Живые из Атлантиды

В книгах Елены Серебряковой умело переплетаются художественный вымысел с реальными событиями отечественной истории. Увлекательность сюжета не только заставляет сопереживать описываемые события, но и обогащать знания читателя о делах давно минувших дней.

К февралю 1917 года в русской армии сложилась кризисная ситуация. Согласно Приказу № 1 Петроградского Совета солдатских депутатов, подтвержденного позже Декретом Временного правительства, в руководство войск вводился триумвират: командир, комиссар и Совет депутатов. Декрет разослали по воинским формированиям, и он встретил полное одобрение. Теперь солдаты сами решали подчиняться приказам или нет, воевать или брататься, стрелять или отдыхать.

Такая армия – не армия, тем более во фронтовой зоне. Офицерам хотелось любым способом узнать истину, получить информацию из стен Зимнего дворца о конечных целях правительства.

Штабс-капитан Иван Алексеевич Иволгин, командир роты 305 Муромского полка, ехал в Петроград с Северного фронта. При себе он имел отпускное предписание о кратковременном откомандировании сроком на десять суток по семейным обстоятельствам. За этим предписанием скрывалось еще и конфиденциальное поручение командира полка – выяснить политические цели затеянного в армии и на фронте.

Оказавшись на вокзале Пскова, Иван Алексеевич пришел в состояние легкого шока. Понятие передвижения по железной дороге растворилось вместе с отсутствием расписания и кого бы то ни было, осведомленного о времени отправления очередного поезда. Впечатлений добавляло количество желающих уехать в столицу, гражданских и военных, детей и женщин, молодых и стариков, инвалидов и физически полноценных. Все это людской море колыхалось, ругалось, пело песни, стреляло в воздух. Перегар, запах свежевыпитого самогона сопровождал махорочный дым и аромат жареных семечек.

– Иван! Ты чего это вырядился, как на парад? Не ровен час, признают в тебе офицера, и к стенке!

Перед штабс-капитаном стоял рядовой в расстегнутой шинели, в фуражке набекрень и с каким-то узелком из женского цветастого платка. Иван Алексеевич не сразу узнал в этом разгильдяе ротмистра столичной жандармерии Сергея Очкасова. В конце концов, назвав знакомца по имени и, увидев его улыбку, офицер хотел было обнять однокурсника по военному училищу. Однако ротмистр отстранился и полушепотом заявил:

– Ты хотя бы погоны снял. А то увидят меня, рядового солдата с офицером и всей моей конспирации конец.

Они последовали за стену деревянного строения, которое было когда-то простым сараем. Иван Алексеевич привел себя в надлежащий вид. В цветном узелке нашлась даже вязаная шапка очень свободного покроя. Более дурацкого маскарада в жизни Иволгина еще не было. Царская армия, являя собой образец дисциплины в ношении формы, оказалась в двусмысленном положении. Позор для офицера, если его могли увидеть в растрепанном или смешном состоянии. А сейчас такой образ был спасением от многих неприятностей.

– Иван, ты что же, получил новое назначение или решил завершить свое участие в войне? – спросил Очкасов.

– Полицейский есть полицейский. Тем более из охранного отделения. Вот ознакомься – мое отпускное предписание.

Иволгин достал из внутреннего кармана вчетверо сложенный лист бумаги.

– А на словах добавлю. Я очень давно не получал от жены писем. Знаю, что война. Знаю, что неразбериха. Но подобное беспокойство тебе, наверняка, знакомо. И еще, от роты осталось около пятидесяти солдат и те, неизвестно, пойдут в бой или соберутся на митинг.

– Остальные пали смертью храбрых? – с иронией спросил ротмистр.

– Ну чего ты, Сергей, из себя дурака корчишь? Наверняка известно, что солдаты сдаются в плен, дезертируют или уходят в политику.

– Не заводись! Не мы же с тобой придумали все это. Нам, скорее всего, остается готовиться к еще худшему развитию событий. Главное, обезопасить семью.

– Что же мы можем предложить родным, какие им гарантии дать в нашем положении?

– Ты помнишь, что моя жена Катя имеет польские корни, знает обычаи своего народа, а главное – язык. Выправил ей документы на другую фамилию и отослал с сыном в Финляндию. Это хоть и часть Российской Империи, но порядка там больше, всякие «кухарки», которые хотят управлять государством по Ленину, не беспредельничают.

– Ленин? Это кто?

– Думаю, ты о нем еще услышишь. И, не дай Бог, приблизиться к команде с Бронштейном, именуемым себя Троцким, или с Лениным, младшим братом цареубийцы. Отец его чуваш, а мать – наполовину еврейка, наполовину немка. Так вот, снял я своей семье в Гельсингфорсе три меблированные комнаты. Научил, как распространить информацию, что глава семейства, то есть я, – сотрудник польской медицинской службы. При такой легенде смуту они точно переживут.

– Ну, а что ты делал во Пскове?

– Тебе скажу. Уничтожил очень важные документы, некоторые надежно спрятал, особо толковых офицеров пригласил с собой в Петроград.

– Так ты здесь целой группой! Одному то хоть как-нибудь уехать!

– Иван, ты не волнуйся. Пойдем, все объясню.

После нескольких переходов по рельсам и вдоль, и поперек, перед Иволгиным обнаружился на запасном пути товарный вагон, закрытый от вокзала кирпичной башней. Еще приблизившись, Иван увидел вымпел белого цвета с нарисованным красным крестом, дескать, вагон санитарный. Но это вряд ли кого-то остановит, а вот написанное на дверях вагона большими буквами «Тиф. Эпидемия. Лазарет. Похоронная команда 28/457», остановит даже самых безрассудных смельчаков. Ротмистр посмотрел на своего друга и продолжил:

– Итак, состав подадут под посадку где-то через час. Естественно, начнется давка и борьба за места. Состав тронется в путь, отъедет от станции на восемьсот метров и, не набирая скорости, будет плестись до нашего появления. Мы достанем из-под колес нашего вагона «башмаки» и покатимся под уклон. Через десять минут вагон столкнется с хвостом состава, сцепщики закрепят его, и по их команде поезд начнет набирать скорость… На следующий день мы должны прибыть в столицу.

У вагона прохаживался часовой в солдатской шинели с винтовкой. Увидев Очкасова, щегольски, по-офицерски козырнул и коротко доложил. Ротмистр принял рапорт и три раз стукнул по двери. Пока отпирали замки, Очкасов сказал Ивану: