Живые и мёртвые
Шрифт:
Кладбище предоставляет живым сакральную область — созданную ими с помощью социального контроля над божественной силой, который является функцией сакрального символизма, — где они могут поместить нечистое и неприглядное мертвое тело в принадлежащую ему могилу не столько как тело, сколько как сакральное лицо, причем в могилу, принадлежащую также и им, живущим. Могила с ее маркировками служит местом, где живущие могут символически сохранить и выразить свои близкие отношения с умершими. К тому же, между ними существует и своего рода родство: сегодняшние мертвые — это вчерашние живые, а сегодняшние живые — это завтрашние мертвые. Каждый идентифицируется с судьбой другого. И никому не дано этого избежать.
Могила маркируется таким образом, чтобы живой мог подойти к ней как к чему-то, принадлежащему отдельной личности; это не просто символ, обобщенно и абстрактно обозначающий всех мертвых. Кладбище — это символическое место встречи мертвых и живых, мира сакрального и мира профанного, естественного и сверхъестественного. Это целиком и полностью социальный символ, хотя и составленный из множества автономных и
Социальные и статусные структуры, организующие живое сообщество Янки-Сити, находят яркое и впечатляющее отражение и выражение во внешних формах и внутренней планировке городских кладбищ. В точности как старые кладбища отражают в миниатюре прошлую жизнь и исторические эпохи, через которые прошло сообщество, так и современные кладбища символически выражают нынешнюю социальную структуру. Этот памятник, возведенный живыми для мертвых, был создан ими по своему образу и подобию.
В ходе полевого исследования мы обследовали и описали все кладбища Янки-Сити; некоторые из них изучались интенсивно и систематически [176] . Мы начертили планы расположения их территорий и могильных участков, использовали перечни владельцев этих участков, составили списки индивидов и семей, которые на них похоронены. С помощью интервью и сбора официальной кладбищенской документации мы смогли реконструировать их историю и изучить происходящие в настоящее время социальные процессы. По понятным причинам все имена людей, названия мест и конкретных кладбищ являются вымышленными. В целях повышения анонимности данные, касающиеся нескольких кладбищ, были скомпонованы в единый документ.
176
Я очень признателен Лео Сроулу и Буфорду Джанкеру за их полевые исследования нескольких кладбищ; также я в долгу перед другими членами исследовательской группы за проведенные ими наблюдения.
В коллективных репрезентациях кладбища повсюду присутствует огромная значимость организации элементарной семьи как основополагающей и первичной единицы нашей социальной структуры. В соотносительном расположении могил различных родственников отражается конфигурация личностей в семье. Отец часто занимает место в центре могильного участка, хотя в некоторых случаях это место занимает мать; иногда отец и мать занимают равное положение в центре.
Использование каменных оград для обозначения границ и определения обособленного характера семейного участка подчеркивает базисное единство и первичную значимость элементарной семьи. Так, в символах кладбища находят, например, отражение важные факты, касающиеся рождения и продолжения рода. Конфликт между ориентационной семьей индивида, в которой он родился, и его репродуктивной (procreation) семьей, в создании которой он участвовал посредством вступления в брак и рождения детей, также ясно отражается в знаках кладбища. С помощью интервью и изучения размещения могил нам удалось продемонстрировать, что эта конкуренция между двумя семьями за обладание индивидом отчетливо проявляется в том, что происходит на кладбище. Если сильнее ориентационная семья, то чаще всего будет иметь место крупный семейный участок, на котором отец и мать занимают более или менее центральное положение, по обе стороны от них размещаются сыновья со своими женами, а на периферии располагаются внуки. Чаще всего эта конфигурация свойственна представителям высшего класса. В тех случаях, когда репродуктивная семья сильнее или когда между семьями, формируемыми фактами рождения и брака, существует конфликт, эта семейная единица имеет тенденцию к обособлению, и тогда семейный участок может вмещать мужчину-главу семьи, его жену и их неженатых и незамужних детей. Хотя этот тип погребения не ограничивается каким-то одним классом, он, насколько нам удалось выяснить, в наибольшей степени характерен для средних классов, и особенно тех их членов, которые находятся в процессе восходящей мобильности.
Эти два типа погребения — большая, расширенная семья и малая, ограниченная семья — репрезентируют две крайности захоронения, связанные с ориентационной и репродуктивной семьями. Есть также и промежуточные формы, которые демонстрируют изменчивость, неизбежно возникающую в таком обществе, где существуют классовые различия и противостояние между семьями, формируемыми рождением и браком. Когда семейная организация расширенного родства так же могущественна, как это обычно бывает в высшем классе, семейные участки, вероятно, будут фиксировать это классовое отличие. Когда доминирует принцип родословной и родовое имя обладает для класса реальной значимостью, это, по всей вероятности, тоже отразится в том признании, которое получит каждый в порядке размещения умерших и в надписях на могильных плитах. Иногда может получить выражение родословная матери; это делается путем включения в надгробную надпись ее девичьей фамилии. Это может проявиться в любом классе, но чаще бывает в высшем классе, где родовое имя матери имеет особую значимость для социального положения семьи. Насколько нам удалось выяснить, в надгробных надписях низших классов такое случается редко.
Вакансия на кладбище Элм-Хайлендз
Символика кладбища, помечающая и выражающая конфликт и солидарность внутри семьи, хорошо видна на примере могил семьи Уортингтонов. Джонатан Уортингтон, сын одной из старых семей с Хилл-стрит, погребен теперь не на семейном могильном участке, а на собственном маленьком участке, который располагается на одном из невысоких холмиков на другой стороне кладбища, на большом расстоянии от семейного участка на высоком холме, где он был похоронен сразу после своей кончины. Его отец приобрел этот семейный участок, когда дети были еще маленькими. На участке были зарезервированы места для его жены, всех их детей и детей их детей. Фамильный надгробный памятник — скромный, но производящий впечатление обелиск — был сооружен еще до смерти м-ра Уортингтона. Могилы двух его детей, умерших еще в совсем юном возрасте, с небольшими надгробиями, снабженными соответствующими надписями, располагались на одной стороне участка. Старший брат Джонатана и его жена, ставшие жертвами несчастного случая, были похоронены на семейном участке бок о бок, неподалеку от отца и того места около него, которое должна была занять миссис Уортингтон. Она часто говорила, что ей доставляет удовольствие и успокоение знать, что когда-нибудь она будет лежать здесь, рядом со своим мужем и окруженная своими детьми. Однажды — но только однажды — она выразилась еще более буквально, к удовольствию злых и вульгарных обывателей: «Я чувствую себя лучше, когда представлю, что мое тело всегда будет лежать здесь, рядом с телом моего мужа» [177] .
177
Эти сведения были получены непосредственно от членов семьи. Незадолго до своей кончины Джонатан много рассказывал нам в личных беседах о себе, своей семье и конфликте между своей женой и матерью. Остальное рассказали близкие друзья семьи, а также ее недруги.
Джонатан всегда был непохож на других сыновей. Он испытывал неприязнь к бизнесу и мечтал стать художником. Учитывая его слабое здоровье в годы юности, родители после короткой вспышки неодобрения смягчились и уступили его желанию. После учебы в Париже он поселился в Нью-Йорке. Здесь он повстречал и взял в жены красивую польскую девушку, которая зарабатывала на жизнь в художественной школе, позируя художникам. Хотя Теодора и родилась в Америке, его матери это не понравилось, поскольку она надеялась, что он возьмет в жены дочь одной из старых семей, за которой ухаживал в школьные годы.
То, что Теодора утратила свою религиозную веру, не принадлежала более к католической церкви и не посещала католические службы, в какой-то мере успокоило мать Джонни. Когда Теодора ответила согласием на предложение миссис Уортингтон не ограничиваться одним только гражданским обрядом бракосочетания, и они с Джонни еще раз обвенчались в епископальной церкви в Нью-Йорке, это событие наполнило миссис Уортингтон большими надеждами на то, что со временем все уладится.
Когда Джонни и Теодора, переехав в Янки-Сити, отказались жить с матерью в старом фамильном доме, а вместо этого «сняли старый сарай» внизу у реки, перестроили его, чтобы у каждого была собственная художественная студия, и зажили спокойной жизнью, отвергая приглашения на званые обеды и отказываясь быть частью того социального мира, в котором жила его семья, все более нараставшая враждебность матери Джонни к его жене стала темой сплетен и пересудов на Хилл-стрит и в кругу их друзей, живших на «Северном берегу».
Спустя всего лишь несколько лет общая болезненность Джонни переросла в настоящую болезнь, требующую внимания семейного доктора. После тайного визита доктор, подосланный его матерью, настоял на том, чтобы они оставили свое жилище у реки и переселились в старый дом на Хилл-стрит, где он мог получить лучший уход. Джонни в конце концов согласился. Здесь у него и Теодоры были спальня и гостиная в небольшом флигеле на верхнем этаже, который мог быть обособлен от всего остального дома. Старшая миссис Уортингтон, несмотря на тревогу, вызванную его болезнью, вновь почувствовала себя почти счастливой оттого, что сын вернулся назад, в семейный дом. Они с Теодорой соблюдали формальную вежливость и имели возможность, почти не прилагая к тому никаких усилий, большую часть времени избегать друг друга и поддерживать видимость взаимной сердечности.
Всего лишь несколько месяцев минуло с тех пор, как Джонни с женой поселились в старом доме, как его самочувствие значительно ухудшилось. Подозревая, что с его здоровьем дело обстоит гораздо хуже, чем думали окружающие, он наконец убедил доктора дать ему откровенный отчет о его состоянии, и тот сообщил, что, по всей видимости, он скоро умрет. Мать и жена, каждая по отдельности, имели с ним несколько печальных разговоров, сопровождавшихся слезами, но ни одна не нашла в себе сил честно и откровенно поговорить с ним о своих чувствах и заговорить о том, что же будет дальше, когда он умрет.