Жизнь Антона Чехова
Шрифт:
На следующий день, прогуливаясь по берегу озера, Антон случайно увидел дым, идущий из трубы одного из пришвартованных к берегу пароходов, и в компании обозных лошадей, которыми была занята палуба, путешественники перебрались на восточный берег Байкала. Через неделю, 20 июня, Чехов (теперь он называл себя Homo Sachaliensis), приехав в Сретенск, взошел на борт парохода «Ермак» равно за час до отхода. И вздохнул с облегчением – грязные ухабистые дороги остались позади.
На «Ермаке» Антона ждали телеграммы от Сувориных. От поручика фон Шмидта наконец удалось отделаться. На пароходе была уборная, в которой обреталась, подсматривая за людьми, ручная лисица. Антон любовался дикими амурскими красотами и рассматривал в бинокль китайские деревушки на правом берегу реки. На третий день пароход налетел на камень, набрал в трюм воды и сел на дно. Ремонт занял почти двое суток. Дальний Восток, лишь недавно перешедший к России от Китая, показался Антону ни на что не похожей страной. Благодаря муссонному климату летом природа буйствовала. Близость
Двадцать седьмого июня, опьяненный Амуром, – «И красиво, и просторно, и свободно, и тепло» – Антон прибыл в Благовещенск. Здесь его поразили китайские торговцы и японские девушки. Благовещенский бордель, как видно из письма Суворину, Антону понравился: «Когда из любопытства употребляешь японку, то начинаешь понимать Скальковского, который, говорят, снялся на одной карточке с какой-то японской блядью. Комната у японки чистенькая, азиатско-сентиментальная, уставленная мелкими вещичками, ни тазов, ни каучуков, ни генеральских портретов. Постель широкая, с одной небольшой подушкой. <…> Стыдливость японка понимает по-своему. Огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берет в руки, а при этом не ломается и не жеманится, как русские. И все это время смеется и сыплет звуком „тц“. В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка тащит из рукава руками листок хлопчатой бумаги, ловит вас за „мальчика“ (помните Марию Крестовскую?) и неожиданно для вас производит обтирание, причем бумага щекочет живот. И все это кокетливо, смеясь, напевая и с „тц“» [196] .
196
Письмо приведено в ПССП с купюрами. См.: Чудаков А. П. «Неприличные слова» и облик классика // Лит. обозр. 1991. № 11. С. 54.
Глава 31
Сахалин
июнь – декабрь 1890 года
В Николаевск Антон плыл в одной каюте с китайцем Сун-Ло-Ли, который развлекал его разговорами о смертной казни и в письме Антона к домашним изобразил иероглифами китайское приветствие. Амур повернул на северо-восток, и взору Чехова предстал безрадостный пейзаж – преддверие штрафной сахалинской колонии. В Николаевске остановиться было негде, и Антон перебрался на ночлег на другой пароход. Неделю спустя пароход «Байкал», взяв на борт солдат и заключенных, устремился по мелководным проливам к острову Сахалин. Не дойдя до берега, «Байкал» остановился – песчаные отмели делали плавание опасным, и Антона довезли на лодке до мыса Джаоре. Там, отбиваясь от комаров, он провел в ожидании еще два дня – приют нашел в семье морского офицера, живущего в одиноко стоящем на берегу домишке. Наконец, в 5 часов утра 11 июля, проведя в пути 81 день, Чехов прибыл в Александровск, где находилась тюремная администрация Центрального Сахалина, разместившаяся в деревянных избушках. За обедом Чехова представили тюремному врачу Б. Перлину, который как две капли воды был похож на драматурга Ибсена. Позже он взял Антона к себе на постой.
Сведения о Сахалине, почерпнутые Антоном из книг и журналов, оказались малопригодными. Этот остров он теперь открывал для себя заново. Протянувшийся в длину на 900 верст, Сахалин представлял собой холмистый осколок арктической тундры, поросший чахлым хвойным редколесьем. Полгода температура на острове не поднималась выше нуля; в остальное время дожди чередовались с промозглыми туманами. Несколько тысяч гиляков и айно, коренного населения Сахалина, питались лишь ягодой, рыбой и дикими растениями. Местные залежи угля использовались только для заправки проходящих судов. Российские власти нашли Сахалину лишь одно применение – в качестве колонии ссыльнокаторжных, которая наводила страх даже на закоренелых преступников. Ни один печатный источник не давал реального представления обо всех сахалинских «прелестях» – непроходимых болотах, туманах, дождях, холодах и несметных полчищах комаров.
Местное начальство сделало вид, что о приезде Антона ничего не знало (несмотря на сообщение в газетах и полученные телеграммы). Здесь, на краю земли, жизнь текла по иным законам. Губернатор острова, генерал В. Кононович, обещал оказать Антону содействие [197] лишь по окончании визита на Сахалин барона А. Корфа, генерал-губернатора и начальника Приамурского края. Неделю спустя Антон был удостоен чести обедать с Корфом и Кононовичем. Оба губернатора слыли либералами и выступали против телесного наказания, смертной казни, пожизненного заключения и Ссылки. Барон не был на Сахалине пять лет и остался доволен, квалифицировав увиденное как «значительный прогресс». Кононович же, казалось, и не ведал о ежедневной порке заключенных,
197
В списке учеников таганрогской гимназии 1850-х годов значится П. Кононович. Если генерал В. Кононович приходился ему родственником, то его обходительность с Антоном становится понятной.
Кононовича вскоре отправили в отставку – для своего поста он был слишком гуманен, даже при том, что закрывал глаза на злодеяния подчиненных. Доктор Перлин, доносчик по натуре, оказался незаменимым источником информации. Однако ужиться с ним было непросто, и через месяц Антон перебрался к молодому чиновнику Даниилу Булгаревичу. (Его брат был сослан в Сибирь за политическую деятельность.) Сам Даниил был человек порядочный и склонный к меланхолии. В его доме Чехов устроил себе рабочий штаб. Как и многие другие чиновники и заключенные, Булгаревич повернулся к Антону своей лучшей стороной. Медицинская выучка помогла Антону воспринимать увиденное без отвращения и находить общий язык и с надзирателями, и с заключенными. Антон был единственным русским человеком на острове, не имевшим никакого отношения к тюремному миру. Ссыльные, тронутые его вниманием, плакали и делали ему подарки. Его сострадание зашло так далеко, что из своих скудных средств он купил одному из ссыльных теленка. Все отзывались на его сочувствие – и психопаты-убийцы, и садисты-тюремщики. Последние, как оказалось, были даже способны на человеческие поступки, во что отказывались верить – уже после выхода чеховской книги о Сахалине – их собратья по профессии.
Все население острова – 10 000 острожников, 10 000 охранников с семьями, несколько тысяч отпущенных на волю и ссыльных, пытавшихся что-то вырастить на топких сахалинских землях, несколько тысяч гиляков и айно (тех, кого еще не выкосили занесенные из Японии и России болезни и пощадили беглые каторжники и безжалостные тюремщики) – жило как в аду. До 1888 года ссылка на Сахалин была пожизненной; но и два года спустя ссыльным разрешали переселяться не дальше Восточной Сибири. Не менее печальной была участь тюремных охранников – они так же страдали от болезней и нередко становились жертвами насилия.
В конце июля по распоряжению Кононовича для Чехова в местной типографии отпечатали 10 000 анкет для опроса ссыльных и каторжных. Весь август Антон занимался переписью населения на западном побережье острова в районе Александровска и в долине реки Тым, берущей начало в центре Сахалина и впадающей в Охотское море. В середине сентября он перебрался на пароходе в южную часть острова, на Корсаковский пост. Там ему оказала гостеприимство семья полицейского С. Фельдмана. Известные среди сахалинцев своей жестокостью, Чехова они тем не менее приняли хорошо. Публика в этих краях была пестрая: Антона пригласили на пикник к японскому консулу, где он общался с американскими китобоями, потерпевшими крушение у сахалинских берегов.
Анкета, которую Антон распространял среди ссыльных и каторжных, включала следующие вопросы: адрес, имя, возраст, вероисповедание, место рождения, год прибытия на Сахалин, занятие, образование, семейное положение, средства к существованию, болезни. Таких статистических данных о Сахалине российские власти до сих пор не имели. За короткое арктическое лето Антон опросил 10 000 человек на территории свыше пятидесяти тысяч квадратных километров, причем перемещался по острову он большей частью пешком и по опасным дорогам, да и чувствовал себя в то время неважно. Лето 1890 года выдалось на Сахалине на редкость солнечным и теплым, но Антон не давал себе ни минуты отдыха. Помимо заполнения анкет он записывал разговоры с мужчинами, женщинами и детьми всех социальных статусов и национальностей (хотя с коренным населением встреч у него было мало). Он посещал крестьянские хутора, угольные рудники, лечебницы; присутствовал при наказании плетьми; по возможности пользовал больных. Не смог увидеть лишь смертной казни (в России смертный приговор для убийц был отменен, но на Сахалине их отправляли на виселицу).
Особое негодование у Чехова вызвала безысходная участь сахалинских детей. Летом школы были закрыты, но осенью, когда начались занятия, Антон убедился в том, что это такая же фикция, как и больницы, в которых не было ни инструментов, ни лекарств, а отпускаемые на них средства доктора тратили на коньяк. Чехову удалось склонить на свою сторону Кононовича, и тот заставил чиновников заказать у Суворина школьные учебники, а Ваню попросил прислать учебные программы и книги для чтения.
Антон отправил несколько телеграмм родным, постепенно приучая Евгению Яковлевну к мысли, что вернется домой позже, чем обещал. В конце своего пребывания на Сахалине он получил от родительницы письмо: «Голубчик Антоша, береги здоровье и не рискуй ехать ночью на лошадях, на лодке тоже опасно. <…> Извини, Антоша, что прошу тебя, привези, пожалуйста, если можно, Маше воротник, кажется, он называется песцовый, не знаю, там скажут, какие в моде, а мне 4 соболя, если недороги» [198] .
198
ОР. 331 33 126. Письма Е. Я. Чеховой А. П. Чехову. 1875–1904.