Живые и мёртвые
Шрифт:
Благодаря вере прихожан во власть и могущество символов святых таинств католическая иерархия аккумулирует и удерживает под контролем огромную власть. Благодаря зависимости человека от ее символов эта церковь сама по себе становится резервуаром не только великой духовной силы, но и мирской власти. Поскольку почти все таинства связаны с духовной санкцией человеческих жизненных кризисов (включая рождение, брак и смерть) и соответствующими обрядами перехода или с поддержанием приличествующих отношений с сакральной властью, а также поскольку эти таинства, контролируемые и осуществляемые духовенством, привносят в непосредственную ситуацию самого Бога, то зависимость и подчиненность широкой массы мирян очень сильны. Подобное положение дел может существовать лишь до тех пор, пока миряне сохраняют преданность вере и верят. Когда вера пропадает, исчезает и власть. Отказываясь признать власть веры и верований, экономические детерминисты и те, кто интерпретирует власть как имеющую под собой лишь экономические основания, оказываются не в состоянии понять многие феномены современной и прошлой Америки и Европы. Вполне можно доказать, что экономическую систему поддерживает именно сила веры в нее, что именно недостаток веры в экономическую систему приводит к ее упразднению. Разумеется, не все изменения можно объяснить с помощью этой интерпретации, да у нас и нет такого намерения. И тем не менее научное исследование и интерпретация сохранения или изменения многих экономических и социальных систем должны базироваться не только на экономических данных, но также на моральных, духовных и символических.
Со времен Реформации и протестантского бунта продолжался целый ряд сопутствующих изменений: изменилась система сакральных символов, фиксированный статусный порядок уступил место открытому, в технологии произошел переход от прежнего ручного труда к машинному; простое разделение труда уступило место сложному. И все эти процессы происходили одновременно и синхронизировались в единый социально-техническо-религиозный порядок, изменяющиеся части которого более или менее — пусть даже иногда и негармонично-конгруэнтны друг другу. Говорить, будто что-то одно здесь непременно было причиной другого, — научный нонсенс. Суждения о том, будто технологический переворот и экономическое изменение вызвали социальные и символические сдвиги или будто религиозная этика изменила экономику, на мой взгляд, являются ложными.
То, что радикальные изменения в технологии оказывают воздействие на социальный и символический порядки, совершенно очевидно, поскольку необходима некоторая степень конгруэнтности, равновесия и согласованности между ними. Между тем, то, что новая символическая система и могущественный социальный порядок могут изменить технологию культуры, никем не было продемонстрировано лучше, чем теми, кто, вслед за Марксом, верит в прямо противоположное, а именно — коммунистами в России.
Протестантское неприятие тесной привязанности к родительской и социально-ориентационной семье и ее фиксированному статусу в группе, сочетающееся с чувством отвращения к слишком открытому символическому выражению и удовлетворению эмоций, исключило женщину из святого пантеона. Мужчина, который фактически или в своих мысленных установках покидает свой фиксированный статус, скорее всего, будет человеком, который эмоционально «покидает» дом [61с]. Глубочайшей эмоциональной, если уж не социальной и правовой, связью с родительской семьей является мать. Если индивид желает освободиться от родительской семьи и если он желает ослабить фиксацию своего статуса и повысить свободу движения, то интенсивная привязанность к матери должна быть ослаблена. Должно быть изменено ее значение для своих детей. Они должны быть способны освободиться и уйти от нее. Вероятно, что и бунт против закрытой и фиксированной позиции (мужчин) в феодальном обществе, и изъятие Девы Марии из протестантского культа были компонентами более крупных изменений, приведших к формированию более гибкой западноевропейской культуры. Все это были составные части изменения в трактовке вида, произошедшего в моральной и символической жизни Янки-Сити.
Глава 11. Сакральная сексуальность: мать, отец и семья в христианском символизме
Семья и христианский символизм
Хотя сакральный порядок и должен рационально защищаться рационально мыслящими верующими людьми, его конечная достоверность всегда базируется на нерациональных основаниях, когда люди знают, что истинно и реально, поскольку чувствуют, что знают, что есть истина. В культурах, высоко ценящих рациональность, у каждой религии должен быть свой Фома Аквинский [195] , свои «шотландские теологи» [196] или какие-то их эквиваленты, которые с некоторым запозданием упрощают и приспосабливают древние верования и примитивные практики верующих людей к рациональным нормам людей цивилизованных. Таким образом рационально мыслящие люди делают нечто по сути своей нерациональное «рационально» приемлемым для себя. Зачастую они не столько апологеты, сколько переводчики, хотя для св. Фомы, как и для всех верующих, основные факты его верований были мистическими и нерациональными.
195
Фома Аквинский (Thomas Aquinas; 1225-1274) — средневековый философ и теолог, систематизатор ортодоксальной схоластики, основатель томизма. В 1567 г. был официально признан пятым «учителем церкви». Основные сочинения: «Сумма теологии» и «Сумма против язычников».
196
Имеются в виду протестантские теологи XVI в., развившие в ходе Реформации в Шотландии пресвитерианские идеи и утвердившие их в качестве официальной доктрины Церкви Шотландии. Наиболее видной фигурой среди них был Джон Нокс (см. ч. III, прим. 20).
Если религиозные символы суть коллективные репрезентации, отражающие на сверхъестественном уровне коллективные реалии группы, то большинство символов, присутствующих в том сакральном мире, с которым ритуально связывают себя христиане, сформированы семейной структурой и именно ее выражают и укрепляют. То, что представляет собою церковь, будь то протестантская или католическая, ее собственное представление о себе, тот образ, в котором ее члены себя воспринимают, а также сакральный образ жизни, упорядочивающий их отношения с Церковью и Богом, — короче говоря, сверхъестественный порядок христианства, — целиком или частично формируется и вскармливается семьей как социальной и биологической системой. Ни церкви, ни ее обрядов, верований и практик просто не существовало бы, если бы не было семьи. Церковь, существование которой попало в вечную зависимость от семьи, заботится о семье больше, чем о любом другом человеческом институте, и именно на нее оказывает наибольшее моральное влияние. Санкции, применяемые против внебрачной половой жизни, разрушения семейных уз, контроля над рождаемостью и затаившихся в глубинах души инцестуозных влечений, — нечто большее, нежели просто сакральные запреты, накладываемые на порицаемое поведение. Это еще и выражение тревоги церкви по поводу собственной сакральной символической жизни. Стоит исчезнуть ныне существующей форме семьи, как христианскую церковь неминуемо ждут революционные потрясения. Враждебное отношение современных революционных движений одновременно к семье и к религии — не просто случайность [46]. Ценности и представления этих двух институтов наполняют энергией и укрепляют друг друга. Религия и семья находятся в самом центре вечной, непрекращающейся групповой жизни человека. Они консервируют и сохраняют глубокое единство и человеческую идентичность тысяч поколений людей и всего многообразия институтов самых разных народов. Одна из задач этой главы будет состоять в том, чтобы показать, почему это так.
Озабоченность Церкви контролем и регулированием сексуальности и семьи обусловлена не только тем, что ее символы отражают и укрепляют нравственность группы. Ментальная жизнь церкви также глубоко зависит от чувств и действий супружеской пары, родителей и детей, братьев и сестер как образцов и факторов тех процессов реификации, которые преобразуют представления, ценности и чувства, коими обладают эти лица в отношении себя и своей земной жизни, в сакральные символы христианской веры. Негативные и позитивные представления и ценности, окружающие подовой акт с приносимыми им удовольствиями и удовлетворениями, в том числе отождествление такого поведения с грехом и амбивалентное принятие его под брачный контроль семьи, получают выражение в некоторых важнейших христианских символах и насквозь пронизывают их. Мария, являющаяся одновременно Матерью и Девой, не имевшей никакого сексуального опыта; Иосиф, ее земной муж, который, как многие верят, не имел со своей женой сексуального контакта; Иисус, их сын, неженатый и не имеющий сексуального опыта, человеческий плод сакрального зачатия, в котором не было греха и физического контакта с мужчиной, — все они парадоксальным образом составляют часть семейной символической системы. Мать, зачатие которой, как многие считают, не было осквернено первородным грехом, является частью этой сакральной системы. Смертному было бы не дано понять это бессмертное общество и ощутить его значимость, не будь он сам ментальным и физическим порождением своей семьи. Рационально мыслящим людям может быть трудно постичь значение матери, которая является девственницей, однако оно легко ощущается и нерационально понимается ими как сыновьями матерей, которые являются женами вполне земных мужей. Борьба за контроль над животными эмоциями в сфере морального порядка находит отражение в символизме церкви и в основах ее теологии.
Христианская доктрина признает множество как секулярных, так и сакральных форм семьи. Все они взаимосвязаны и взаимозависимы, переходя с физического уровня на социальный и далее на сакральный. Даже таинства абстрактной и труднопостижимой Святой Троицы заключаются посредством трех ее Лиц в рамки семейного порядка и воспринимаются католиками и другими верующими как наиболее ясные и понятные для одного человеческого существа, связанного со всеми тремя теснейшими семейными узами, а именно, Девы Марии. «Невыразимое таинство Святой Троицы, — пишет кардинал Миндшенти [197] , — открылось ей [Деве Марии] более, чем кому бы то ни было из людей. Первая связь соединяет ее с Богом-Отцом, чей вечный Сын стал ее сыном... Вторая божественная связь соединяет ее с Сыном, который воистину ее сын... Третья божественная связь соединяет ее со Святым Духом, коему приходится она суженой и непорочной невестой. Посему, сотворена она была как чистейшая и непорочнейшая дева» [198] .
197
Миндшенти (Mindszenty) Йожеф (1892-1975) — венгерский католический священник, с 1946 г. кардинал. Наиболее известен своей бескомпромиссной борьбой с фашизмом и коммунизмом в Венгрии.
198
Mindszenty [97], р. 72.
Самым значительным фактом взаимоотношения между сакральным и профанным мирами является для христиан рождение, жизнь и смерть Сына. Слово обрело плоть; духовный Бог воплотился в символической форме своего земного рождения как сын человеческой семьи. Его Отец настолько любил всех людей, что отдал им своего единородного Сына, дабы те из них, кто был способен верить, обрели вечную жизнь. Его единственный Сын был рожден женщиной-девой, которая забеременела им через могущество Святого Духа. Сын (в человеческой форме) жил, страдал и умер, убитый теми, кого он пришел спасти от страданий и смерти, теми, кто, как потенциальные сыновья Бога, приходились ему духовными родственниками, хотя и были далеко не родственны ему в духовном развитии. Нельзя было более очевидно представить глубины человеческой порочности. Тем не менее все люди могут быть спасены от смерти, поскольку через их злые деяния и свои духовные деяния Христос «искупил» их грехи и указал им путь в царство небесное и вечную жизнь.
Высшее, совершеннейшее поведение, какое человек только может себе представить — поведение, находящееся в разительном контрасте с его собственной греховностью, — имеет место тогда, когда его брат-бог, которого он убил, избавляет его от вырождения и вызволяет из-под власти смерти. Кроме того, его добрый «старший» брат вступается за него перед своим суровым отцом и устанавливает своим искуплением новый порядок, гарантирующий всем людям отныне и во веки веков шанс на искупление, спасение и вечную жизнь. Примечательно здесь то, что в верованиях людей величайшее злодеяние человека, который распял своего брата-бога на кресте, было также и величайшим актом Божественной доброты. Сакральное зло и сакральное добро проистекают из одного и того же ужасающего деяния; высшие принципы человеческого понимания основаны, таким образом, на семейных чувствах.
Иногда теологи проводят различия между двумя христианскими понятиями любви. Любовь, которой они наделяют Бога, часто показывает неограниченную любовь родителя, который способен любить своих детей, невзирая на все их недостатки, и в то же время оставаться «сувереном», облеченным (родительским) авторитетом. Любовь его детей является «зависимой» и наполненной «желанием доброты к себе». Д-р Андерс Нюгрен [199] в своей книге «Агапе и эрос: исследование христианской идеи любви», в которой проводится различие между любовью как Агапе и любовью как Эросом, пишет, что «Агапе есть путь Бога к человеку, Эрос же — путь человека к Богу» [200] . Агапе не признает ценность, а создает ее. С другой стороны, «Эрос определяется качеством своего объекта и зависит от него; Эрос распознает ценность в своем объекте и поэтому его любит». Любящий Бог, подобно любящим родителям, может любить и наделять ценностью заблудших детей [201] [103].
199
Нюгрен (Nygren) Андерс (1890-1979) — шведский лютеранский теолог. В 1924-1948 гг. — профессор систематической теологии Лундского университета, в 1949-1958 гг. — епископ Лундский. Автор книг «Агапе и эрос» (2 т., 1930-1937), «Августин и Лютер» (1958).
200
Nygren [103], р. 81, 87.
201
См.: Ibid., The content and Idea of Agape, p. 75-81.