Живые и мертвые
Шрифт:
— Товарищ генерал, батальон выполнит поставленную вами задачу! Выполним и доложим еще до рассвета, — сказал Рябченко, словно стараясь молодцеватостью, звонким голосом возместить то угрюмое молчание, в котором стоял его батальон.
Он подал команду, и люди двинулись.
Серпилин стоял и смотрел, как проходили мимо него бойцы, и на его таком же усталом, как у них, лице было выражение благодарности к этим людям и понимание всей меры того, что они сейчас делают. Он бы и сам сделал на их месте то, что делали они, но это не мешало ему ценить их самопожертвование. Разве
Когда уже почти вся колонна прошла мимо Серпилина, он вспомнил, что, когда она еще только строилась, ему бросился в глаза очень высокий правофланговый боец. Правофланговому и полагается быть высоким, и внимание Серпилина зацепило не то, что он такой высокий, а что-то другое: фигура правофлангового о чем-то напоминала ему… Сейчас, пропуская хвост колонны, он вспомнил об этом и тотчас же снова забыл, как только Баглюк обратился к нему с вопросом: достаточно ли оставить ему тут для охраны один взвод?
— Это кого же охранять? — вскинул на него глаза Серпилин. — Меня или вас? Если вас, так берите этот взвод с собой, потому что пойдете с командиром батальона, и не возвращайтесь, пока не пришлете мне донесения, что перерезали дорогу! А если меня — так я сейчас вернусь к станции и буду там в ваших батальонах до тех пор, пока не возьмем ее.
— А разве, товарищ генерал, вы сюда КП дивизии не перемещаете? — спросил Баглюк, показывая рукой на деревню и не выражая никаких чувств по поводу того, что Серпилин посылает его вместе с батальоном.
— К утру размещу. Как только подойдет комендантская рота, сразу брошу ее вам на помощь на станцию. До утра оставьте здесь трех бойцов, чтобы деревня не пустовала. А всех остальных — вперед! И чтобы я здесь через пять минут не видел ни одного лишнего человека!
Баглюк оставил командиру дивизии трех бойцов, свои сани и своего автоматчика, а сам, гребя валенками по снегу, пошел догонять батальон.
Посмотрев вслед удалявшемуся батальону, Серпилин, прежде чем ехать обратно к станции, зашел в ближнюю избу. В избе грелись погорельцы: женщины и дети. Серпилин поздоровался, закрыл за собой дверь и, сняв на пороге шапку, устало потер рукой голову, чувствуя непреодолимое желание вот сейчас выбрать угол в нагретой людским теплом избе, свалиться и заснуть.
Пожилая женщина, низко нагнув голову, скребла ножом стол.
— Что это вы? — спросил Серпилин.
— За немцами скоблю, — сказала она, не поднимая глаз и продолжая яростно скоблить. — Нелюди, на столе спали! — Потом разогнулась, вскинула глаза на Серпилина и быстрым, торопливым голосом стала рассказывать, как немцы вчера убили у нее младшего сына: он ночью хотел угнать в лес корову, а они погнались и застрелили. Говорила она быстро, а глаза у нее были такие, словно вот сейчас, как только она до конца все доскажет, он, Серпилин, возьмет и все исправит. Женщины, перебивая
— Товарищ генерал, — оставленный Баглюком автоматчик открыл за его спиной дверь, — двух фашистов в подвале взяли, заховались. Что с ними делать?
— До свидания, — поклонился Серпилин женщинам. — Завтра, как подвезем продукты, понемногу выдадим погорельцам на детей. — Он надел шапку и вышел за автоматчиком. — Где они?
И сразу же увидел немцев. Они стояли между двумя поймавшими их бойцами. Были они в ботинках, в шинелях, в натянутых на уши пилотках, дрожащие, насквозь промерзшие.
— Аус вельхен дивизион? — спросил Серпилин.
Один из немцев ответил, что из сто четырнадцатой.
— Унд зи?
Второй сказал, что он тоже из сто четырнадцатой.
— Вас махен зи хир?
Немцы молчали, но за них, безошибочно поняв смысл вопроса, ответил один из поймавших их бойцов:
— Я так располагаю, товарищ генерал, что это из фейер-команды поджигатели, заблукали в последнюю минуту и сховались.
— Цайген зи ирэ хенде! — строго сказал Серпилин.
Один из немцев отшатнулся, не понимая, чего от него требуют. Другой остался неподвижным.
— Покажите мне руки, — еще раз повторил по-немецки Серпилин, делая шаг вперед.
Немец испуганно протянул ему руки. Стоявший рядом боец хотел даже оттолкнуть немца: чего он сует руки в нос генералу? Но Серпилин остановил его.
— Унд ду? — И Серпилин, нагнувшись с высоты своего роста к рукам второго немца, понюхал их.
У обоих руки пахли керосином. Оба молчали. Один мелко трясся, другой окаменел от отчаяния и неотвратимости смерти.
— Расстреляйте их к чертовой матери! — сказал Серпилин и, отвернувшись, пошел к саням.
На дороге показались фигуры людей, шедших против ветра, закрываясь руками. Один, прибавив шагу, побежал к Серпилину, и сразу же его догнал другой. Это были начальник связи дивизии и командир комендантской роты.
— Наконец-то прибыли! — недовольно сказал Серпилин начальнику связи. — Лучше поздно, чем никогда! Тяните сюда связь! Завтра, глядя по обстановке, по крайней мере с полдня, КП тут будет! И как только свяжетесь, сообщите Ртищеву, что я буду находиться под Воскресенским, пока не возьмем. Как Ртищев, уже в дороге?
— Никак нет, товарищ генерал, — с запинкой ответил начальник связи. — Штаб в дороге, а полковник Ртищев на мине подорвался.
— Ранен? — быстро спросил Серпилин. — Вывезли его?
— На месте убит, товарищ генерал.
— Ох ты, пропасть! — с досадой хлопнул себя руками по задубевшему полушубку Серпилин.
Как он ни гнал от себя эту мысль, но с первой же встречи ему все казалось, что этот Ртищев с его печальными глазами не жилец на белом свете, что убьют его; в глазах читал — и вот накликал! Так-таки убили! Всего на неделю и пережил своего командира дивизии…