Живые и мёртвые
Шрифт:
Эти соображения помещают дюркгеймовские коллективные репрезентации в несколько иную плоскость. Сакральный мир, будучи рассмотрен под таким углом зрения, является не только реифицированным символическим выражением реалий общества, но также и выражением непрерывной групповой жизни человека-животного. Люди могут в полной мере реализовать на сверхъестественном уровне все, что они из себя представляют как члены вида и общества. Здесь они могут любить и ненавидеть себя как богов и быть любимыми и ненавистными для тех божеств, которых они сотворили.
Вера группы в сверхъестественные символы, чувство «интеграции», «единства», а также принесение в жертву собственной жизни ради выживания этих сакральных символов теперь наполняются значимостью. Всякий раз, когда индивид
Научное знание обречено быть ограниченным и неполным. Часть того великого авторитета, которым мы его в настоящее время наделяем, дарована ему благодаря тому, что оно тоже уменьшает тревогу и максимизирует в нас ощущение контроля над природой. До сих пор, пока символы и умения науки держали путь в новую область человеческого приспособления, сакральные символы религии все более отходили на задний план. Быстрое развитие науки и беспорядочное отступление религии, имевшие место в недавней истории, произвели на некоторых такое впечатление, будто наука в конце концов одержит полную победу над миром религиозной жизни. Это, возможно, ложное впечатление. Наука, недавно возникшая суперструктура, построенная на прочных основаниях эмпирического знания, добытого ранними технологиями — т.е. продукт реализма, — не может быть напрямую связана и смешана с эвокативными символами видовой жизни. Эти две системы могут быть связаны друг с другом в каждом индивиде лишь косвенно и лишь будучи опосредованными моральной структурой общества. Например: научный психоанализ не может быть тотальным образом жизни, хотя некоторые из его приверженцев и пытаются использовать его именно в таком виде. В лучшем случае, он может лишь исцелять раны, нанесенные человеческой душе отпадением видовой жизни от моральной и технической жизни группы. Индивид, утративший веру, уже не может выразить свои надежды и страхи, чувство своей принадлежности и единения с другими, а тем самым и ощущение собственной «цельности», ибо сакральные символы, совмещающие в себе эмоциональный мир вида и моральный мир общества, суть единственные наличествующие ныне символы, способные выполнить эту функцию.
Те, у кого есть вера, могут иметь более твердые основания для понимания реальности, нежели те, кто не может нащупать путь к вере. То, что они в своем мышлении чувствуют, может соотноситься с более широкой реальностью — будь то мистической и сверхъестественной или же нет, — которая разглашает истины, непостижимые на современном уровне развития научной мысли. Это обстоятельство не должно вызывать у ученого ничего, кроме искреннего смирения и глубокого уважения к другим типам знания; однако оно ни в коем случае не должно останавливать его в попытках достичь знания и понимания.
Здесь было уделено лишь беглое внимание значениям нелогических, эвокативных символов и тем системам ментальной жизни, в которых они существуют. Исходя из наших задач, мы кратко определили, что имеется в виду под видовым поведением и «непрерывным потоком видовых событий». Поскольку оба эти аспекта важны для нашего анализа, а кроме того еще и взаимозависимы, то следующую главу мы посвятим их значимости для правильного развития теоретического подхода к изучению ментальной жизни и символического поведения.
Глава 16. Структура нерационального мышления
Значимость видовой группы для понимания нерациональных символов
Мы не сможем понять людей, если будем изучать их как отдельные единицы, ибо каждый из них, хотя и обособлен в пространстве, зависит от вида и является его неотъемлемой частью. В своей физической всеобщности люди составляют непрерывную биологическую систему взаимодействия на подкультурном уровне. Действия всех индивидов с момента зачатия являются зависимыми, неотъемлемыми частями непрерывного потока видовых действий. На протяжении всей своей жизни они тесно взаимодействуют с другими человеческими особями в ограниченных рамках видовой жизни. Наблюдаемые действия и крики тел, вовлеченных во взаимодействие видовой жизни, — это лишь внешне проявляющаяся часть целостной системы действия, остальная часть которой присутствует, так сказать, подкожно во внутренних физиологических процессах вовлеченных тел [3].
Индивид, бесконечно малая, исключительно недолговечная крупинка, включенная в бесконечное существование вида, выражает и отражает то, что позволяет ему делать и учиться делать природа его вида. Частный мир каждого индивида является в значительной степени продуктом попыток морального порядка нашего общества взять под контроль и ограничить внеморальную и несимволическую преемственность видового поведения и перенаправить некоторые из этих соматических энергий в технические, моральные и сверхъестественные контексты [59].
Поскольку люди — животные культурные, то влияние, оказываемое на символическую жизнь видовым поведением и его контекстами, может быть изучено лишь с помощью аналитических и косвенных методов, концептуально отделяющих видовой образ жизни от культуры. Поскольку символические системы по самой своей природе социальны, то их можно понять только как составные части тех более широких социальных систем, которые они для членов группы выражают, интерпретируют, регистрируют, обозначают и помогают поддерживать. Вместе с тем, необходимо сознавать, что символические системы принадлежат различным типам видовых действующих групп, которые получают аффективное выражение благодаря разным формам символических систем.
Основными видовыми действующими группами являются репродуктивная семья, сексуальная пара, родители и потомство, группы собирателей пищи и потребительские группы, а также физически и сексуально зрелые и незрелые [100]. Поскольку человек физически наиболее близок к некоторым другим приматам — например, шимпанзе, — которые не обладают символами языка и культуры, то контексты видового поведения, представляемые человекообразными приматами, будут для нас полезными индикаторами того, какими могли бы быть видовые группировки у человека [33]. Многочисленные исследования групп у обезьян и человекообразных обезьян показывают, что эти приматы имеют и «признают» в своем поведении простую семейную группу, которая образуется из таких отношений, как репродуктивная пара, родители и потомство, отношения между сиблингами, а также из внешних отношений, связывающих такого рода группу с другими членами стаи и другими подгруппами, принадлежащими к более широкой группе [156]. Вдобавок к тому, в поведении приматов можно распознать и другие группировки, в том числе половые и возрастные, а также группы, обеспечивающие добычу пропитания и оборону [154а].
Социальные группы, различимые в поведении членов таких простых и неплотно организованных человеческих территориальных культур, как андаманцы, павиотсо, негритосы и многие другие примитивные племена, приближаются к простым биологическим группировкам других видов отряда приматов [64]. Наше общество, несмотря на его огромную сложность, имеет общее ядро базисных группировок, которые, судя по всему, совпадают с теми, которые только что были упомянуты в связи с простыми обществами и обществами приматов. Несомненно, что наша система социального взаимодействия все еще в значительной степени базируется на элементарных ориентационных и репродуктивных семьях и тесно взаимосвязанных друг с другом возрастных и половых подразделениях. Для нашего анализа уже упомянутых сведений о видовых контекстах будет вполне достаточно [41].