Живые и мертвые
Шрифт:
– Так тому и быть, – вздохнула Каттэйла, – правду говорят, что нужно соблюдать осторожность в своих желаниях, ведь они иногда исполняются.
– О чем это вы? – насторожился вампир.
– Я уже сказала, что искала вас, сэр Зерван. Весь последний год страстно желала повстречать. И вот она, насмешка судьбы…
– А зачем меня искать?
– Теперь уже неважно, в том и суть издевки. Все уже неважно. Зачем искала вас, зачем напала на Баха… неважно. Все, ради чего я жила, цели, которые перед собой ставила, надежды, которые питала… Как будто их и не было. Так что вы
– Сейчас я раздобуду вам поесть, – кивнул Зерван и покинул комнату.
Оставив Каттэйлу за дверью, вампир почувствовал почти физическое облегчение. Чувство вины – чудовищный, жесточайший палач. Разум твердит, что не виноват он в случившемся, а толку? Бессильна логика против эмоции, угнездившейся в самом сердце.
Зерван отыскал старого мажордома и разжился остывшим сырным пудингом, вареным мясом под соусом, фруктами и сладким легким вином, отнес эту снедь Каттэйле и снова отправился в библиотеку.
– Итак, мастер Бах. Вы можете не беспокоиться относительно Каттэйлы: для чего бы она ни пыталась вас ограбить, это уже не имеет значения. А вот что касается магии… – Он тяжело вздохнул, подошел к столу мага и заглянул в книгу, убеждаясь, что она раскрыта в нужном месте.
– Что вы делаете?! – словно резаный заверещал Бах, когда Зерван ухватил страницу и вырвал ее резким движением.
– Есть вещи, которые не должны попасть в плохие руки. Сие заклинание позволяет вампирам превращать людей в своих рабов, вы хоть понимаете это?
Бах сник под тяжелым взглядом вампира, а тот продолжил:
– Ваши записи по этому заклинанию – где они? Отдайте по-хорошему, или мне придется сжечь всю вашу библиотеку.
– Вот.
В дверях бесшумно возник Суаф, упершись в спину Зервана недобрым взглядом, и тот прочитал в глазах мага робкую надежду.
– Не стоит, – покачал головой вампир и шагнул к камину. – Бах, вы же не настолько бессердечны, чтобы этот несчастный пострадал в бессмысленной попытке спасти ваши бумаги.
– Вы собираетесь сжечь величайший триумф всей моей жизни, – бесцветным голосом произнес Бах.
– Нет. Я собираюсь сжечь то, что может стать причиной огромного зла. А ваш триумф останется при вас. Да, вы не сможете добиться признания, но хотя бы будете жить, зная, что смогли сделать то, чего не мог никто до вас и не сможет никто после. И кстати, вы все еще должны мне сорок флоринов.
Он брел через широкий луг, время от времени поглядывая на восходящую луну, дабы не сбиться с пути. На чувство направления полагаться не стоит, сознание, основательно залитое выпивкой, может устроить своему хозяину любую пакость.
Возможно, не стоило пить так много. И уж точно не стоило пить на пустой желудок, но людишки не сразу сообразили, что их внезапный помощник голоден. А когда поняли – разбавлять плескавшийся в животе алкоголь похлебкой с грибами было уже в общем-то поздно. Конечно, людское пойло не идет ни в какое сравнение с тем, которое варят в степи, ни по вкусу, ни по крепости, но его наливали очень уж обильно.
Время в кабаке пролетело быстро и незаметно. Люди, радующиеся, что опасность миновала, веселились от души и щедро потчевали героя дня спиртным и едой, да и сами налегали на выпивку почем зря. И это всеобщее ликование захлестнуло даже того, кому уже не положено радоваться или улыбаться.
Это было странно, неправильно, непривычно. Как если бы вдруг сердце погибшего в битве воина, сражавшегося до последней капли крови и последнего вздоха, снова забилось на несколько мгновений. Радость и веселье, внезапно вернувшиеся на короткое время, почти заставили забыть свои печали. Забыть, что он мертв.
Остановиться, глубоко вдохнуть холодный воздух. Тряхнуть головой, сбрасывая с непокорной гривы первые капли ночного дождя, сфокусировать взгляд на второй, младшей луне, выглянувшей из своей темной колыбели. Несколько минут постоять, прислушиваясь к звукам чужой, но так похожей на родную степи, очищая разум от алкогольного шума. Все-таки пойло у людишек слишком слабо, чтобы совладать с орком.
Эх, как же не вовремя случилось то, что случилось. Пришли вестники из Моандора: быть походу. И такие же вестники ушли на север, на юг, на восток. Телмарцы вторглись в земли Элкада, разорив одно селение, и весь народ степи начал подготовку к новой битве. Знать бы наперед, к чему приведет опрометчивый поступок, – и сейчас сидеть бы ему дома, у костра, и готовить доспехи и оружие. А потом отправиться в Телмар, неся воздаяние на острие двусторонней боевой секиры… Но всему этому уже не бывать: он мертв.
Сейчас где-то в степи стучат молоты десятков кузнецов, сотни воинов готовятся к походу. Племена запасают продовольствие и усиленно тренируют молодежь: когда орда атакует Телмар, вчерашние дети станут воинами, именно они будут защищать родные селения, когда воины постарше ринутся в смертельную схватку на чужбине. А неприкаянной ходячей падали без имени не видать славы, почета не заслужить в битве. Не будет его в том походе. И в песнях, которые сложат после, не будет ни слова о том, кого когда-то звали Арситаром.
Он сжал челюсти. Без славы так без славы. Без песен так без песен. Сам виноват, сам лишил себя всего этого, себя и винить. Но без битвы воину нет пути в забвение. В одиночку, неся с собой только ярость и безысходность, идет мертвый орк в свой последний поход.
В этот момент мягко подул в спину ветер, указывая направление и облегчая путь. Еще каких-то несколько дней ходьбы осталось до Телмара. Несколько дней муки для изгоя и несколько дней спокойствия для заклятых врагов. А потом все изменится. Он обретет вечный покой, а Телмар навсегда его утратит, поняв, что праведное возмездие неотвратимо, словно степной смерч, приходящий откуда ему вздумается и в любой момент.