Живущие в нас (сборник)
Шрифт:
– Поганая у вас жизнь, – продолжал слесарь, – столовка, да гостиница… вот, жена, к примеру, у вас есть?
– Только жены мне не хватало. Что, баб вокруг мало? – Андрей криво усмехнулся.
– Компот хотите? – слесарь достал из пакета литровую банку, – хороший, из сухофруктов, – и пока Андрей пил, решил продолжить дискуссию, – и в чем же смысл такой жизни?
Андрей даже поперхнулся. Вытер подбородок, по которому побежала тонкая струйка, и возвращая банку, покачал головой.
– Ну, ты спросил! А в чем, вообще, смысл жизни?
– Это не я, это дочь спрашивала, – сделав глоток, слесарь аккуратно
– Никогда не предполагал, что сменщики конверторов задумываются о смысле жизни, – жестоко заметил Андрей. Не любил он подобных разговоров, потому что сам не знал ответа, ведь те же деньги – это не вечно. А, вот, что потом?..
– Так лично меня он и не интересует, – слесарь как ни в чем ни бывало, повернулся к собеседнику, – я жизнь прожил и ничего не изменишь, даже если узнаешь о ней что-то новое, – хлопнув по коленям, он поднялся, – те трубы осталось поставить и все?
– Вообще-то, я планировал запустить его сегодня.
– Запустить?!.. – слесарь расхохотался, – да тут электричества еще нет!
– Как?.. А вон же рубильник.
– А до рубильника напругу кто-нибудь дотянул? – увидев растерянное лицо наладчика, слесарь перестал смеяться и поспешил утешить, – нет, на неделе сделают, но уж никак не сегодня и не завтра. Так что не спеши, еще поживешь у нас.
Андрей представил жесткий вокзальный диван и сотни людей, толкущихся в его гигантской «спальне».
– Тогда мне надо гостиницу найти, – сказал он.
– А сегодня вы где ночевали?
– Нигде! На вокзале!..
Слесарь заворожено моргнул, а его голова склонилась на бок, изучая непонятное человекообразное существо, стоявшее перед ним в воинственной позе.
– На вокзале?.. – попытавшись выстроить цепочку, не вписывающуюся ни в какую схему, он сам привел ее к логическому концу, – ехали б тогда домой. Дался вам тот пресс?..
– Дался!
– Хозяин, небось, хорошо башляет?.. – догадался слесарь, – хотя не мое это дело. А с гостиницами у нас, правда, туго… – он на секунду замолчал, – если на то пошло, можете у меня пожить. А что – дочь уехала, так что комната свободная.
– Могу, – это, действительно, был самый простой вариант. Андрею уже приходилось ночевать, и у главных механиков, и у начальников цехов. Все они, в конечном итоге, ничем не отличались от соседей по номеру – с ними бывало даже проще, потому что разговоры, как правило, крутились вокруг производства, не затрагивая ничего личного. …Теперь поживу у слесаря, – подумал он, – мельчаю, блин…
На площади продолжали гореть два дежурных фонаря – наверное, о них просто забыли, а солнце, едва появившись, поглотило жалкий свет, превратив их в бессмысленные желтоватые шары. Правда, у солнца был свой, равносильный противник – наползавшая с севера туча, такая темная, что люди смотрели на нее с явной тревогой. Людей было человек пятьдесят, с ведрами и кипами серых мешков. Рядом стоял автобус,
Катя наблюдала эту хорошо знакомую картину, одиноко сидя на перевернутом ведре. Володя болтал с водителем автобуса (а с кем еще он мог болтать?), а мать кормила фирменными блинами Полину, для которой наконец-то наступили сытые дни, ведь на картошку будут выезжать по графику целую неделю, и от фактически безвозмездной помощи никто не отказывался.
Были, конечно, и другие люди – они незаметно двигались в сторону рынка, чтоб успеть к прибытию автолавок, иначе часам к десяти ассортимент оскудеет, а в двенадцать довольные торговцы уже отправятся восвояси. Тогда жизнь сконцентрируется в двух неугасающих очагах общения: у старшего поколения – возле единственной аптеки, а у молодежи – возле кафе, тоже единственного и потому не имевшего никакого собственного имени – просто «Кафе»; зато там всегда можно было выпить водки со стандартным набором закусок – «под конфетку», «под лимончик» и «под огурчик», а также съесть пельмени, которые из сваленных в кучу подтаявших пачек, варила толстая Любка, гордо именовавшая себя поваром.
Катя попыталась отрешиться от всего этого, но никак не получалось – слишком погрязло ее сознание в рутине, и слишком далеко было то лучезарно радостное, к чему она стремилась. …Блин, болото… – она не нашла ничего лучше этого газетного штампа, хотя в душе ощущала все гораздо глубже и трагичнее. …Нет, я не буду здесь жить!.. – и вдруг подумала, что любит неизвестную тетю Нину больше, чем мать с ее блинами, еженедельным цыпленком, самогоном по праздникам и прочей навязчивой заботой.
Повернув голову, она неожиданно увидела Галку Смолину. На блеклом фоне остальных «сельхозрабочих» ее расшитые голубые джинсы и ярко красная бейсболка с длинным козырьком смотрелись празднично; вместо хвостика, который Катя помнила со школы, теперь у нее была модная стрижка. …И, вообще, вся она какая-то …городская. А я ведьпосле училища тоже могла пойти в медицинский, и выглядела б не хуже!.. – ревниво подумала Катя, – это все мать – на бюджет не поступишь, а денег у меня нет… врет, небось – есть у нее деньги! Куда ж она их девает? Живет на натуральном хозяйстве, а каждый год сдает по пятнадцать поросят, да еще корову раньше водила… и все равно я свалю!..
– Ой, привет! – Галка тоже увидела подругу; подбежала; они обнялись, но в это время водитель Коля, выбросив очередной «бычок», объявил:
– Все, больше никого не ждем!
Подчиняясь стадному инстинкту, народ ринулся в автобус, словно кому-то могло не хватить места. Катя с Галкой уселись вместе.
– Ну, рассказывай, – Галкины глаза аж светились, и Катя решила, что будет приезжать в гости с таким же радостным чувством – если, конечно, мать когда-нибудь простит ее побег.
– Да… – она махнула рукой, и в этом коротком слове заключалась вся ее нынешняя жизнь, – а ты своих проведать?