Жизнь без спроса
Шрифт:
Последний перед этим раз я была на Синае десять лет назад и потому не могла адекватно оценить те изменения, что произошли в курортном городке в результате свершившейся антимубараковской революции. Набережная выглядела чрезвычайно пустынно, и неясно, что явилось причиной этого – политика или погода. Февраль – довольно холодный месяц, по египетским меркам, время ветров, несущих в себе не только неуютную промозглую прохладу, но и пыль. Пыль всепроникающая, колючая. Мне, во всяком случае, она именно таковой показалась.
Я вытащила из сумки блокнот. На первой странице не пишущей, как обычно, шариковой ручкой было нацарапано название центра подводного плавания. Там же – адрес, номер строения на набережной и номер телефона владельца-египтянина.
Тот русскоговорящий мужчина звонил с Машиного. Заикаясь, он промямлил что-то вроде того, что он – лицо случайное, его просто попросили позвонить с оставшегося в Машином ящике телефона кому-нибудь из родственников и друзей. Разумеется, он нажал «мама» и соединился со мной. Насчет того, что сам он в центре не работает, мужик скорее всего врал. Я была уверена, что дайвинг-центр под названием «Golden Fish» ориентирован в первую очередь на соотечественников. Очевидно, «Золотая рыбка» – это та самая пушкинская «владычица морская», а наш брат турист, как правило, ни на каком ином языке, кроме русского, не говорит. В Египте русские инструкторы работают полулегально. Проблем обычно не возникает… до того момента, разумеется, пока не случается серьезная неприятность. Тогда появляются всевозможные инспекторы из самых разных контролирующих организаций и начинают шерстить бедного владельца. Пока хозяин выкручивается, раздавая взятки направо и налево, персонал разбегается. Люди либо ждут, пока буря уляжется, либо находят другую работу, как правило, где-нибудь неподалеку.
Ахмед не сразу нашел дорогу и немного поплутал по неприглядным дахабским подворотням. Он даже едва не задавил маленькую отару, состоявшую из полутора десятков клочковатых пыльных овец. В очередной раз мой шофер проскочил «не туда» и, разворачиваясь в тупике, не заметил группу замурзанных парнокопытных, уныло пасшихся
Наконец мы остановились на небольшой площадке, с которой можно выйти на пешеходную часть городской набережной. Парадный вход в нужный нам центр подводного плавания, совмещенный с магазинчиком и маленьким кафе, располагался со стороны променада, а ворота для машин, доставляющих баллоны и прочее оборудование, выходили в подворотню. Разумеется, и сам дайвинг-центр, и магазин, и кафе были закрыты, было еще слишком рано.
Я решила не ждать, вернулась в машину и спросила Ахмеда, знает ли он, как проехать к «Голубой бездне». Тот почему-то не сразу понял, о каком месте я говорю, но затем сообразил и энергично закивал головой. Я решила не пытаться звонить хозяину дайвинг-центра, все равно в этом не было никакого смысла. Лучше мне побыть там… одной. Я сама не знала, почему лучше, но… В общем, мы поехали.
«Blue Hole» в буквальном переводе с английского – «Голубая дыра», но по смыслу правильный перевод – скорее «Голубая бездна». Это мекка аквалангистов всего мира. Каждый существующий в мире дайвер либо уже побывал здесь, либо твердо знает, что в один прекрасный день совершит здесь одно из самых интересных и крутых своих погружений. У кого-то с «Голубой бездны» все начинается, у кого-то на ней все заканчивается. Маша клятвенно обещала, что не подойдет близко к этому месту, пока не получит мастерского сертификата. Обманула! И как обманула! Я не могла даже в кошмарном сне представить, что такое может случиться!
По абсолютно пустой дороге мы приехали быстро. Мне казалось, что я потеряла способность чувствовать. То есть какие-то ощущения, разумеется, все же присутствовали, но это были как будто не мои ощущения, словно я в кино. Смотрю фильм, и при этом сама же непонятно зачем в нем играю. Фильм – дрянь! То ли Феллини, то ли Антониони, то ли Пазолини. Чертовы кумиры моей молодости!
Ахмед не мог знать, что случилось, но подозревал, видимо, что я не в себе. Парень откровенно беспокоился об обещанной на ближайшие дни работе и решил не отступать от меня ни на шаг. Он заботливо подхватил меня на выходе из машины и бережно взял под локоть.
Открывшийся пейзаж потрясал своей незатейливостью. Самый обычный пляж с навесами и шезлонгами. Жмутся друг к другу арабские лавочки со стандартным набором товаров: папирусы, кальяны и футболки, тоже закрытые. А вот в большинстве кафе уже началась неторопливая жизнь. Сонные хозяева и работники запалили угли в жаровнях и начали расстилать пестрые циновки. Каждые десять-двадцать метров берега «контролируются» каким-нибудь бедуинским кафе. Отдыхая между погружениями, аквалангисты могут заказывать себе в кафе еду и напитки, а могут экономить и пить лишь принесенную с собой воду. Платить все равно придется – за топчан, за ковер, за столик, за факт собственного присутствия… Цены на еду и напитки соответствуют недорогой московской закусочной, то есть, по египетским меркам, баснословно высоки.
Сразу за лежаками плещется море, каменистое мелководье. Пять-шесть метров от берега вы идете по колено в прозрачной бирюзовой воде. Еще один шаг – и глубина уже… пятьсот метров ! Этот фантастический природный колодец имеет почти строго вертикальные стены и, продвигаясь метр за метром, можно проследить, как меняются формы жизни в зависимости от глубины. Обитатели мелководья – яркие и праздничные – в основном кишат у разноцветных кораллов поверхности, сверкают в золоте прорывающихся солнечных лучей. По мере погружения в пучину из всех цветов остается только синий. Рыб становится все меньше, они куда мрачнее своих порхающих наверху собратьев, но зато выглядят очень таинственными. В этой синеве вам может посчастливиться встретиться с кем-нибудь по-настоящему большим: с рыбой-наполеоном или даже с безразличной к вам акулой. Колодец «Голубой бездны» как будто специально создан для наблюдения за изменениями подводной жизни.
Много лет назад я приезжала сюда и видела все это своими глазами. Но это было давно, очень давно. Я знала, что когда-нибудь вернусь – но и в страшном сне не могла себе представить, что это произойдет именно так.
Я велела Ахмеду ждать возле машины, а сама пошла вперед вдоль берега. Сразу за чередой ларьков и кофеен началась «Мемориальная стена». Когда-то мне, как и каждому с аквалангом, тоже настоятельно порекомендовали вчитаться в надписи, выбитые в скальной породе и на каменных плитах. Там нет могил, только память о тех, у кого могил нет и никогда не будет. Они навсегда остались в «Голубой бездне». Родным и близким не удалось ни найти их, ни даже поднять на поверхность, чтобы проститься. Имена вырублены и вырезаны на самых разных языках, больше всего – на английском, русском и арабском. В прошлый раз их было меньше. Скоро скалы не хватит, и скорбные надписи покроют и соседнюю каменную глыбу, возвышающуюся над холодной синевой Красного моря.
Я прошлась вдоль плит, вчитываясь в страшные слова и безжалостные даты. Не смогла пройти мимо леденящей душу надписи, напоминающей о юном аквалангисте, который ушел под воду пару лет назад. Погибший был Машиным ровесником. «Have a fan dive!», «Кайфовой подводной прогулки тебе!» вместо будничного «Спи спокойно!» пожелали те, кому он был дорог. Я прижалась лбом к серому камню и зарыдала. Самое жуткое, что мне стало нестерпимо жалко не Машу, а себя! Я ощутила себя брошенной и забытой. Ведь моя дочь видела этот жуткий «вернисаж» и должна была подумать о тех, кому она нужна на этой земле. В первую очередь подумать обо мне! Я понимала, что Маша обо мне не подумала. Что заставило ее пойти на этот безумный, бессмысленный риск?
Красивейшая часть «Blue Hole» – ворота расположены на глубине между отметками пятьдесят шесть и семьдесят пять метров. Всякий дайвер мечтает побывать именно там, чтобы увидеть ворота. А еще лучше – полюбоваться на это чудо природы снизу, метров с восьмидесяти. Все бы ничего, но обычное снаряжение и сжатый атмосферный воздух позволяют абсолютно безопасно погружаться до тридцати метров. Опытные и хорошо обученные аквалангисты могут дойти и до сорокаметровой отметки. Но сорок – это предел.
На большей глубине в организме человека, дышащего сжатым атмосферным воздухом, начинаются процессы, которые могут привести к самым тяжелым последствиям. В крови от огромного давления растворяется слишком много азота, что может тут же, на глубине, привести к азотному наркозу – мгновенному опьянению, потере ориентации и засыпанию. Азотный наркоз не похож на алкогольный. Он всегда внезапный, всегда неожиданный. Никогда нельзя точно предсказать, шарахнет ли тебя сегодня и завтра на одной и той же глубине, при одной и той же температуре воды. Ни железная сила воли, ни атлетическая тренированность тела не помогают. Растворенный в крови азот может привести и к кессонной болезни, так как у аквалангиста может не хватить времени для постепенного безопасного всплытия с декомпрессионными остановками. В этом случае при выходе из воды кровь просто вскипит пузырьками азота, так бурлит кока-кола в открываемой бутылке. Азотные пузырьки закупоривают сосуды мозга, сердца и далее везде. К тому же и кислород на большой глубине приобретает токсичные свойства. Но главная беда даже не в самом азотном наркозе, кессонной болезни или отравлении сжатым кислородом, а в том, что подобные реакции строго индивидуальны и параметры их наступления отличаются даже для одного человека в разные дни. Поэтому многих все же «проносит», и немало счастливчиков гордо рассказывают, как на их дайв-компьютерах зафиксировалась отметка «80», и о том, какую красоту они имели счастье лицезреть на этой глубине. Иногда они лгут, иногда говорят правду, но пример их случайных удач толкает на «подвиги» все новых и новых поклонников подводной разновидности «русской рулетки» и превращает «Голубую бездну» в бездонную братскую могилу.
Конечно, можно и по-другому насладиться красотами этого уникального чуда природы. Можно совершить безопасное погружение к самим «воротам», но для этого необходимо освоить технологию технодайвинга. «Технари» используют другое оборудование, и вместо сжатого воздуха в их баллонах – гелиево– и аргоно-кислородные смеси. И стоят такие погружения несравнимо больше – вместо нескольких десятков долларов за погружение со стандартным оборудованием одно глубоководное погружение обходится зачастую даже не в сотни, а в тысячи долларов! Понятно, что соблазн посмотреть все то же, что видят технодайверы, но только за обычную цену, очень велик. И поэтому с каждым месяцем памятных плит возле входа в «Голубую бездну» становится все больше и больше.
Но зачем этот риск нужен был Маше? Она же знала, что у нас с ней есть средства, достаточные для того, чтобы, не задумываясь, потратить сколько нужно на ее следующий курс, на самое дорогое оборудование. Она знала, что сможет увидеть все нормальным образом, без дурацких смертельно опасных авантюр. Ведь я никогда не покупала бриллиантовых украшений, не мечтала о «Бентли», но зато никогда не жалела денег на путешествия.
Маша с самого детства всюду ездила со мной. Ничего не изменилось, и когда моя девочка повзрослела. Маша была главным смыслом моей жизни и главным моим счастьем. Я никогда не сомневалась во взаимности. И она, конечно, знала, что всегда получит мою помощь, но… Что же случилось?! Может быть, Маша впервые в жизни пошла на поводу у новой компании и решила не выделяться из среды безбашенной молодежи? Решила быть как все? Безумная мысль терзала меня: «Неужели это конец и мне теперь предстоит вырубать в скале Машино имя?»
На берегу появился еще один автомобиль, роскошная спортивная машина неизвестной мне не массовой модели, с не местными номерами, кажется, номерной знак принадлежал какой-то из стран Евросоюза. Сидевший за рулем огромный азиат помог выбраться наружу даме с очень короткой стрижкой, примерно моих лет. Очевидно, женщина была очень больна и измучена, но недоброе лицо ее отличалось совершенной правильностью черт. Фигура тоже была совершенной, если не считать несколько излишнюю худобу. Женщина сняла с себя одежду и осталась в одном купальнике. Азиат помог
Мы вернулись на центральную набережную Дахаба. Ахмед заехал во дворик дайвинг-центра. Там уже началась неторопливая жизнь. Двое подростков-арапчат разбирали заряженные баллоны с воздухом и укладывали их в железные тележки. Парень чуть постарше дежурил на стойке. Увидев меня, он все понял и страшно разволновался. Парень на удивление сносно говорил по-английски. По его реакции я поняла, что моего приезда и ждали, и боялись. Я попросила позвать хозяина, но тот, разумеется, срочно уехал и, разумеется, не сказал куда. Разумеется, мне готовы помочь, но не знают чем.
Я была уверена, что все Машины вещи забрала полиция. Но, к моему удивлению, все осталось в центре. Очевидно, в революционном Египте полиции было не до утонувших аквалангистов.
Парень протянул мне бокс. На дне деревянной коробки находилась хорошо знакомая темно-зеленая Машина сумочка с лежащим внутри солнцезащитным кремом и какой-то еще нехитрой косметикой. Отдельно валялись разрядившийся мобильный телефон и большой кожаный кошелек. В кошельке я обнаружила заграничный паспорт и еще какие-то чеки и малозначащие бумажки.
Парнишка протянул мне помятый, начинающий желтеть слип, отпечатанный на кассовом аппарате.
– Это на четыреста египетских фунтов. Два погружения. Она забыла подписать, мадам… Я не проследил… Меня очень ругали! – вздыхал юноша. – Мы думали, она вернется и подпишет. А вот как нехорошо получилось. Теперь деньги придется возвращать. Их вычтут с меня. Хозяин вычтет.
Я вынула из кармана стодолларовую банкноту и протянула ему.
– Держи!
– О, спасибо, мадам! Я так вам сочувствую, мадам!
– Кто ей выдавал оборудование?
– Я, мадам!
– Я знаю, что моя дочь только начала учиться. Какую карточку она предъявила? У нее же не было сертификата «PADI».
– Был, мадам! Временный, мадам!
Он показал мне на не замеченную мною раньше серенькую картонку, торчавшую в кошельке рядом с паспортом. Совсем забыла: по окончании курса ученик получает временное картонное удостоверение, действующее три месяца до получения постоянной пластиковой карты с фотографией.
Я взяла в руки картонный прямоугольник. Все, как и должно быть: «Maria Yartseva Advanced Open water diver». Ниже – день рождения и дата экзамена. На курс ушло десять дней со дня прибытия. Угораздило ее поехать сюда за два дня до революции! Маша специально сдала досрочно сессию, чтобы полтора месяца учиться, получить этот «продвинутый» сертификат.
– Училась она тоже у вас?
Парень отрицательно замотал головой:
– Нет, мадам!
Он ткнул пальцем в название школы, отпечатанное на временном сертификате: «Queen Tamara».
– Русские?
– Да, мадам, хозяин русский!
– А почему она вдруг у вас решила погружаться? Почему не в своей школе и не со своим инструктором?
Он пожал плечами:
– Не знаю. Но, думаю, она встретилась и подружилась с кем-то в «Маяке» и захотела днем с ними погружаться.
– Что такое «Маяк»?
– «Маяк» – это такое место, где живут, мадам.
– Гостиница?
– Нет… то есть не совсем, мадам. Хостел. Там ночь стоит двадцать египетских фунтов. Это бывшая казарма. Теперь там живет молодежь, которой все равно, где спать. Они ночью песни поют… по-русски, мадам!
Маша по приезде сообщила мне, что нашла молодежный недорогой хостел без телефона в номере, зато с душем. Я не выясняла детали, так как при наличии мобильного телефона мы и так всегда оставались на связи. Признаться, я не представляла, что моя дочка могла останавливаться в отеле за четыре доллара. Она никогда не была транжирой, но, несомненно, нуждалась в чистоте и минимальном комфорте.
– Где этот «Маяк»? Далеко?
– Прямо через площадь, мадам. Налево за угол и напротив. Если она там жила, то там, может быть, остались вещи. Вы спросите, там все знают всех. А хозяина теперь долго не будет, и все русские инструкторы тоже уехали. Тот инструктор, что тогда вел группу, он из Киева. Он, после того как рапорт в полицию сдали, сразу уехал.
– Разумеется. – Мне оставалось лишь грустно усмехнуться.
– Вам здесь некого о чем-то спрашивать, мадам…
– Это я уже поняла… пойду в «Маяк»…
– И еще… одно…
– Что еще?
– Мне очень неудобно, мадам… Но она взяла в аренду новый костюм, весь новый комплект, итальянский, мадам… очень дорогой… и алюминиевый баллон…
Меня передернуло:
– Не морочьте мне голову, все оборудование застраховано.
– Да, конечно, мадам, простите… – испуганно ретировался парень. – Просто сейчас такие события в Египте… Никто не знает, как поведут себя страховые фирмы.
– Не сомневаюсь, вы разберетесь со своими проблемами.
– Да-да, еще раз простите… я очень сочувствую вам, мадам!
Не подходя к Ахмеду, я по указанному маршруту перешла маленькую пыльную площадь, на которой мы уже стояли утром, и оказалась перед большими грязными воротами. «Light house» – было написано красной масляной краской на облупленной серой штукатурке. Чуть ниже добавили черной краской, уже по-русски: «Гостиница «Маяк». И чуть ниже еще: «Русский клуб. Хочешь – живи, как человек, а не хочешь – иди на х…!»Я вспомнила, что слышала об этой юдоли скромности и аскетизма от одного знакомого дайвера по имени Вова и по прозвищу Борода. Это подобие постоялого двора было возведено в ранг отеля неким бедуинским кланом, унаследовавшим оную убогую недвижимость от израильской армии. Израильтянам здание служило казармой. Как гласит предание, возвели эту казарму еще задолго до израильтян древние набатейцы, но быстро оставили ее, повесив предварительно на воротах проворовавшегося строителя-подрядчика. Тот позволил себе сверх меры нажиться на простых набатейских военнослужащих. Единственное достоинство отеля – дешевизна. Даже в лучшие времена цена «номера» в нем не превышала ста баксов в месяц.
Никакого административного помещения мне вообще найти не удалось. Двухэтажный барак, разбитый на комнатки-конурки, образовывал подкову. Во внутреннем дворике располагалась кухня и что-то типа общей столовой, обставленной грязными пластмассовыми столиками, топчанами и пыльными бедуинскими ковриками.
На одном из ковриков, скрючившись, спал бомжеватый тип. Из-под зеленой вязаной лыжной шапочки, полностью скрывшей лицо, выбивались седые лохмы. Кроме шапки, на нем имелись свитер и шерстяные носки. Штаны отсутствовали, а некогда белые трусы были позорно мокры. Воняло. Напротив типа на циновке в позе лотоса восседал молодой человек со спутанной и немытой растаманской шевелюрой. Он прихлебывал из большой стеклянной чашки мутную бурду. От бурды шел пар, пахнущий дрянным растворимым кофе. Растаман, не отрываясь, смотрел куда-то сквозь дедка. Похоже, медитировал.
– Простите, – обратилась я к нему. – Вы не подскажете, где здесь ресепшн… или кто-то из администрации?
– Хотите комнату посмотреть? – бабьим голоском спросил меня молодой человек, не отрывая всепрощающего взора от мокрых трусов старшего товарища.
– Нет… мне нужно… в общем, я мать девушки, которую здесь, может быть, кто-то знал… Она…
– Ленка, что ли?
– Нет, не Лена.
– Господи! А кто же тогда, если не Ленка… Ленку-то все знают…
– Маша… Мария Ярцева. Я ее мать. Вы знаете что-нибудь?
Растаман поднялся, поставил чашку на коврик и, пошатываясь, подошел к спавшему. Наклонившись к его голове, заорал:
– Хоккеич! Вставай, Хоккеич!
Потом повернулся ко мне и пояснил:
– Хоккеич его зовут. Он в Сыктывкаре сборную тренировал по хоккею с мячом… Но уж только очень он того… зашибал. И вот результат – где теперь Сыктывкар и где Хоккеич?
Хоккеич мучительно закряхтел и поднялся на карачки. Из-под шапки раздалось невнятное шамканье, в котором угадывался бессмысленный вопрос:
– Кто?
– У этой… ну, у твоей… какая у ней фамилия?
Меня замутило. Хотелось дать в морду и тому, и другому, несмотря на то что они явно не имели никакого отношения к моей беде.
– У ней нет фамилии… сейчас… Она, это… паспорт потеряла… Фамилия у ней в паспорте была, и теперь всё…
– К ней мать приехала, вот. – Растаман указал на меня.
– Мать? – удивился Хоккеич.
Он стянул с головы шапку и уставился на меня рыбьими глазками. Я с отвращением взглянула в открывшееся моему взору пропитое лицо. Хоккеич оказался несколько моложе, чем казалось, возможно, почти моим ровесником, но и это обстоятельство его нисколько не красило.
– Чья мать? – Это более всего напоминало стон.
– Ну, этой, твоей… как ее зовут-то?
– Клавка она… а чо?..
– А! – растаман просветлел и пояснил мне: – Ее, значит, Клавкой зовут! Она выгнала Хоккеича вчера. Он вечером, видать, обоссался… ну, она его, Клавка то есть, и выгнала. Клавка, Клавка… Клавка! Нужно запомнить!
Растаман распрямился, запрокинул голову и потер ладонью лоб.
– А то я подумал, может быть, она Машка-то и есть. А она Клавка, оказывается! И вот Клавка, значит, Хоккеича выгнала теперь, и поэтому он спит на коврике. Так-то вот… Теперь вы поняли?
– Какая мне разница, где спит этот ублюдок! – заорала я в бешенстве.
Растаман испуганно отшатнулся от меня и захлопал ресницами.
– А чего, простите, вы хотели? – Он просто забыл, с чем я к нему обратилась.
Я не успела ответить. Во дворик набатейского отеля быстрым шагом вошел невысокий плотный человек, которого я сразу узнала. Я не видела его много лет, но даже звук его шагов не могла бы не вспомнить.
Я отшатнулась и оказалась в тени деревянного столба, облепленного обрывками брезента.
– Привет, орлы! – обратился вошедший к растаману и Хоккеичу.
– Привет, Олежище… – ответили они почти хором.
– Что, для меня нет новостей?
– Ты все про сумку свою, что ли? – наморщил узенький лобик растаман.
Тот кивнул.
– Не-а… Не находили. Не было ничего.
– И Хоккеичу ничего на перепродажу не приносили?
– Да нет! Ты чо!.. Хоккеич не барыга! – обиделся за приятеля растаман.
На пьяной роже бывшего наставника сыктывкарской спортивной молодежи появилось оскорбленное выражение.
– Понятно… – махнул рукой пришедший. – Все честные… А вещи пропадают… Плохо. Черт с ними, с деньгами и с кредитками, но в телефоне у нее куча всего записано, и паспорт восстанавливать – такая головная боль! Тем более здесь и сейчас! Бедная Маша!
Внезапно он сделал шаг вперед, повернулся в мою сторону и замер как вкопанный. Нет, он не узнал меня. Он вообще не смотрел мне в лицо. Его взгляд остановился на сумочке из зеленой кожи, которую я сжимала в руках.
– Так вот же она! – воскликнул он и протянул руку. – Откуда у вас эта сумка?