Жизнь Антона Чехова
Шрифт:
Актрисы ради Антона старались вовсю. Он регулярно наведывался в сорок восьмой номер Северной гостиницы, где Клеопатра Каратыгина и Глафира Панова угощали чаем, подлащивались, кокетничали и утешали. Клеопатра Каратыгина, единственная женщина в жизни Чехова старше его по возрасту – ей шел сорок второй год, – была некрасива и необщительна. Это была самая худая и неудачливая актриса Малого театра, к тому же имевшая прозвище «Жужелица». Она знала, что Офелию ей не сыграть никогда, и потому соглашалась на Смерть в «Дон-Жуане». Бездомная и рано овдовевшая, она близко к сердцу приняла переживания Антона. Облик Чехова, сохранившийся в ее памяти при встрече на берегу моря, обрисован ею с легкой иронией и материнской озабоченностью: «Смотрю, молодой человек, стройный, изящный, приятное лицо, с небольшой пушистой бородкой; одет в серую пару, на голове мягкая колибрийка „пирожком“, красивый галстук, а
172
Фамилию Каратыгина Клеопатра получила от мужа В. А. Каратыгина, который был племянником одного из известнейших русских трагиков. См.: Каратыгина К. Воспоминания о Чехове // Лит. наследство. Т. 68. М., 1960. С. 575–586.
Об «Антонии и Клеопатре» вскоре заговорил весь город. Но была еще и девятнадцатилетняя дебютантка Глафира Панова, которая тоже очаровала Антона. Вот как описывал Антон свое времяпрепровождение в Одессе в письме Ване, который вернулся на Луку: «В 12 ч. брал я Панову и вместе с ней шел к Замбрине есть мороженое (60 коп.), шлялся за нею к модисткам, в магазины за кружевами и проч. Жара, конечно, несосветимая. В 2 ехал к Сергеенко, потом к Ольге Ивановне борща и соуса ради. В 5 у Каратыгиной чай, который всегда проходил особенно шумно и весело; в 8, кончив пить чай, шли в театр. Кулисы. Лечение кашляющих актрис и составление планов на завтрашний день. Встревоженная Лика [Ленская], боящаяся расходов; Панова, ищущая своими черными глазами тех, кто ей нужен <…> После спектакля рюмка водки внизу в буфете и потом вино в погребке – это в ожидании, когда актрисы сойдутся у Каратыгиной пить чай. Пьем опять чай, пьем долго, часов до двух, и мелем всякую чертовщину. <…> Все время я <…> тяготел к женскому обществу, обабился окончательно, чуть юбок не носил, и не проходило дня, чтоб добродетельная Лика со значительной миной не рассказывала мне, как Медведева боялась отпустить Панову на гастроли и как m-me Правдина (тоже добродетельная, но очень скверная особа) сплетничает на весь свет и на нее, Лику, якобы потворствующую греху».
Заподозрив, что Антон совратил и оскандалил Глафиру Панову, Ленские, к его ужасу, решили, что следует прикрыть позор браком. Однако и годы спустя Чехов убеждал Ольгу Книппер, что «он не соблазнил ни единой души и не пытался». В январе 1890 года Антон спрашивал в Петербурге у Клеопатры Каратыгиной: «И что эта Ленская сует свой нос куда не следует! Никогда артисты, художники не должны соединяться браком. Каждый художник, писатель, артист любит лишь свое искусство, весь поглощен лишь им, какая же тут может быть взаимная любовь супружеская?»
Поначалу отношения Антона с Каратыгиной развивались легкомысленно. С Чеховым в жизнь Клеопатры вернулся смех. Когда она пожаловалась, что ей приходится играть или смерть с косой или скелетов, Антон выписал ей рецепт. Придя с ним в аптеку, она обнаружила, что это «яд для отравления Правдина и Грекова». Но постепенно Клеопатра увлеклась Антоном всерьез. Тот предложил ей дружбу, но не без задней мысли: Каратыгина полжизни прожила в Сибири, служила гувернанткой в Кяхте, и ее рассказы заронили в нем искру интереса к этому краю.
Связь с Сувориным у Антона прервалась из-за недоразумений с телеграммами. Тем временем Григорович через день выходил встречать Антона на венском вокзале. В конце концов он пожаловался Суворину: «Он положительно без языка и привычки путешествовать за границей <…> Чехов поступил с нами не по-европейски <…> Славянин распущенный без твердой внутренней опоры, помогающей управлять собою <…> Насколько за него радовался – настолько теперь сержусь на него» [173] .
173
См.: Письма русских писателей к Суворину. Л., 1927. С. 38. (С неверной датировкой: 1897.)
Антон же в это время плыл на пароходе в Ялту. Без него на Луке произошло важное событие. Меньше месяца прошло после Колиной смерти, и 12 июля Александр писал в Москву Павлу Егоровичу: «Дорогой Папа, я сдержал данное Вам слово. Сегодня в 12 час. дня я обвенчался
Не вовремя затеянная Александром женитьба отразится в пьесе «Леший», над которой Антон работал все лето: в конце третьего акта кончает самоубийством дядя Жорж, а в четвертом акте, две недели спустя, герои собираются играть свадьбу. Семейство Чеховых, стиснув зубы, смирилось с браком Александра. На нем, кстати, настаивала и Наталья: прибыв на Луку в качестве «бонны» для детей, она почувствовала себя униженной, возможно, еще и потому, что Антон подарил ее ласковое прозвище, Наташеву, новой Наталье – Линтваревой. Вскоре новобрачные вместе с детьми тронулись из Луки домой. В связи с этим в Москве тетя Феничка вынуждена была обратиться к Павлу Егоровичу с просьбой: «Наталья Александровна просят 2 руб., недостает на дорогу, как только они придут домой, так она сама вышлет, уже есть спрятаны полсто от Саши дома» [174] . Лишь спустя 15 лет Александр и Наталья впервые навестят родственников всей семьей. Наталью Гольден, теперь уже не сожительницу, а законную жену Александра, Чеховы в свой клан не приняли.
174
ОР. 331 81 32. Написано на обратной стороне письма П. Е. Чехова А. А. Ипатьевой-Гольден.
Шестнадцатого июля, едва держась на ногах от морской качки, Антон высадился в Ялте. Здесь судьба снова свела его с тремя сестрами: в городе пребывала на отдыхе вдова Шаврова с дочерьми Еленой, Ольгой и Анной. Елена была не по годам развитой барышней пятнадцати лет. Она подкараулила Антона в кафе, чтобы показать ему свой рассказ «Софка» – о любви грузинского князя к ее матери. Антон рассказ переделал, заменив мать дочерью. Он с удовольствием правил сочинения начинающих писателей, среди которых были не только хорошенькие девицы. Между автором и редактором завязалась интрижка, но лишь спустя библейское семилетие Елена позволит Антону познать ее.
Антон пробыл в Крыму три недели. Когда у него оставалось время после свиданий с барышнями Шавровыми, он наставлял неоперившихся литераторов. Двадцатичетырехлетнему Илье Гурлянду Чехов, размышляя вслух, изложил принципы современной драмы: «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни. Если вы в первом акте повесили на сцену пистолет, то в последнем он должен выстрелить. <…> Нет ничего труднее, как написать хороший водевиль».
Тем летом друзья мужского пола, как и Григорович, были Антоном недовольны. Павел Свободин писал ему: «Ах Вы злодей, злодей! Италию, Рим променять на разные Ланжероны и Дерибасовские улицы…» [175] Недоумевал и Лейкин: «Руками разводил от удивления, как это можно поехать за границу, доехать до границы и свернуть в сторону, не попав за границу. Что за слабость характера. Да как Вас не угораздило взять билет до Вены? <…> Я жил в Ялте 2 недели. Это грабительский город» [176] .
175
ОР. 33 158 27 в. Письма П. М. Свободина А. П. Чехову. 1889. Частично см.: Записки ОР. 1954. № 16.
176
ОР. 331 50 1ж. Письма Н. А. Лейкина А. П. Чехову. 1889. Письмо от 26.08.1889.
К августу женская компания Чехову надоела. Плещееву он написал, что «в Ялте много барышень и ни одной хорошенькой», а Маше – что «женщины пахнут сливочным мороженым». Павел Егорович адресовал свои письма сыну в Париж на имя Суворина, но Антон за границей так и не появился. Он даже и не знал, где находятся Суворины, к тому же у него не было денег и надо было работать. Свободину он пообещал для бенефиса «Лешего», а «Северному вестнику» – повесть. Кроме того, кое-какие дела в Москве требовали его вмешательства – неуемный Павел Егорович осаждал Анну Ипатьеву-Гольден с требованием вернуть Колины картины. Одиннадцатого августа Антон вернулся на Луку к Мише, Маше и Евгении Яковлевне. Ваня к тому времени уже был в Москве, где, судя по письмам Павла Егоровича, требовала внимания тетя Феничка: она проливала слезы по Коле и тревожилась о сыне Алексее – Гаврилов под угрозой увольнения требовал, чтобы тот переселился от матери в квартиру при амбаре. Присматривать за Феничкой было некому.