Живые и мёртвые
Шрифт:
Значительная часть коллективной жизни человека осуществляется через обмен знаками, значения которых частично бессознательны и функция которых позволяет выразиться животной жизни человека. Экспрессия может быть либо полностью скрытой, либо пользоваться коллективными знаками, сознательные конвенциональные значения которых таким образом связаны с бессознательными значениями, что это делает для них доступным внешнее выражение. Психоаналитические методы позволяют нам научиться исследовать их как часть системы действия общества. Мы должны научиться связывать их в своих изысканиях с сознательными коллективными знаками сообщества как системы и — на другом полюсе душевной жизни индивида — с социологическим поведением непрерывающегося вида. Открытия Фрейда и других глубинных психологов [290] должны быть переосмыслены. Глубинное, бессознательное «оно» каждого индивида надлежит понимать не столько как компонент индивидуальной душевной жизни, сколько как неотъемлемую и важную часть видового поведения, как некий сегмент нашей душевной жизни, значение которого следует искать прежде всего в контексте действующих групп. То, что именуется «я» и «сверх-я», — это не только индивидуальные феномены, но и составные части общества, моральных и сакральных отношений групповой жизни. Взаимосвязи между этими тремя инстанциями необходимо рассматривать в целостном контексте жизни вида, как она существует в группах, составляющих наблюдаемую событийную жизнь людей.
290
Глубинная психология — одно из распространенных названий психоанализа и отпочковавшихся от него психологических школ.
Подспудные темы нелогических символических систем, выявляемые в ходе исследования посредством анализа отдельных их элементов, представляют собой базисные аранжировки доминирующих значений, выражающихся на знаковом уровне в различных композициях. Мотивы (темы и их композиции) структурируются, отливаясь в традиционные или новоизобретенные формы. Соотношение мышления и эмоции, включенных в конструкцию произведения искусства, литургии или какой угодно другой символической системы, может варьировать в широком диапазоне. Форма может быть как профессионально изощренной, так и наивной и простой [19]. Реакция интерпретатора тоже может быть как незамысловатой и простонародной, так и крайне изысканной. Между формами реакции и степенью художественного профессионализма не существует обязательного отношения соответствия. Простое фольклорное произведение — будь то старинный блюз или ковбойская баллада — может вызывать и утонченную, и простонародную реакцию, в зависимости от конкретного интерпретатора и того контекста, в котором он действует, когда происходит эта реакция. Удовольствие, получаемое как белыми, так и чернокожими эстетами от посещения «места сборища» в трущобах, где играют популярный джаз, состоит не только в том, чтобы почувствовать собственное превосходство, но отчасти и в том, чтобы выдать прямую, непосредственную, наивную реакцию, какую выдает человек безыскусный, и «вести себя так, как пропащие парни» в кругу других людей, которые могут реагировать лишь наивным, непосредственным образом.
Все массовые искусства поддаются переводу в стилистику эстета. Устные обрядовые действа в эмоциональных религиях толпы со временем могут выработать стиль, в котором найдут большее применение мышление и профессиональная компетенция. Когда в религии происходит такое изменение, это обычно означает, что лидер, а позднее и конгрегация заняли более высокое классовое положение, что представления о Боге, выражаемые лидером и ощущаемые конгрегацией, изменились и приобрели новый набор значений; как следствие, многие члены низшего класса, желая получить такие символы, в которых они нуждаются, вновь должны искать себе другую церковь.
Когда в символическую систему входит, так сказать, «риторика», профессионалы обычно выступают либо в роли творцов, дающих мыслительное содержание эвокативным знакам, отношениям между ними и их значениям, либо в роли критиков народных и прочих безыскусных произведений, привносящих в них риторику, которая в них самих могла как присутствовать, так и не присутствовать [20b]. По существу, такой процесс обычно свидетельствует о том, что художественные формы масс переводятся в формы «изящных» искусств, приемлемые для высших классов, для тех, кто стремится попасть в эти слои, и для тех немногих, кто, занимая низшее положение, научился их ценить [20a].
Массовые искусства, доставляющие удовольствие массам и привлекающие их внимание, есть те объединяющие точки, где люди сходятся в общем понимании значений и вновь воскрешают в чувствах глубокие воспоминания о прошлых переживаниях. Здесь самые разные взрослые люди могут найти, заново пережить и еще раз ощутить то главное, чем они являются, и эмоциональное ядро своей культуры. Изящные искусства позволяют многим членам высших классов в целом и немногим избранным из числа простых людей избавиться от значений общего мира и перейти в мир отчужденный и защищенный, где они наслаждаются тем, что переживают, и в то же самое время вознаграждаются чувством исключительности и превосходства.
Творцы символических систем всех типов, таким образом, первыми определяют значения тех значимых форм, которые они произвели. Интерпретаторы, принадлежащие к аудитории, в разной степени принимают или отвергают эти значения. Знаки, объекты и их среды, к которым отсылают «продюсеры», могут совпадать или не совпадать с теми, которые присутствуют в мысли интерпретаторов. Обычно в непосредственном контексте интерпретации аудитория и продюсер не идентичны друг другу (хотя в сновидениях могут быть идентичными). Проблема, связанная с тем, насколько совпадают значения произведения для его творца и для тех, кто его интерпретирует, — особая проблема, и в данный момент нам нет нужды ее рассматривать. Что мы должны принимать во внимание, так это: (1) значения, которыми обладают знаки для аудитории, судить о которых можно на основе анализа их конвенциональных значений и отношений между знаками, значениями и аудиторией как частями целостного символического скопления; и (2) значения, которыми обладают знаки для различных типов индивидов, составляющих эту аудиторию. Следовательно, для того, чтобы адекватным образом охватить и собрать данные, мы должны включить в число навыков и инструментов полевого исследователя методы социальных и психологических дисциплин.
Нерациональные символы — это основные элементы животной организации человека. Они выражают и пробуждают чувства и чувственные наблюдения животных во взаимодействующей группе. Знаки и жесты, используемые здесь, не приватны, а входят составной частью в базисную социальность человека. Они связаны с его глубочайшими эмоциями. В них текут витальные энергии и эмоциональная значимость видового поведения. Когда индивиды взрослеют, эти символы не «очищаются» от своих эгоцентрических значений, а претерпевают модификацию и становятся частью символического оснащения зрелых мужчин и женщин, оставаясь в глубине их психического и морального «я». Такие символы не являются неадаптивными ввиду своей нерациональности; напротив, эти эвокативные символы, будучи напрямую связанными с видовой организацией человека, позволяют этой части сущностной природы человека получить выражение и обоснование без вмешательства ограничений его культурной и моральной жизни. С их помощью человек остается полноценным участником жизни своего вида. Без их помощи он сталкивается с мучительными проблемами. Логический разум — плохой помощник в подкреплении удовольствий сексуального общения. Он не будет повышать и максимизировать обмен знаками и жестами, повышающий физическую и моральную ценность полового акта для участвующей в нем пары. Язык любви — нерационален; ее символы — эвокативны. Они пробуждают и возбуждают некоторые самые глубокие и самые важные чувства и «понимания», касающиеся того, что представляет собой человек для себя и для других, но не нуждаются в денотативных символах логической речи.
Эти символы обозначают и являются частью видовой организации человека — культурно преобразованной, но все еще переживаемой и выражаемой в социальной организации и личности. Постоянное давление природной среды, начинающееся еще задолго до того, как человек стал животным, употребляющим символы, и продолжающееся до сих пор, видоизменяет все внешнее выражение его настоятельных видовых потребностей. Как животное, действующее в непосредственной связи с другими животными, он, разумеется, не имеет прямого доступа ни к какой реальности, которая бы выходила за рамки реальности его подвида.
Образ жизни, определяемый как эгоцентрический, действительно существует как фаза индивидуального развития; он продолжает существовать и остается важной и жизненно необходимой частью всего человеческого существования. Однако он является не столько эгоцентрическим, сколько видоцентрическим, и служит жизненно необходимым компонентом видового взаимодействия. Видоцентрические символы у людей представляют собой преимущественно семейные символы. Наиболее свободное и полное выражение они находят в искусствах и религии. В них, будучи иногда скрытыми, но часто присутствуя под вполне прозрачными масками, они оказываются под рукой, чтобы вместить в себя весь заряд животных эмоций, освобожденных от моральных ограничений и логического контроля секулярной жизни. Люди могут убивать своих братьев-богов, отец может обвиняться в попустительстве, инцест может быть прощен, отец может стать сыном, а сын отцом, и одна и та же женщина может выступать для каждого из них в роли матери и жены.
Подавляемая видовая жизнь, частично исключаемая из выражения в моральной жизни сообщества, находит прибежище в сакральных символах религии и искусства. Освобождаясь от оков конвенций и тормозов социальной и культурной изоляции, семья объединяет понимания людей — иногда разделенных тысячелетиями, — создавая людей, разделяющих общее ядро человеческого опыта. Большая литература и драматургия, многие другие искусства, а также в значительной степени религия, опираясь на общие значения семейной жизни, делают возможными коммуникацию и понимание, преодолевающие барьеры культурного разнообразия и времени. Когда люди эпохи стали и расщепления атома видят «Oedipus Rex» [291] , они легко откликаются на красоту этой драмы и мысли и чувства драматурга, жившего задолго до рождества Христова.
291
«Эдип-царь» (лат.) — трагедия Софокла.