Жизнь Бальзака

Робб Грэм

Крах «Хроники» и банкротство Верде превратили Бальзака в затравленного зверя и убедили его в необходимости отпуска. На помощь пришла Сара Висконти. В середине 1836 г. страсть к ней Бальзака перешла в дружбу. «Итак, поскольку мадам Висконти очень остроумна, очень впечатлительна и полна свежих новых идей, г-н де Бальзак, будучи сам человеком превосходным, наслаждается беседами с ней, а поскольку он много написал и пишет даже сейчас, он часто заимствует у нее оригинальные идеи, которые есть у нее всегда»⁷⁵⁴. По стечению обстоятельств в то время умерла мать графа Висконти, и возникли проблемы с наследством. Сара очень тактично поручила «Балли» защищать интересы графа в Италии. Бальзак с радостью ухватился за такую возможность. Снабженный аккредитивом от барона Ротшильда, он вечером 25 июля сел в карету и через пять дней прибыл в Турин, где ему предстояло провести две недели. Туринское общество приняло его с восторгом, а графиня Сансеверино, еще одна знакомая по австрийскому посольству, ввела его в лучшие дома⁷⁵⁵.

Как обычно, во время кризиса жизнь Бальзака разрешилась любовным романом. Жюль Сандо познакомил его с молодой женщиной из Лиможа по имени Каролина

Марбути⁷⁵⁶. Выйдя из-под «отцовского давления и попав под гнет мужа» (ее отец был магистратом, а муж – клерком в лиможском суде), Каролина приехала в Париж в поисках литературной славы. Она написала два рассказа для «Хроники» Бальзака. Бальзак называл ее «бедным очаровательным созданием, приговоренным к жизни в холодных пределах домашнего хозяйства». По его отзывам, она была «порядочной, добродетельной женщиной»⁷⁵⁷. Однако добродетель не помешала ей отдать дочерей в школу-интернат, одеться мужчиной и сопровождать Бальзака в Италию, где ее по ошибке принимали за Жорж Санд, что ее очень веселило. Позже она писала о безнадежной попытке обрести счастье в обществе, где «мужчины ставят женщин в самое трудное положение, а затем отказываются признать в них равных себе»⁷⁵⁸. Ее феминистское творчество, даже с биографической точки зрения, куда интереснее, чем часто цитируемые старческие воспоминания о путешествиях с Бальзаком, якобы продиктованные его бесплотным духом, когда ей исполнилось семьдесят восемь лет. Большой знаток женщин близко подошел к тому, чтобы стать идеальным мужчиной. Он не был ни деспотом, ни мещанином, хотя, разумеется, не был и идеальным мужем: его так переполняли замыслы будущего для других, что «полагаться на него можно было только в настоящем времени». «Бальзака, – признавалась Каролина близкой родственнице, – больше всего заботят его собственные идеи, и не очень приятные. Но в нем столько силы и интеллектуальной мощи, столько превосходства во всем его существе, что он кажется настоящим красавцем. Физически он совсем непривлекателен, хотя его голова весьма выразительна и необычна»⁷⁵⁹. «Сумею ли я сдержаться? Вот в чем вопрос. Для него любовь непременно форма физического упражнения, а помимо этого, вся его жизнь посвящена работе… Я перевернула свою жизнь наизнанку; хуже, чем сейчас, уже быть не может»⁷⁶⁰. «Она возложила ответственность за свою эскападу на меня, – говорил Бальзак знакомым, принимавшим его в Турине, – так как ей известно: я настолько охвачен всепоглощающей страстью, что не знаю, существуют ли женщины»⁷⁶¹. После той поездки они почти не встречались, но, судя по всему, страсти в их отношениях хватало, потому что Бальзак специально затягивал возвращение из Турина. Туда доехали за пять дней; обратно – за десять. Они пересекли Симплонский перевал и с роскошью побездельничали в Швейцарии – Женевское озеро, Лозанна и (дань Эвелине) святые места: гостиница «Арка» и вилла Диодати. Странным было то сентиментальное путешествие, в котором переплелись жизнь Бальзака и его романы. Вернувшись к «жизни литературного заключенного», он заметил «любопытный эффект»: «Иногда мне кажется, что все было сном, и я гадаю, в самом ли деле существует Турин»⁷⁶².

Бальзак изголодался по светской жизни, свободной от профессиональных забот. Важное обстоятельство: он больше не хотел путешествовать один. Он тосковал по «забавам». Итальянское общество порадовало его, так как в нем он нашел очарование без притворства: «секретаря»-трансвеститку ни за что не приняли бы в парижских салонах. Впоследствии он изменит свое отношение к Италии, особенно после второго визита туда в 1837 г., когда выпустили памфлет, обвинявший писателя, чьи романы начали появляться в переводах на итальянский с начала 1830-х гг.⁷⁶³, в том, что он изображает всех итальянцев предателями родины и прелюбодеями⁷⁶⁴. Повесть «Массимилла Дони» (Massimilla Doni, 1837) – восхваление мира, где «всякой страсти находится предлог»⁷⁶⁵ и где «утро проходит с любовью, вечер с музыкой» и – вежливое признание – «ночь во сне»⁷⁶⁶.

Лишь в феврале 1837 г. Бальзак сумел вновь посетить страну, которую так полюбил. По возвращении его ждала весть о смерти Лоры де Берни. Траур наконец заставил его последовать советам врача: «Я уступил и проспал от пятнадцати до восемнадцати часов три дня кряду». Время для сна было выбрано наихудшее. Его «плавающий долг» достиг суммы в 151 тысячу 514 франков (в нынешнем эквиваленте около 455 тысяч фунтов), из которых всего 40 тысяч были «безопасным» долгом перед родственниками и друзьями. Слухи о том, что его вот-вот бросят в долговую тюрьму, «заморозили» его кредит; и, как он часто замечает, не было субсидий от правительства, на которые можно было надеяться, так как правительство «боялось, что его одурачат умные люди – как будто можно долго симулировать гениальность»⁷⁶⁷.

Потребовались крайние меры. Приняв их, Бальзак революционизировал французскую литературу и значительно увеличил количество своих читателей; но они же привели к новому критическому положению, из-за которого его вторая поездка в Италию стала не столько экскурсией, сколько полномасштабным отступлением. Сначала Эмиль де Жирарден, чья ежедневная газета «Пресса» нанесла последний удар «Парижской хронике», попросил у Бальзака роман. Жирарден понимал, что новости, которые нравятся публике, на самом деле новостями не являются. Если бы он мог заполнить треть газеты популярным романом, тиражи бы возросли. Может быть, он имел в виду нечто вроде «Записок Пиквикского клуба» Диккенса, которые начали выходить в ежемесячных приложениях в апреле 1836 г., когда Диккенсу было всего двадцать четыре года. Бальзак предложил Жирардену «Старую деву», которая, таким образом, стала первым французским романом-фельетоном, или романом с продолжением. «Старая дева» была опубликована в двенадцати ежедневных выпусках начиная с 23 октября 1836 г.⁷⁶⁸ Впоследствии Бальзак будет почти все свои романы продавать дважды: один раз газете, один раз издателю. Те самые газеты, которые Бальзак прежде так презирал, открыли для него огромный новый рынок. Но существовали и трудности, с ними он так и не справился до конца, и они до некоторой степени оправдывают его критическое отношение к прессе. В отличие от Эжена Сю, который просто нес бред от начала до конца куска, понятия не имея о том, что будет дальше, Бальзак вживался в свой замысел и расширял его, пока он не становился единым целым. Как мог он каждую неделю выдавать сюжет по кускам? Другая трудность состояла в том, что вкусы любителей газет и любителей романов различаются. Читатели газет требовали, чтобы каждый выпуск заканчивался «на самом интересном месте». Их вполне устраивала упрощенная психология, незамысловатый сюжет и благопристойность, чтобы можно было без вреда дать роман жене и детям. Подобным запросам не совсем соответствовал рассказ Бальзака о пожилой женщине и ее сексуальных потребностях. В газету потоком поплыли жалобы, на что Бальзак, в свою очередь, жаловался в предисловии к «Служащим» в 1838 г.: «Наши читатели, которые с радостью читают чудовищные подробности в «Газетт де Трибюно» (печатавшей отчеты о судебных процессах. – Авт.) и позорную ложь в рекламных объявлениях, подняли крик над слишком пышными грудями мадемуазель Кормон»⁷⁶⁹. Труд оказался мучительным. Разделив роман на отрывки одинаковой длины, Бальзак делал все, что мог, чтобы втиснуть его в колонки «Прессы». Его уверенность в себе пошатнулась, особенно на следующий год, когда в той же газете появился анонс «Служащих», а читатели в ответ писали, что роман скучный и глупый: «Если так, значит, я в самом деле серьезно ошибся»⁷⁷⁰. Другие газеты обрушились с критикой на Бальзака, хотя на самом деле они нападали на Жирардена. Авторы рецензий на «Старую деву» притворялись, будто ничего не понимают или шокированы; они высмеивали пристрастие автора к френологии, физиогномике и характерологии⁷⁷¹. «Так, – издевается рецензент в «Шаривари», – г-н де Бальзак расскажет вам, что, если мужчина идет с левой ноги, значит, у него склонность к северным языкам. Если женщина по привычке завивает волосы в тугие кудряшки, можете быть уверены, что она хорошо варит абрикосовое варенье»⁷⁷².

На самом деле «Старую деву» ждал неподтвержденный успех – но только для Жирардена. Несмотря на «шум и крики», тиражи его газеты стремительно росли и дали ему возможность выглядеть порядочным и высоконравственным малым, когда он объявил, что не станет печатать следующее произведение Бальзака – историю о проститутке по кличке Торпиль (имелась в виду рыба, электрический скат, а не торпеда).

Вторая предпринятая Бальзаком крайняя мера доказывает его веру в волшебную силу договора. Она потребовала куда меньше труда. Он ликвидирует остальные литературные активы. В «Ревю де Де Монд» появилась рецензия Сент-Бева на «Поиски Абсолюта» (La Recherche de l’Absolu). В статье, полной двусмысленных комплиментов и едких похвал, Сент-Бев открыл широкой и напыщенной аудитории «Ревю», что Бальзак вначале бочком проник на литературную сцену в маскарадном костюме лорда Р’Ооне⁷⁷³. Бальзак обратил разоблачение к своей выгоде и, несмотря на попытки своего старого знакомого, Лепуатвена, расстроить сделку, выкупил права на свои ранние, «добальзаковские», романы и продал их издателю Ипполиту Суверену. Его «секретари» подчистили самые неряшливые куски, написали еще два романа, избавились от лишних рек крови и отрубленных конечностей, изменили заглавия. В рекламе появилась глупая фраза, которая прилипла к Бальзаку до конца его жизни. Романы назывались юношескими произведениями «самого плодовитого из наших современных писателей».

Если в прошлом были деньги, деньги ждали и в будущем. В ноябре наступила одна из минут обманчивого триумфа, которые Бальзак так хорошо описывает. Он на целую неделю уехал в Саше, «чтобы отдохнуть, как дитя, на материнской груди», а заодно избежать ареста. Тогда Бальзак объявил, что все его долги выплачены. Под «всеми» он понимал «долги, которые ему докучали». «Сегодня, в два часа, – сообщил он отставному торговцу скобяными изделиями, который ранее навещал его в мансарде на улице Ледигьер, – я подписал контракт, который положил конец всем моим тревогам и мучениям, убившим бы меня, если бы они продолжались еще немного. Мне осталось рассчитаться только с вами, моей матерью и мадам Деланнуа (еще одна знакомая семьи. – Авт.)»⁷⁷⁴. Контракт, о котором шла речь, касался всех его будущих произведений. Бальзаку оставалась самая малость: написать их.

Булавочная головка, на которой Бальзак воздвигал очередную перевернутую пирамиду, состояла из аванса в 50 тысяч франков. Он по-прежнему был глубоко в долгах, по-прежнему не мог посещать Оперу из страха, что его там увидят, и по-прежнему был охвачен оптимизмом, который он так живо разъяснял в предисловии к «Отцу Горио»: «Уже долгое время единственным намерением автора при книгоиздании было повиноваться второй судьбе (так часто противопоставляемой нашей небесной участи), которую куют для нас общественные события и чьи исполнители известны под именем кредиторов – ценная порода, ибо их название означает, что они в нас верят»⁷⁷⁵.

Основателю «Парижской хроники», Уильяму Даккету, чьи долги принял на себя Бальзак, как ни печально, кредиторы не верили. Даккет продал свои векселя людям, умевшим выколачивать долги. Теперь у Немезиды Бальзака появилось несколько лиц. Он велел перевезти мебель с улицы Кассини на улицу Батай. Как только судебные приставы обнаружили его новое убежище, он снял комнату на улице Прованс, в доме номер 22, всех оповестил о своем новом месте жительства, но так туда и не переехал. Огюст де Беллуа предложил ему крышу над головой; возможно, какое-то время Бальзак ночевал у него. 8 февраля 1837 г. на улице Кассини захватили его любимый экипаж тильбюри – с фонарями, вышитыми подушками, гербами на дверцах и т. д.

Для Бальзака «утрата иллюзий» была равнозначна открытию, что оптимизм не всегда помогает. Отсюда и его желание перед вторым великим поражением бежать туда, где иллюзии еще процветали. На помощь пришло полученное им юридическое образование: еще оставались затруднения с наследством графа Висконти. Сара и Эмилио снова попросили его о помощи. Вместе с Бальзаком они приглашали поехать в Италию Теофиля Готье, но тот был занят – трудился обозревателем на Парижском салоне. Поэтому 14 февраля Бальзак поехал в Италию один. 18 февраля небо над Миланом осветилось ослепительным северным сиянием, а 19 февраля Бальзак въехал в город и снял номер рядом с театром Ла Скала в лучшем отеле города, «Альберго делла Белла Венеция»⁷⁷⁶.