Жизнь без спроса
Шрифт:
Ответ
Каждое лето минимум две смены, а иногда и три Инна проводила в пионерском лагере «Коробчеево». Других вариантов летнего отдыха не было. Мама растила ее одна. Никакой дачи у них, разумеется, не имелось, а поездка на море представлялась недоступной роскошью. Маме много лет обещали выдать в заводском профкоме путевку в санаторий в Крым или на Черноморское побережье Кавказа, но очередь до нее так и не дошла. Всегда находился кто-нибудь, кому такая путевка была нужнее, а бороться за себя мама Рая не умела. Хорошо, что хотя бы в подшефный пионерлагерь дочке путевку всегда давали. Не бесплатную, конечно, но пятнадцать-двадцать рублей за смену были вполне подъемной суммой даже для сверхскромного семейного бюджета их маленькой неполной семьи.
В
В следующем году Инна оканчивала школу. После получения аттестата зрелости она собиралась работать и учиться в вечернем вузе.
Способности у Инны были довольно средние, но она – очень упорная. Как принято говорить у учителей, очень усидчивая девочка. Странное слово «усидчивая». В нем содержится намек то ли на склонность к унылому скучному образу жизни, то ли просто на массивную задницу.
Как раз попа у нее была небольшая и, как ей самой казалось, какая-то костлявая. Зато грудь – очень большая, ее девушка очень стеснялась и пыталась скрыть, от чего усиленно сутулилась. Что касается образа жизни, то главными и единственными друзьями девочки были книги. Несмотря на прогрессирующую близорукость, читала она непрерывно, невзирая ни на усталость, ни на освещение. Даже в лагерь она взяла с собой учебники, чтобы не позабыть то, чему училась в прошлом году.
Особенно волновала ее химия. Этот предмет с самого начала давался Инне нелегко, а тут откуда ни возьмись появился новый учитель химии. В прошлом году в школе очень сильно обновился преподавательский состав, пришли несколько молодых учителей-мужчин. Но самым интересным из них, несомненно, оказался «химик» Кирилл Иванович Точилин. В него сразу же втюрились почти все девчонки из старших классов – и Инна не стала исключением. Безусловно, головой она понимала, что все это несерьезно, и даже не пыталась никак бороться за сердце веселого бородатого красавца. Но что было делать, если при одном звуке его голоса Иннины колени дрожали, а мысли в голове путались настолько, что над ее ответами у доски хохотал весь класс! Не смеялся только учитель. Ей казалось, что он смотрел не нее, невысокую, худенькую шатенку в толстенных очках, с самым настоящим состраданием. Среди румяных рослых одноклассниц она видела себя недоразвитым угловатым заморышем, достойным только жалости.
В лагере ее главной обязанностью стала библиотека, или, как ее окрестили дети и другие вожатые, – «изба-читальня». «Избой-читальней» назвали оставленное еще строителями техническое помещение в нежилом здании, предназначенном для хранения строительного и спортивного инвентаря. Пока пионерлагерь строили, в нем жили сторожа. Помещение больше всего походило на небольшой дощатый контейнер с двумя крошечными оконцами, выходившими на помойку – площадку, заставленную мусорными баками. Вход был отдельным, но дверь располагалась прямо перед густыми зарослями боярышника. Чтобы войти, нужно было не только пробраться по узкой глинистой тропинке, но и протиснуться между царапучими ветками и стеной здания.
Внутреннее пространство было разделено на две комнатушки. В той, что побольше, помещалось два квадратных столика для чтения и восемь дощатых табуреток. Предполагалось, что за каждым столиком сможет разместиться четыре читающих пионера, итого восемь человек. Однако в хорошую погоду, когда можно было играть на улице, в библиотеку не приходил никто, а в дождь, наоборот, места не хватало.
Для проживания Инны предназначалась вторая комнатка, точнее, не комнатка даже, а закуток. Там хватало места только для узкой кровати с ржавой и продавленной панцирной сеткой. Тут же на дощатых полках и под кроватью лежали книги. Книги были частично «пожертвованы» заводской библиотекой, частично предоставлены во всеобщее временное пользование сотрудниками, отправлявшими в лагерь своих детей. Обязанности Инны составляли выдача книг, учет и мелкий ремонт. Книги были преимущественно старыми и драными,
Закуток, в котором Инна спала, стал первой в ее жизни самостоятельной жилплощадью. Дома она жила в одной комнате с мамой в двухкомнатной коммуналке-хрущевке, квартире с совмещенным санузлом и пятиметровой кухней. Во второй комнате жил одинокий инвалид – слесарь дядя Толя, потерявший на войне ногу. Несмотря на все нечистоплотность и грубость соседа, Инна и мама Рая помогали дяде Толе по хозяйству и ухаживали за ним, когда он болел.
Так что Инну устраивала даже собственная комната, где стояла кровать с продавленной, скрипевшей при любом движении панцирной сеткой, не выдерживающей даже ее ничтожного веса и не опускающейся до полу исключительно благодаря подставленному под кровать собранию сочинений Горького. По молодости девушку не смущало даже то, что до туалета и умывальника требовалось идти чуть ли не сто метров через неухоженные заросли неведомого кустарника. Она наслаждалась покоем и возможностью побыть наедине с собой.
Впрочем, счастьем это состояние назвать было никак нельзя. Инна мучилась от безответной любви к Кириллу Ивановичу. И вообще, она страдала, осознавая всю свою неказистость и никчемность. Правда, в лагере у нее внезапно появился воздыхатель, тоже пионервожатый по имени Боря. Этот прыщеватый заморыш отвечал за математический кружок. Неизвестно, кому пришло в голову организовать в летнем лагере математический кружок, но понятно, что если к Инне приходили хотя бы в непогоду, то Боря вообще всегда оставался невостребованным. Иногда он, конечно, помогал другим вожатым возиться с малышней, но остальное время норовил проводить у Инны в бытовке. Говорил он мало и неинтересно, в основном просто пялился на Инну и вздыхал. Инна вела себя с ним, конечно, вежливо, но его присутствию нисколько не радовалась. Мечтая о Кирилле Ивановиче, она предпочла бы не иметь ухажера вовсе, чем видеть перед собой Борю. Ничего ужасного в нудноватом парне не было, но сердце ее было занято совсем другим, взрослым и интересным мужчиной.
Со всеми вожатыми и работниками лагеря Инна была в спокойных, нейтральных – одним словом, в никаких отношениях. Единственное исключение – Иннина одноклассница Наташка Кудряшова, крупная, румяная и всегда веселая девица. К Наташке клеился местный массовик Коля.
Несмотря на всю свою простоту и даже незатейливость, только что вернувшийся из армии Николай был центром притяжения всего более или менее взрослого населения лагеря. Каждый вечер сами собой возникали посиделки возле костра, и Коля пел под гитару все подряд. После отбоя, когда у костра оставались только вожатые и доходило даже до выпивки, Колин репертуар становился совсем вольным. Он с особым удовольствием исполнял преисполненные тоскливой романтики блатные песни и перемежал их матерными частушками. Иногда Инна просто не знала, как себя вести; не могла же она брать пример с Наташки, которая беспрерывно хохотала и с каждой новой песней норовила все теснее прижаться к «массовику-затейнику»?
Во время последней такой посиделки, перед окончанием третьей смены, Наташка подошла к Инне, попросила у нее ключи от «избы-читальни». Наташка без всякого смущения совершенно недвусмысленно объяснила ей, чем они там с Колей будут заниматься в течение того часа, который Инна «посидит где-нибудь» на кухне и подождет, пока освободится собственная кровать. Инна опешила, но отказать не смогла. Только поведала Наташке страшную тайну: домик-бытовка не запирался вовсе. Пообещав «не зачитать библиотечные книжки», Наташка скрылась во тьме вместе с Колей.
Инна, как и обещала подруге, задержалась. Она отправилась на кухню коротать время с чаем и с романом Чернышевского «Что делать?». Читать в одиночестве ей пришлось недолго. Увидев, что на кухне горит свет, заявился Боря. Он принялся рассказывать Инне про устройство электронных вычислительных машин, которые, по его мнению, вскоре заменят большинство людей на всех фабриках и заводах. При этом Боря даже проявил определенную смелость и несколько раз попытался взять Инну за руку. Она всякий раз отдергивала руку, но Боря пытался притвориться, что этого не замечает.