Живой товар
Шрифт:
Да, Шура с Нюрой…
Колесников на ходу покрутил головой и улыбнулся. Пробежал глазами по лицам прохожих: все как обычно, не улыбаются люди на улице. Это попозже, вечерком, когда появятся гуляющие парочки, еще можно будет увидеть улыбки, а сейчас прохожему контингенту не до того — вон человечек по делу бежит, видать бизнесует, вон та на шопинг вышла (уже вросло словечко, куда деваться, вон за углом в переулке даже «секс-шоп» функционирует, за вход плату берут… И плевать «новым русским», что на родном черноземном языке эти «шопы» и «шопинги» звучат, мягко говоря, специфически). Точно, вся упакованная, себя несет, на лице «сто баксов» написано, короче, выражает то лицо…
Забавно меняются времена: раньше, как известно, уважаемым человеком был «товаровед — обувной отдел», а сейчас — б…шка баксовая. А также малиновый пиджак с черными брюками. Ничего, это накипь, это пока. Малиновых пиджаков быстренько скушают щуки покрупнее, тех подберут акулы. Все нормально. Период первоначального накопления капитала. Сейчас зарождаются Асторы и Морганы. Асторы спекуляцией капитал добывают, Морганы — пиратством.
Есть, правда, ребята поскромнее: в Асторы им не по карману, в Морганы — кишка тонка, им лишь бы скосить малость на безбедную жизнь и рвануть. Шура с Нюрой — из таких. Любопытная пара.
Шура в совковые времена как раз и был уважаемый человек, по мебели завмагией занимался. Умно занимался, помнил, что человек человеку — брат, а потому делился и, в общем и целом, заход на посадку ему не грозил. Но когда пятирежды героя на глазах всей потрясенной горем страны с грохотом уронили в яму на Красной площади, а незабвенный Юрий Владимирович начал наводить порядок каленой метлой, Шура почуял неодолимую тягу на историческую родину (слава Богу, родиной она ему приходилась по маминой линии), а Нюра, у которой историческая родина находилась где-то под городом Сумы, его активно в этом поддерживала и подзуживала…
Я, конечно, в те времена был юный и наивный, но кое-что в памяти осталось, а потому очень интересно мне было расспросить у Шуры, как ему удалось тогда уехать. Он только вздыхал, глаза закатывал и отделывался фразой из анекдота: «таки трудно». Правда, когда я ему квартиру в этой самой «Саламандре» продал (сорок косых, моих комиссионных — один процент, не так и много за месяц беготни) и мы обмывали это дело в «Версале», разговорился Шура. Любопытные вещи рассказывал, любопытные фамилии звучали… Надо отметить, Шура фамилий не называл, ему и второй «Смирнофф» языка не развязал, зато Нюра намускатилась — и пошло-поехало…
Шура с Нюрой в Израиле свои соцнакопления малость растрясли, пока благоустроились, а поскольку нажитая с годами мудрость подсказывала, что на не такую уж далекую старость соцнакоплений может и не хватить, зато шустрых и знающих местную специфику вокруг хватает, решили они на время вернуться. Благо родная держава с первых своих независимых шагов начала активно и подчеркнуто дружить с ранее сионистско-фашистским Израилем, значительно обскакав в этом Федерацию. Опять же доллары здесь пока дороже, так что вкладывать их в СНГ выгоднее. Короче, Шура с Нюрой воротились и резво окунулись в бизнес, оперируя повышенной на юге квалификацией и старыми связями, — ничего, все нужные людишки нашлись, куда им деваться, куда без них деваться. «Все равно вы всегда будете зависеть от нас», как сказал Вячеслав Штирлиц в одном грустном фильме… Ну, а раз вернулись, не на улице же ночевать, вот они и купили по случаю скромную квартирку. Пять комнат, кухня шестнадцать метров, паркет дубовый, с тех еще времен…
Колесников крутнул головой и матюгнулся.
Оказывается, Бетховен тоже может наводить на невеселые ассоциации. Вот тебе и белый медведь…
Все-таки переборол ногу, дошел до метро, и дошел, а не дохромал! Ладно, теперь можно и подъехать одну остановку
А неплохо устроилась фирма — прямо у метро, в здании ГИПРОзавода. Ну-ка, ну-ка… Хороший ремонт, солидные двери под черным кожзаменителем, очень тяжелые. Интере-е-есно, зачем им в брачной конторе такие банковские запоры, неужто только и исключительно для имиджа? И на окнах — хоть и декоративные, хоть и тонкие и изящные, а все решеточки, даром что этаж второй. Опять же — зачем? Что ж это у них за матценности тут такие? Или секреты женихов и невест так стерегут, гарантируют анонимность и конфиденциальность?
Стены светлые, сероватые, с отделкой черным деревом, под Японию. Не мореный дуб, но все же кое-что. Торшеры — не торшеры, какие-то этакие высокие светилища, на ноге, да фигуристые, да загогулистые. Включены — стемнело, пока на метро ехал, похоже, вот-вот гроза будет. То-то так крутило. Но в офисе все же полегче, не так погода давит. Все закрыто — работает кондиционер. В углу — высокая ваза, половая… пардон, напольная. Жасмина охапка целая — стараются, завлекают. Может, стоило бы цветочки попроще, чтоб пахло полегче, понейтральнее. Не всякий выдержит. Вот я, например. Ладно, я — не пример. Не всякий до такой степени жизнью шарахнутый.
Да, пока торговал недвижимостью, глаз навострился: сразу видит, какие суммы вгроханы в обстановку, ремонт и обустройство. Фирме — большой фирме — по зубам, но не брачной конторе или там ютубу знакомств, как ни называй.
Приемная. Секретарша. Молоденькая-молоденькая, глупенькая-глупенькая. Была в давние времена прическа, называлась «я у мамы дурочка»… Улыбка на тридцать два зуба, как у погодной дикторши в телевизоре.
— Вам и-фэ-цэ? Проходите, первая дверь направо…
Даже телосложение от стула не оторвала, а жаль, любопытно бы взглянуть… И что это за и-фэ-цэ? А-а, видел же вывеску, это по-английски: IFC–International Friendship Club.Международный клуб дружбы. «Ей четырнадцать лет, а она уж дружит» — слышал такую фразочку как-то в Нижегородской губернии.
Квадратный холл, шесть низких кожаных кресел. Ожидальня. Первая дверь направо открыта. Комната небольшая, вытянутая вдоль двух здоровенных окон. Сейчас от них много света, хоть и пасмурно. Зато в солнцепек тут небось хорошо-о… На полу — светлое серовато-желтоватое покрытие (цвет «осенний шакал»), заглушает шаги. В самом неприметном углу — пара обычных столов, как в любой конторе, только темно-серых… Черный с серым шкаф со стеклянными дверцами, стекло чуть зеркалит, что внутри — не видно. Бумажки, наверное. Еще одна высокая ваза с жасмином, серо-желтая, каменная.
Два журнальных столика посредине, само собой, тоже темно-серых, с двух сторон от каждого — по низкому серому (ох!) кожаному креслу. Такое все очень стильное и немножко нудное…
Если бы Колесникову сейчас сказали, что он смотрит на новое место не по-мужски, а по-женски, он бы сперва удивился, а после сообразил: это прежняя работа научила смотреть сначала на декорации, а потом уже на действующих лиц.
А вот и действующее лицо — противного пола. Гляди-ка, даже встала навстречу!
Ничего-о-о… Очень даже ничего. Достаточно молодая, кремовый департаментский костюм — короткая юбка, плечистый, по моде, пиджак, незастегнутый… Да-а, с такой фигурой застегивать пиджак — себе в убыток… Ножки… «Ноги — это лицо женщины». Очень убедительное лицо. Впрочем, лицо тоже убедительное. Живое! Редкость в наши дни.