Живые и мёртвые
Шрифт:
Место его бизнеса — это не фабрика и не контора, а «морг» или «дом». Мебель и обстановка здесь часто навевают мысли об алтаре и аудитории в церкви. Нередко он облачается в ритуальные одеяния, зарезервированные для ролей, характеризующихся крайней официальностью, изысканным этикетом и престижем. Его рекламные объявления, осмотрительно и осторожно обходящие использование символов, которые бы указывали на какую-нибудь частную секту (если только бюро не обладает конфессиональной специализацией), тяготеют к заимствованиям из языка религии. Брошюры и проспекты, используемые для рекламы функций данного предприятия, искусно опираются на традиционные символы церкви.
Хотя социальные процессы продолжают превращать роль владельца похоронного бюро из роли бизнесмена в роль профессионального распорядителя погребальных ритуалов, в отношении к ней заключена значительная доля враждебности. Нельзя забывать о том, что он имеет дело с нечистыми аспектами смерти, в то время как священник контролирует чистые и духовные ее фазы. Владелец похоронного бюро извлекает деловую прибыль, тогда как священник получает профессиональное жалованье. Глубокие чувства враждебности и страха, испытываемые людьми в отношении смерти, если только их очень тщательно не контролировать и не дать им надлежащего выражения, могут превратить владельца похоронного бюро в козла отпущения, отождествив ритуальную нечистоту его задачи с его ролью и личностью. Тысячи шуток по поводу владельцев похоронных бюро, появляющиеся на радио и в других средствах массовой информации, а также в неформальных сплетнях и пересудах, которые связывают его с наиболее презираемыми и пугающими сторонами смерти, — более чем достаточное тому подтверждение. Чтобы удержать эту враждебность под контролем, ему необходимо окружить свои функции сакральными символами и свято соблюдать требования возвышенного морального кодекса. Эти попытки возвыситься часто встречают дружный отпор. Например, в Янки-Сити владелец похоронного бюро был главным спонсором общей для всех конфессий пасхальной службы на одном из исторических холмов города. Несмотря на популярность, эта служба была встречена многочисленными амбивалентными «шуточками» и комментариями относительно его мастерства в рекламе своего бизнеса и умения найти прямой путь к сердцу каждого, чтобы продвинуть свою торговлю. И это несмотря на то, что все знали его как совестливого христианина. Владельцы похоронных бюро стали современной мишенью для многих шуток, которые раньше были обращены в адрес могильщиков.
Если место церкви и ее сверхъестественных символов не возрастет в своей значимости, то представляется вероятным, что профессиональная роль владельца похоронного бюро и использование им сакральных символов будут и далее возрастать. Его нынешнее видное положение требует, чтобы его деловое предприятие получило защиту профессиональной этики, а также социальную форму сакральных символов. Возможно даже, что в более отдаленном будущем церковь инкорпорирует владельца похоронного бюро в свою систему функционеров или, быть может, возьмет на себя его функции как часть своих собственных обязанностей; в некоторых сектах обычай направлять членов к владельцу похоронного бюро, специализирующегося на погребении ее членов, который, как предполагается, придерживается созвучных им и достойных доверия религиозных воззрений, уже приближается к этому. Поскольку смерть находится в самом центре сакральной жизни любого общества, функционер, играющий важную роль в ее обрядах, обычно существенно ритуализируется, а сама его роль становится сакральной.
Ограниченный срок жизни кладбища и прекращающаяся жизнь сообщества
До тех пор, пока на кладбище продолжает прибывать свежий поток недавно умерших, оно символически остается живым и жизненно важным символом, рассказывающим живым о значении жизни и смерти. Однако когда семья, родственники и другие члены сообщества постепенно перестают хоронить здесь своих близких, кладбище как значимый символ жизни и смерти, образно говоря, умирает естественной смертью, поскольку перестает существовать в качестве живого сакрального символа, и превращается со временем в исторический памятник. Как символический объект, оно тоже подвластно значению времени. В таком случае его духовность переносится в иной контекст, ибо в стабильных сообществах оно становится уже не сакральной коллективной репрезентацией, действенно связывающей мертвых с живыми, а объектом исторической ценности.
Действующее кладбище, похороны и траурные символы ритуально обращены на сакральную жизнь будущего, помечая в то же время секулярный конец жизненного пути индивида, тогда как «мертвые» кладбища обращены назад, в прошлую жизнь. Их могильные плиты — это уже не столько символы смерти человека, сколько тот факт, что он и другие люди когда-то жили и составляли в своей совокупности образ жизни и общество. Если кладбище не дает обещания будущего нашим собственным смертям и не помечает наш переход из живых в мертвые — если мы не можем спроецировать в него жизнь нашего времени, — то его мертвые начинают принадлежать к прошлой жизни. Надгробные памятники становятся артефактами, обозначающими прошлое; кладбище превращается в символ, рассказывающий о людях прошлого людям настоящего и свидетельствующий об уважении настоящего к своему прошлому. Однако надежда человека на бессмертие, его надежда на будущее не может быть пробуждена такими историческими символами. Она должна быть спроецирована на кладбище и иные символы, репрезентирующие представления и чувства человека по поводу самого себя.
В Янки-Сити насчитывается одиннадцать кладбищ. Каждое из них за период с 1600-х гг. по настоящее время либо полностью, либо частично было наполнено умершими жителями города. И только шесть из них были украшены ко Дню памяти павших. Другие же не ремонтировались, не украшались и уже не использовались в качестве мест захоронения.
В их могилах лежали древние мертвые. Их живые потомки не одаряли их признанием по ряду причин: либо семья переехала на Запад или куда-то в другое место; либо промежуточные родственники, связывающие их с живыми, были похоронены на кладбищах, открытых позднее, которые не охватывали предыдущих поколений, но получили со стороны живых должные проявления почтения; либо никто не представлял умерших среди живых; либо живые их представители не проявляли интереса к своим предкам или не знали их. Последние две причины на самом деле образуют одну, ибо связи с умершими всегда присутствуют, но знание об этих связях или интерес к ним могут отсутствовать.
Хотя эти кладбища не получили признания семей, можно было предположить, что их украсят какие-нибудь ассоциации, однако ни одна из них этого не сделала. И тем не менее эти же самые кладбища стали объектами значительного внимания и многочисленных ритуалов, которые имели место за несколько месяцев до Дня памяти павших, с которого мы начали свои исследования. Разгадка этого парадокса уже была предложена в главе об исторических ритуалах: она — в трансформирующем символизме настоящего и прошлого. Здесь будет достаточно сказать, что очень старые кладбища утрачивают свой сакральный характер, становятся объектами исторической значимости и получают соответствующее признание.
Два наполовину действующих кладбища пребывали в этом процессе изменения. Это были старейшие из действующих кладбищ. Огромные территории были наполнены неукрашенными могилами, за которыми кладбищенские власти никак не ухаживали, за исключением разве что Дня памяти павших. Они становились менее сакральными, а большинство их участков не были достаточно «историческими», чтобы в полной мере обрести новый набор ценностей. В стабильном сообществе — таком, как Янки-Сити, — маловероятно, чтобы они столкнулись с полной утратой всякой ценности, а их земли были захвачены для какого-нибудь делового предприятия. А именно такова, по-видимому, судьба многих кладбищ в быстро изменяющихся и растущих сообществах, где социальная структура и население нестабильны, и эта нестабильность социальной системы находит отражение в неуважении людей к кладбищу как коллективной репрезентации, предназначенной для выражения их чувств по отношению к мертвым или их чувств по отношению к прошлому. В нестабильном сообществе, где изменяющаяся социальная структура отражается в неуважении к кладбищу как коллективной репрезентации и где оно не имеет более сакральной ценности, чувства, привязанные к таким группировкам, как семья или ассоциация, размываются. Сообщество утрачивает собственную ценность как целого. Без традиций и чувства социальной преемственности живые перестают ощущать социальный характер кладбища.
Когда кладбища уже не получают новых похорон, продолжающих привязывать эмоции живущих к недавно умершим, а тем самым соединять живых с древними предками цепью поколений, кладбища неизбежно утрачивают свое сакральное качество и становятся объектами исторического ритуала. Время жизни индивидов и живые значения кладбищ причудливым образом взаимозависимы, ибо и то, и другое зависит от придания им сакрального значения теми, кто живет. Символы смерти говорят, что такое жизнь, а символы жизни определяют, чем должна быть смерть. Значения человеческой судьбы всегда остаются такими, какими их сделает человек.
Часть IV
Сакральные символические системы
Введение
«Мифы», ритуалы, таинства, верования и церемонии нескольких христианских церквей Янки-Сити — протестантских и католических — изучаются здесь как коллективные репрезентации и эвокативные стимуляторы моральной и органической (видовой) жизни человека. Исследуется традиционное ядро христианского символизма. Особое внимание уделяется символизму католической и литургических протестантских церквей, несколько меньшее — символизму евангелического и кальвинистского протестантизма, до сих пор остающегося в Янки-Сити основным и господствующим вероисповеданием. Это делается отчасти для представления и интерпретации основных символов христианской традиции, а также символов могущественной массовой веры, отчасти же для того, чтобы нам было легче справиться с трудной задачей анализа различных вероисповеданий многочисленных протестантских сект.