Жизнь Антона Чехова

Рейфилд Дональд

Талантливый писатель Чехов,На остров Сахалин уехав,Бродя меж скал,Там вдохновения искал.Но не найдя там вдохновенья,Свое ускорил возвращенье —Простая басни сей мораль —Для вдохновения не нужно ездить в даль.

Озабоченный подготовкой к экспедиции, Антон все меньше уделял внимания старшему брату и в письме к Суворину чуть ли не открещивался от него: «Не знаю, что делать с Александром. Мало того, что он пьет. Это бы ничего, но он еще невылазно погряз в ту обстановку, в которой не пить буквально невозможно. Между нами: супруга его тоже пьет. Серо, скверно, ненастно… И этого человека чуть ли не с 14 лет тянуло жениться! И всю жизнь занимался только тем, что женился и клялся, что больше никогда не женится».

О Сибири Чехов прочел

всё. У Суворина имелись запрещенные книги, среди которых нашлись брошюры о политических заключенных; была там и толстовская «Крейцерова соната», гневно осуждающая и секс, и супружество (запретить эту книгу было непросто, поскольку она нравилась Александру III). Усердные сборы в дорогу не помешали Антону найти время для развлечений. Он побывал на именинах у Щеглова, сходил с Сувориными на собачью выставку. Тайком встречался с Клеопатрой Каратыгиной. Он направил ее энергию в полезное русло, усадив конспектировать статьи о Сибири и Сахалине в Публичной библиотеке, а также изложить на бумаге свой собственный опыт. Клеопатра снабдила его адресами своих сибирских друзей, обучила сибирскому этикету – никогда не спрашивать, что привело человека в Сибирь, записала даты навигации сибирских рек и на день рожденья подарила собственноручно сшитую дорожную подушку: «Пригодится, может быть, положить ее под голову, когда будет Вас качать на пароходе». Клеопатра надеялась на взаимность, держа про запас секретное оружие – боязнь Антона предать огласке их отношения: «Какой скандал! Проклятая рассеянность! Куда же я девала Ваше письмо? В чей конверт я его положила? <…> Это было к сестре» [187] . Когда в семье Чеховых стали догадываться об этом, она вины за собой не признала: «Если Ваша мама и сестра узнают о Вашем „secret d’un polichinelle“, то, конечно, не я буду виновата. Вы так просили, чтобы я не проболталась в Москве». Как и Ольге Кундасовой, Клеопатре пришлось смириться с положением нелюбимой женщины. В письмах она нередко обращалась к Антону с нескладными виршами, порой осыпала упреками. Деньги, взятые у него в долг, никогда не возвращала и надеялась, что мечта Антона «нанять комнату у Лики» навлечет на него жестокую кару.

187

ОР. 331 471 36. Письма К. А. Каратыгиной А. П. Чехову. 1890.

Накануне отъезда, 24 января, Чехов с неохотой пошел на обед к сестре М. Киселевой Надежде Голубевой, жене министерского чиновника, тоже пробующей себя в литературе. Антон со всей откровенностью сказал ей, что им с сестрой никогда не стать настоящими писателями, потому что им не знаком труд ради куска хлеба; свои же успехи он приписал не таланту, а случаю и упорному труду. Надежда в тот вечер внимательно наблюдала за Антоном:

«Он окинул гостиную быстрым взглядом; я поняла его взгляд и поспешила сообщить ему, что муж мой не будет с нами обедать, так как он в отъезде. Чехов вдруг просветлел и брякнул по-прежнему: „Ах, как я рад! Знаете, Надежда Владимировна, ведь у меня таких хороших манер, как у вашего мужа, нет. Мои папаша и мамаша селедками торговали“. <…> И вдруг я вижу, что Чехов удивительно странно вертит салфетку, будто она его страшно раздражает, он ее мял, крутил, наконец положил за спину. Сидел как на иголках. Я не могла понять, что все это значит? Вдруг он опять выпалил: „Извините, Надежда Владимировна, я не привык сидеть за обедом, я всегда ем на ходу“. <…> „Знаете, Антон Павлович, вы очень изменились, прямо до неузнаваемости“. – „Удивительного ничего нет. За эти шесть лет я постарел на двадцать лет“. <…> Во всей его фигуре видна была такая усталость! Я подумала: весна его жизни миновала, лета не было, наступила прямо осень» [188] .

188

См.: Голубева Н. В. Воспомнания об А. П. Чехове // Лит. Наследство. Т.68: Чехов. М., 1960. С. 570–572

Чехова с Сувориным было не разлить водой – в Москву они вернулись вместе. Суворин поселился в номерах «Славянского базара». Они беседовали о болезнях, реальных или мнимых; вместе ходили смотреть «Федру» Расина, наведались в Литературное общество на костюмированный бал. На следующий день отобедали с Григоровичем, что положило конец его размолвке с Антоном. Приходя в себя после поездки в Петербург, после библиотек и женщин, Антон писал Плещееву: «Помышляю о грехах, мною содеянных, о тысяче бочек вина, мною выпитых <…> В один месяц, прожитый мною в Питере, я совершил столько великих и малых дел, что меня в одно и то же время нужно произвести в генералы и повесить».

Суворин вернулся в Петербург, и Антону стало одиноко без близких по духу людей. Левитан был в Париже, откуда жаловался: «Масса крайне психопатического… Женщины здесь сплошное недоумение – недоделанные или слишком переделанные целыми веками тараканства» [189] . Антон продолжал штудировать старинные и современные атласы и мечтал

о речных пароходах. «Хочется вычеркнуть из жизни год или полтора», – признался он в письме одному журналисту. Для «Нового времени» он написал лишь один рассказ – «Черти» (позже переименованный в «Воры»), в котором речь идет о степных конокрадах. Суворин посетовал, что Чехов выставляет преступников в романтическом свете. Остальное время Антон тратил на редактуру забракованных Сувориным рукописей и на составление географического обзора к будущей книге о Сахалине. В Москве он посылал Машу, Ольгу Кундасову и Лику Мизинову в Румянцевский музей делать выписки о Сибири и Сахалине из сотен просмотренных им книг и журналов. Из Петербурга от Александра и Каратыгиной поступали факты, мнения и просьбы. Клеопатра сменила тон и теперь писала Антону по-матерински: «Простите мне, голубчик Антон Павлович, мою навязчивость. Простите, что я сую свой римско-католический профиль куда не следует, но мне ужасно не хочется, чтобы Вы в моем Сибирском царстве изображали из себя безнадежно блуждающую точку (от скуки и неведения места), и потому я взяла на себя, смелое дите мое, без Вашего ведома добыть для Вас на некоторые точки сего царства рекомендательные письма».

189

ОР 331. 49 256. Купюра в: Левитан, 1956.

Огорчило Антона напоминание о Колиной смерти: «Бедняга Ежов был у меня, сидел около стола и плакал: у него молодая жена заболела чахоткою. Надо скорее везти на юг. На вопрос мой, есть ли у него деньги, он ответил, что есть <…> Ежов своими слезами испортил мне настроение. Напомнил мне кое-что, да и его жаль». Из множества причин, побуждавших Чехова к поездке в сахалинскую преисподнюю, самой настоятельной, хоть и не вполне осознанной, была Колина тень, это самое «кое-что».

От размышлений о бренности всего земного Антона отвлекала Лика Мизинова. Взаимная симпатия между ними усиливалась. Дневник Ликиной бабушки запечатлел портрет еще одной жертвы чеховского обаяния:

«5 марта. Понедельник. Лидюша <…> вечером в 8-м часу ушла к Чеховым, вернулась в 3 часа утра, очень довольная, что туда попала…

9 марта. Пятница. Лидюша <…> вернулась в 3 часа утра, <…> провела вечер у Чеховых.

10 марта. Суббота. Лидия [мать Лики] <…> занята была, до возвращения Лидюши домой, писаньем; ей же готовит свою исповедь и совет образумиться, отвлечь ее от праздной, бесшабашной жизни, дома не бывает и каждый вечер является поздно домой; дом и домашнюю жизнь не любит. Ужасно это нас огорчает, особенно мать, а говорить с нею невозможно, тотчас раскричится, и кончится тем, что уйдет недовольная жизнью семейной, говоря, что это не жизнь, а ад.

13 марта. Вторник. Лидюша проваландалась до 2 часов, отправилась в Румянцевский музей списки делать об острове Сахалине. <…>

28 марта. Середа. <…> Познакомилась случайно с матерью Марьи Павловны, мы с Лидюшей их встретили в Пассаже, очень милая, в обхождении простая, тут же познакомились и поговорили.

29 марта. Четверг. <…> Лидюша пошла к всенощной в какой-то монастырь с товарками. Обманула! Пошла с Чеховыми и поздно ночью, половина второго часа, вернулась домой.

31 марта. Суббота. <…> Явилась удалая Кундасова просить отпустить Лидюшу к Чеховым, на что Лидия сказала, что у нас исторический обычай разговляться дома в семье.

5 апреля. Четверг. <…> Очень нам понравился Антон – он врач и писатель, такая симпатичная личность, прост в обращении, внимателен…

21 апреля. Суббота. Сегодня, наконец, уезжает Антон Павлович Чехов. Поэтому Лидюше будет отдых. В первом часу явился к нам Антон Павлович проститься. Едут в семь часов на вокзал провожать его свои и много знакомых, в том числе и Ольга Кундасова, порядком от него заразилась. С полчаса у нас пробыл и отправился вместе с Лидюшей <…> Боюсь, не заинтересована ли моя Лидюша им? Что-то на это смахивает <…> А славный, заманчивая личность…» [190]

190

Цит. по Рынкевич В. Путешествие к дому с мезонином. Ростов н/Д., 1990. С. 54–57. Дневники С. М. Иогансон хранятся в ГПБ и в музее МХАТа.

Накануне отъезда у Антона не было отбоя от женщин. Суворину он писал: «А тут как нарочно, каждый день все новые и новые знакомства, все больше девицы, да такие, что если б согнать их к себе на дачу, то получился бы превеселый и чреватый последствиями кавардак».

С друзьями и братьями расстаться было проще: Антон обещал привезти всем манильских сигар и статуэтки обнаженных японских девушек. Щеглов, Ежов и Грузинский громко восхваляли его смелость. Павел Свободин сказал, что впредь его будут именовать Чехов-Сахалинский. Мишину идею встретиться в Японии и вместе возвращаться домой Антон отверг. Муж Лили Марковой, художник Сахаров, навязывался в попутчики, желая иллюстрировать будущую его книгу и ожидая не менее тысячи рублей гонорара. Перспектива совместной поездки в Сибирь с мужем бывшей любовницы Чехова не прельщала – он умолял Суворина отговорить Сахарова от этой затеи.