал в суд на него. Когда он пропивал последний рубль, он хохотал так, будто выиграл в лотерею велосипед или телевизор. Особенно смешно ему было оттого, что его не успеют посадить в тюрьму за хулиганство и что с него не смогут высчитывать алименты совращенной им сотруднице. Так он и умер, смеясь и испытывая огромное удовлетворение от содеянного.
Если бы Будда услыхал рассказ Остряка, он вычеркнул бы страх смерти из списка человеческих страданий.
Вот и все
— Что касается меня, — проговорил Бард, — то проблема жизни и смерти для меня решена. Ее решили сильные мира сего. Завтра я обязан выехать в «Атом». Что вам спеть на прощание? Спою «Марш уродов».
Уроды! Плевать на хвори! Слепые, глядите в оба, С дороги не сбиться чтобы! Грядущего зрите зори! Шагайте, безногие, в ногу! Протезам — ничто расстоянье. Где видят слепые сиянье, Туда пролагайте дорогу! Безрукие, руки раскроем! Локоть друг друга почуем! Свободу себе завоюем Своею железной рукою! Безголосые, взвойте песни, Сочиненные тем, кто без слуха! В бурном танце кружись, старуха, В одеянье из праха и плесени! Правьте, безмозглые, нами! Мир направляйте идеей! О судьбах планеты радея, Вовсю шевелите мозгами! Дерзайте! И всюду народы Забудут былые тревоги. Все счастливы будут, как боги, Поскольку все будут уроды.Стали расходиться… Невеста ушла с Остряком. Похоже на то, что у нее с ним начинается такой же нелепый и бесперспективный роман, какой был с Солдатом. Мне хотелось крикнуть ей: останься, приди ко мне и будь мне женой на любых условиях. Я тебе буду таким мужем, каких больше не осталось на земле! Но она даже не оглянулась в мою сторону. В моем мозгу вдруг вспыхнула мысль: она же теперь никогда не будет ночевать на моем диване и насовсем исчезнет из моей жизни!
Ну, вот и все. Допета песня. Утерта тайная Слеза. И неизвестно, Что бесчестней: Быть то ли против, То ли — за. Все по отдельности Банально. А в целом — нечего Понять. И нет виновных Персонально. И в общем не на что Пенять…— Комедия окончена, — вдруг сказал Слепой, когда мы остались вдвоем. — Люди, как дети, с ними всегда надо разыгрывать какой-то спектакль, чтобы им хоть немного приятно было. Честно говоря, я с большим трудом доиграл свою роль до конца. Я же с самого начала знал, что из наших с тобой усилий ничего не выйдет. Мне просто хотелось сделать тебе приятное и немного облегчить тебе жизнь. Что дальше?
— Вечность, — ответил я.
Впервые в жизни я залпом выпил стакан водки. Затем — другой и заскрипел ставшими непослушными протезами к себе в каморку.
Я упал на диван, не снимая протезов. Изнутри разливалось тяжелое оцепенение, а откуда-то сверху опустилась гнетущая пустота. Имя ее — Вечность.
Эпилог
Новые Липки. Небольшой сквер, засаженный чахлыми деревьями. Бронзовый бюст Портянкина на мраморном пьедестале. На лбу Портянкина, как обычно, — нецензурное слово из трех букв. В грязи около монумента сидит безногий пьяный мужчина с распухшей и заросшей щетиной физиономией. Он ругается, плачет и с остервенением ломает свои протезы. Окружающие его пьяницы вопят от восторга и смеются. Появился милиционер на мотоцикле с коляской. Пьяного инвалида с обломками протезов бросили в коляску и увезли. Пьяницы прекратили веселье и разбрелись.
Мюнхен, 1982
А. Зиновьев