Жизнь Бальзака

Робб Грэм

Жизнь Бальзака после его возвращения в Париж описана подробнее. То был год, «лишенный счастья и полный работы»¹⁰³⁷. Если с ним и происходили перемены, то только к худшему. Доктор Накар прописал ему пиявки для лечения арахноидита, опиум (для наружного применения) от невралгии и – невероятно – отдых в постели как лекарство от бронхита: «Один, с головой набитой задачами, о которых я не должен думать! <…> Под конец я пожирал по двенадцать книг в день!»¹⁰³⁸ В число других недомоганий входили частые простуды и зубная боль, ужасный приступ разлития желчи. После того как он в феврале 1844 г. двенадцать часов правил корректуру, с ним, по неподтвержденным данным, случился еще один апоплексический удар. Потом у него открылось кровохарканье. «Может быть, все к лучшему», – решил он и повез корректуру в типографию, посетил Сен-Жермен-де-Пре, где, что для него необычно, помолился за Эвелину, пешком дошел до реки, купил мемуары герцога де Лозана на набережной и прочел их в омнибусе по пути домой, в Пасси. Эвелине он сообщил, что сделал из откровений великого любовника единственный вывод: «можно быть счастливым, любя одну женщину»¹⁰³⁹.

В дополнение ко всем болезням случались и другие помехи в работе, весьма досадные. Вдруг объявилась старая гувернантка Анны Ганской – «глупая гусыня»¹⁰⁴⁰.

Она объявила, что собирается уйти в монастырь, но вместе с тем ужасно заинтересовалась французскими кондитерскими, таким образом подтвердив опасения Бальзака о последствиях чрезмерно затянувшейся девственности. Затем хозяин дома в Пасси сдал пустующие комнаты группе прачек, которые привели с собой величайшего врага, известного писателям: шумных детей. Бальзак подсчитал, что их вопли обойдутся ему в 30 тысяч франков в год. У него не было ни времени на переезд, ни денег на покупку дома в Париже. Он закончил повесть, сюжет которой подсказала ему Эвелина: молодая девушка, Модеста Миньон, пишет восторженное письмо знаменитому поэту Каналису и затем влюбляется в его секретаря. Бальзак сделал местом действия Гавр, куда ему пришлось ехать за своим сундуком. Он считал, что создал шедевр. Затем он приступил к роману «Крестьяне», который цитирует Маркс в «Капитале». Маркс называл «Крестьян» примером того, как экономику страны душат узурпаторы. Жизнь Бальзака пошла ему на пользу; и он надеялся, что в ближайшем будущем сумеет собрать ценные сведения об имении в Верховне.

Конец туннеля был виден по-прежнему, но что на той стороне – день или ночь? Эвелина наконец выиграла тяжбу, и Бальзак занимался устройством ее тайной поездки в Париж. Так как ей запрещено было приезжать во Францию, Бальзак предлагал воспользоваться его паспортом: Эвелина станет его сестрой, а Анна – племянницей, и он встретит их в Дрездене. Он отправил им письмо из Пасси 24 апреля 1845 г., в котором вспоминает дни, что они вместе провели почти двенадцать лет назад, планирует будущее, все более отдаляющееся, как мираж: «Узнает ли Анна ее старого женевского приятеля в седовласом старом джентльмене, кого уличные мальчишки обзывают толстяком, когда он идет по улице? Для меня это служит поводом для некоторого беспокойства».

Глава 16

Революция (1845—1848)

Физический «упадок», как называл свое состояние Бальзак, на самом деле был очень унизительной и неотвратимой проблемой. Его тело готовилось к отдыху и жизни в любви и на досуге, которые он давно обещал себе, но в которых так долго себе отказывал. Подобно величественной линии талии Кревеля в «Кузине Бетте», тучность служила признаком человека успешного, добившегося всего самостоятельно, человека, который много весил на весах истории. Если учесть советы по снижению веса, которые приводил Бальзак в своих письмах (долгие прогулки перед завтраком, умывание холодной водой и никакого кофе с молоком), Эвелина в этом отношении была ему равна. Правда, у него были проблемы с сердцем, но он не ассоциировал болезнь с тучностью. Главным источником тревоги стал вопрос, который Бальзак никогда не задавал напрямую в своих письмах, но который отбрасывает на оставшиеся ему годы куда большую тень, чем линия его талии: почему свадьбу откладывали почти до самой его смерти? Можно предположить, что Бальзак исполнял пророчество, которое делал часто: смерть будет ждать его на финишной прямой. Второй ответ, который, возможно, служит более развернутым вариантом первого, заключается в том, что Эвелина обладала благоразумием, какое Бальзак искал в потенциальной спутнице жизни с тех пор, как поместил себя под опеку Лоры де Берни.

Конечно, оставались его долги, с которыми мы на время распростимся до того, как Эвелина начнет их выплачивать. Бальзак к тому времени вот уже двадцать лет считался банкротом; ему часто недоставало карманных денег, хотя ему редко отказывали в кредите. Последнее обстоятельство было для него очком в свою пользу; он с нетерпением ждал ее криков восхищения, когда она просмотрит его счета¹⁰⁴¹. Может быть, ожидание было вполне разумным. Если бы Эвелина прочла подробный отчет о финансах Бальзака, опубликованный в 1938 г. Рене Бувье и Эдуаром Мениалем, она бы увидела, как различные финансовые катастрофы годами сотрясали его, подобно землетрясениям. Правда, на нее вполне мог произвести впечатление тот факт, что в конце концов он все-таки достиг своего рода неустойчивого равновесия. Жаль, что Бальзак все же не был с ней до конца откровенен. С середины 30-х гг. о том, чтобы расплатиться с долгами с помощью романов, не могло быть и речи. Поэтому, когда он хвастал, что победил бедность пером, он едва ли делал честь своей изобретательности или правде. В конце 1845 г. его долги составляли самую малую сумму за десять лет (145 тысяч 521 франк – около 450 тысяч фунтов на сегодняшние деньги). Сумма снизилась до минимума во многом благодаря мелким преступлениям, к которым Бальзак относился философски. Например, он считал, что занятыми деньгами мы обязаны жадности наших кредиторов¹⁰⁴². Так, он вынужден был продать «Ле Жарди», просил друзей подписывать за него векселя, занимал деньги под чужими именами и изображал нищету, вынуждая кредиторов получить от него лишь малую часть долга и еще радоваться при этом. Становится понятно, почему гостей в «дворцовой резиденции», куда он переехал в 1847 г., убеждали в том, что Бальзак просто сторожит дом. «Я беднее, чем когда бы то ни было! – униженно уверял он Готье. – Ничто из того, что вы видите, мне не принадлежит. Я просто обставил дом для одного знакомого, который скоро вернется»¹⁰⁴³. Дом на улице Фортюне (теперь улица Бальзака), в тихом квартале возле Елисейских Полей стал последним финансовым подвигом Бальзака. Наполняя дом дорогими вещами, картинами и антикварной мебелью, купленными, как ему казалось, с большой выгодой, он создавал идеальную обстановку для своей будущей жены и в то же время сам подсказывал ей несколько причин не выходить за него замуж: к концу 1847 г., когда наконец были выплачены последние долги за «Парижскую хронику», его общий долг поднялся на новую вершину в 217 тысяч 248 франков. Последующие ссоры с Эвелиной нашли отражение в пьесе Бальзака о тщеславном биржевом дельце Меркаде. «Я восхищаюсь плодотворностью твоих замыслов, – говорит жена должника, – но мне больно слышать об уловках и причудах, которыми ты пытаешься себя обмануть»¹⁰⁴⁴. То, что Эвелина начала расплачиваться по долгам жениха, финансировала их совместные поездки и вообще взяла его денежные дела в свои руки, возможно, служит вернейшим доказательством ее любви к нему. Во всяком случае, она явно не склонна была принимать его долги за «выгодное вложение капитала».

Если предположить, что их браку препятствовали не долги, значит, у Эвелины были другие причины откладывать свадьбу. Управлять Верховней на расстоянии было невозможно, тем более что управляющие были нечестными. Нельзя было надеяться, что имение по-прежнему приносило бы регулярный доход. Эвелина не была уверена и в том, что ей позволят сохранить Верховню, если она выйдет замуж за иностранца. Следовательно, делом первостепенной важности становился брак ее дочери: она могла подарить Верховню Анне в обмен на ренту. Поэтому на встрече в Дрездене она представила Бальзаку жениха Анны, Ежи (Георга, Юрия) Мнишека, вежливого и приятного молодого человека, владельца огромного имения на Западной Украине (заложенного, но кредитоспособного). Ежи увлекался энтомологией. В 1845 г. ему было 22 года; он был достаточно юным, чтобы стать хорошим спутником для семнадцатилетней Анны. В конце апреля Бальзак поехал в Дрезден. Незадолго до того его сделали кавалером ордена Почетного легиона – судя по всему, он воспринял эту почесть молча, может быть, потому, что надеялся получить более высокую награду. Он с оптимизмом преодолел дрезденские унижения: Эвелину подвергли остракизму за то, что она отказывалась говорить о своем возлюбленном. Они вчетвером очень весело проводили время. Они дали друг другу прозвища по персонажам популярного в то время фарса «Бродячие акробаты». Эвелина называлась Аталой, а Бальзак, «главный клоун», – Бильбоке. Он как будто снова вернулся в детство. Он без конца веселил своих спутников; те относились к нему с нежностью, а иногда, что неизбежно, снисходительно: Бильбоке либо не замечал этого, либо ему было все равно.

Новые имена для новой жизни. Чем ближе он подходил к браку с Эвелиной, тем больше рассказывал о том, как жестоко мать обращалась с ним в детстве. Возможно, Эвелина нашла еще один повод не торопиться со свадьбой. Она не знала, сумеет ли оправдать его великие ожидания. Бальзак снова и снова умолял ее не беспокоиться. Мучительное ожидание, уверял он, скоро закончится. Его «волчок» (он называл ее так в память о волках в Верховне) прекраснее, чем когда бы то ни было, и прошлое вовсе не знаменует собой будущего. Он еще может писать и зарабатывать деньги: «Когда я думаю, что становлюсь кретином, мои способности возвращаются с еще большим блеском, чем прежде. Страх и горе – руки кухарки, которая начищает горшки и сковородки, и грубый песок, которым они натирают медь, заставляет нас думать, будто мы больны»¹⁰⁴⁵. Единственную трудность теперь представляло то, что «серьезные люди начали понимать, что я больше историк, чем романист. Они перестали меня критиковать, что меня тревожит: мне нужно, чтобы меня кусали за пятки еще лет десять»¹⁰⁴⁶.

Уверенность в том, что его произведения причислят к «классике»¹⁰⁴⁷, очевидно, не мешала творчеству. И все же, если читать «Человеческую комедию» в хронологическом порядке, можно добраться до более отдаленных уголков и запасников музея и найти как экспонаты, вполне заслуженно забытые, так и несколько шедевров. Начался период неоконченных романов – «Мелкие буржуа» (Le Petits Bourgeois), «Депутат от Арси» (Le D'eput'e d’Arcis), «Крестьяне». Каждый из них представлял собой гигантский труд, призванный заполнить пробел в «Человеческой комедии»; но неоконченные романы вряд ли являются чем-то новым в жизни Бальзака, и неправильно будет говорить о спаде творческой энергии, не упомянув все посторонние вещи, которые занимали его время: путешествия, поиски жилья и подбор мебели для нового дома. Самое большое единичное препятствие можно измерить довольно точно: письма к Эвелине, которые с 1845 г. до его смерти насчитывают свыше двух пятых общего объема его творчества. Всякий раз, как они разлучались, он от нетерпения не мог работать. Первый признак того, что две его большие страсти – Эвелина и «Человеческая комедия» – возможно, несовместимы. Но, когда Эвелина с Анной в июле 1845 г. тайно приехали в Париж, Бальзак вдруг снова начал писать. «Тройное мученичество» «сердца, головы и дела»¹⁰⁴⁸ на время подошло ко концу, как следует поступить и с мыслью о том, что брак неизбежно означал для него конец писательской карьеры.

Эвелина с дочерью остановились на съемной квартире неподалеку от дома в Пасси. Они тратили целые состояния на одежду и украшения, ходили в театр, но с родней Бальзака так и не познакомились. Когда Эвелина зашла к своему «мужу-любовнику», она застала его в разгаре работы над произведением, на первый взгляд противоречащим его состоянию. Однако выбор темы доказывает, что в то время он был счастлив и доволен. В «Мелких невзгодах супружеской жизни» (Petites Mis`eres de la Vie Conjugale) показано, что происходит после того, как заканчивается «прилив медового месяца»¹⁰⁴⁹. Бальзаковский анализ отношений, опускающихся до взаимной зависти и эмоционального манипулирования, принимает вид серии виньеток, напоминающих карикатуры Домье (особенно характерно описание загородной поездки в обществе капризного ребенка и злорадной тещи) и примечателен отсутствием практических решений. Бальзак словно говорит: вот что такое современный брак, который считается «хорошей сделкой», – прообраз того брака, какой он предсказал для себя. На тот случай, если Эвелина примет чтолибо на свой счет, в 1846 г. Бальзак, внося правку в «Физиологию брака» для шестнадцатого тома «Человеческой комедии», добавил краткую заключительную фразу: «Если я когда-нибудь женюсь… можете быть уверены, я предложу восхищенным современникам образец современного домашнего очага»¹⁰⁵⁰.

У Эвелины появилась возможность испытать своего жениха в конце июля, когда они поехали в Турень осматривать замки Луары – Блуа, Амбуаз, Шамбор¹⁰⁵¹, – а затем покупать антиквариат в Голландии и Бельгии. Они расстались в Брюсселе в конце августа; Бальзак вернулся в Париж, где тратил большую часть времени на поиски дома, затем снова пустился в путь, чтобы соединиться с Эвелиной в Баден-Бадене, где он пробыл неделю. В 1845 и 1846 гг. Эвелина была настолько близко, что излучала сильное притяжение, и от одного лета до другого Бальзак превратился в полноценного туриста, а писателем бывал лишь от случая к случаю. Единственным крупным произведением того периода стала третья часть «Блеска и нищеты куртизанок», которая вышла в свет в июле 1846 г. Вернувшись в Пасси в пять утра 5 октября 1845 г., он 23 октября снова отправился в путь, чтобы встретиться с Эвелиной, Анной и Ежи в Шалон-сюр-Соне. Они провели вместе две недели, отплыли из Тулона в Неаполь, где Бальзак оставил их на зиму. (Эвелина была вовсе не так экономна, как можно предположить из ее советов Бальзаку.) Бальзак возвращался на корабле и попал в шторм. Пить было нечего, кроме шампанского. Он видел желтые воды Тибра и Арно, которые впадали в море, и осмотрел Пизу под проливным дождем. В Марселе он присоединился к писателю и поэту Жозефу Мери, дал ему урок в искусстве общения с антикварами, купил фарфора и украшений на 1500 франков и вернулся домой 17 ноября. По его мнению, Париж изменился. Знакомые виды теперь напоминали ему об Эвелине: «Писать крайне трудно… Мы должны воссоединиться. После Дрездена я ничего не сделал… Мое сердце так же изношено, как и мозг, равнодушно ко всему, что не является частью себя, а ведь еще надо зарабатывать состояние». Он отправился за покупками для Ежи и Анны, задумал спальню в доме, который еще предстояло найти, и посетил тюрьму Консьержери, где в конце третьей части «Блеска и нищеты куртизанок» повесился Люсьен де Рюбампре.