Жизнь без света
Шрифт:
С Брайлем у меня поначалу не пошло, но к концу 1-го класса я разобрался, что к чему, потихоньку начал читать и писать, а то уже в дебилые хотели переводить. В интернате были слепые и слабовидящие – нормальные и умственно-отсталые, были с ДЦП, и все мы до 5-го класса учились вместе, в 5-м нас рассортировали, получался один класс для «нормальных» слепых и один для умственно отсталых. Эти отсталые жили в интернате до шестнадцати лет, потом их направляли на предприятия общества слепых – в СССР по КЗОТу полноценно трудиться, т.е. работать полный восьмичасовой рабочий день, можно было только с шестнадцати лет. Были и такие, что полностью умственно отсталые, учиться они не могли и их направляли на работу в производственный цех. Имелся в интернате такой цех, станки разные в нем стояли, и эти полностью отсталые на них работали, доверяли им самые простые и безопасные операции, и зарабатывали они там сущие крохи – рублей 30 в месяц, не больше.
Интернатские к дебилым по-разному относились, кто-то нормально – спокойно, ну дебил и дебил, кто-то, в основном из слабовидящих, любил поиздеваться, а чего не поиздеваться. Если никто не видит – делов-то: подойти в столовой к дебилу и его же тарелку с кашей ему же на голову надеть.
Был
Стая. Один начнет травить больного, слабого, за ним все остальные, и ты попробуй, встань один против стаи – стаи волчат. Новенький не побоялся, и случай с Дрисней был ему в помощь: учинили садисту-издевателю тому темную. Вовка Иванов организовал ее. И организовал, надо сказать, грамотно: договорился с надежными ребятами, ночью разбудил, подвел к кровати того подонка, дал команду, и мы начали…
Почему грамотно? Почему ночью? Потому что, если бы это было днем, сбежал бы гад от нас, выкрутился, зрение-то у него хоть остаточное, но было, а так расставил нас Вовка вокруг кровати, и молотили человек четырнадцать-пятнадцать наперебой! Все. Даже подхалимы, того гада. Так-то они заискивали перед ним, подшакаливали, да видать и им он остобрыл, накопилось злобы у всех за четыре года. Били на слух, на звук, наощупь – слепой только так и может драться. Сначала он орал на нас, матерился, обещал всех убить, потом только стонал, а мы били, били, били! Кулаками били, страшно били, все как сорвались, да и известно, как толпа озвереть может. Здорово мерзавцу, негодяю этому досталось. И ему досталось и нам кое-кому, слепые ведь – поди разберись, кто куда бьет. Директор это дело сильно раздувать не стал, видно и его припек этот деятель пакостями своими, что с ним потом стало, не знаю, потому что сразу после того случая его забрали родители. И Дрисня, кстати, тоже куда-то делся.
И вот ведь дело интересное какое: казалось бы, всё, место диктатора свободно, влезай на трон – король умер – да здравствует король! Ан нет, не стал Вовка этого делать – ни королем, ни лидером не захотел быть, хотел быть со всеми и как все – за справедливость он был, очень уж он любил и уважал ее. И я тоже, наверно, поэтому мы с Вовкой и сдружились, до этого-то я ни с кем особо, со всеми ровно, а с Вовкой прямо закорешились, доверяли друг другу во всем и делились всем, а доведись драться, так спиной друг к другу и «Ну, подходи, кто смелый!»
Жестокости, зверства много было в интернате, мы не застали, до нас это было – гладиаторские бои. Про это тоже нужно рассказать. Дело было так: тотальники ставили друг против друга – с одной стороны нормальные, с другой дебилы, стенка на стенку. Вдоль строя с шапкой шел зрячий, в шапке бумажки, все чистые, на одной крест. Сначала шел вдоль нормальных, и они по очереди тянули жребий. Затем в шапку загружали такие же бумажки для дебилов, те тоже по очереди тянули, так выбирались два гладиатора. Их подводили друг к другу, сталкивали лбами, так сильно, чтобы злость от боли захлестнула, они схватывались и начинали ломать друг друга – кто кого на лопатки завалит. Потом тот, кто завалил должен был перевернуть противника на живот и добить ногами, разрешалось все: пинать, топтать, прыгать, если не добивал ногами, то душил руками, не до смерти, конечно, душил, пока противник не начинал кричать о пощаде. Если побеждал нормальный, то дебил, какой бы здоровый не был, попадал к нему в рабство и победителя жуть как боялся. Если же наоборот, нормальному тогда просто горе и беда. Воспитатели видели это, но не вмешивались, в основном же женщины были – делайте что хотите, только не поубивайте друг друга, и, если уж совсем до смертоубийства доходило, тогда звали на помощь. Бои эти физрук прекратил, когда пришел работать в интернат, если б не он, неизвестно до чего бы дошло.
Да и хватит, наверно, жуть зверством нагонять, лучше про то, кто со мной учился – разный народ, в основном небогатый, я среди них в зажиточных ходил – у меня костюм был. Костюм мне братишка старший справил и, если кому нужно на смотр какой или соревнование, или в выходной в город, отправлялся он при полном параде в моей амуниции. Жили мы небогато, но дружно, беда-то у всех одна, и учились при всем при том неплохо, между прочим.
Я уже говорил, маманя когда меня привезла в интернат, не сразу понял, что есть совсем слепые, я-то ведь видел еще, думал, придуриваются, а как понял, стал помогать, а потом уже мне стали помогать, к 5-му классу-то я ослеп окончательно. До этого утром проснешься, в глазах пелена, проморгаешься, черный шарик появляется, бегать начинает, значит, что-то еще вижу. Для поддержки зрения прописали мне пилокарпин в глаза закапывать. И что? Дело-то молодое – то закапаешь, то забудешь, да и пользы от него, сказать по правде, никакой. Несколько раз в больнице лежал, пиявками лечили, налепят на голову на обе стороны от уха до виска, зрение вроде получше становилось, кровь дурную они что ли вытягивали. Хотя, на самом деле, это казалось мне, что лучше видеть начинал, это я внушал себе, что улучшение наступает, к этому времени я ослеп совсем. В интернате и дома, когда приезжал на каникулы, я пути-дороги знал и ходил наугад, а думал, что вижу. Внушение какое-то самому себе было: машина проедет, и мне кажется, что я различаю какого она цвета. А когда после каникул офтальмолог в интернате стал показывать пальцы, спрашивать, сколько пальцев я вижу, выяснилось, что ни одного, что ослеп я окончательно. Паники, чувства ужаса, отчаяния не было, зрение-то я постепенно терял. А еще мы с ребятами понимали, что нужно учиться. Идти на предприятие, гвозди гнуть – это пусть дебилые гнут, мы будем учиться, и учились мы, как я уже говорил, неплохо, а кто-то совсем неплохо. Даже поступали и оканчивали университет. Нет, полная слепота для меня трагедией не стала, ведь рядом со мной были Вовка Иванов и мои товарищи, такие же слепые, как и я. А еще получалось, что слепому порой даже легче жить, чем зрячему – к слепому отношение иное, послаблений, поблажек больше. И хоть лет нам было не так уж много, у всех у нас уже был свой, накопленный опыт и мы учили друг друга. Учили, что не нужно стесняться или бояться слепоты – да, мы такие, не такие, как вы зрячие, да, мы не видим ваш мир, так помогите нам хоть в чем-то, мы же много не просим. Учили друг друга, как быстро подниматься и спускаться по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и я до сих пор так по лестнице бегаю-прыгаю. Учили, как найти упавшую вещь – услышал, куда упала, там и ищи, а если вещь из металла, так при помощи магнита, у всех у нас при себе всегда был кусочек магнита. И, конечно, помогали друг другу, а как иначе, без этого слепому никак. Дружный класс у нас был, помогали во всем, в учебе, на уроках труда.
Уроки труда были, как в обычной школе – спаренными, т.е. два подряд. В 5-м и 6-м классе занимались деревообработкой, пилили, строгали, даже на фуганке электрическом работали. В 7-м и 8-м уже работали с металлом, резали ножницами, обрабатывали напильником, сверлили, зубилом рубили. Да, колотили молотком по зубилу, только я всего этого не делал, сейчас расскажу почему.
В 3-м классе в интернате открыли музыкальный кружок, и я стал заниматься на баяне, занятия вел инвалид-фронтовик. Сначала занимался на казенном, а зимой отец кабана заколол, продали мясо, сало и купили мне баян. В 4-м классе у нас вместо кружка уже была студия, а в 5-м при интернате открыли филиал музыкальной школы, и я ее окончил, окончил быстро – пятилетний курс обучения я освоил за три года.
Так вот, когда у нас в 5-м класса начались уроки труда, я уже вовсю на баяне играл, если в детстве несмышленом на гармошке мелодии разные на слух подбирал, то теперь я ого, как нажваривал. Учитель труда тоже был инвалид, тогда еще много инвалидов с войны было, кто весь осколками израненный, кто совсем инвалид – без руки или без ноги на протезе деревянном или на костылях култыкается, кто вообще без ног на тележке ездит, руками от земли отталкивается. У трудовика руки-ноги – всё на месте было, хромал он здорово и музыку любил, а под музыку выпить особо. Одноклассникам моим даст задание, а мне говорит: «Тебе этого не надо. Бери гармошку и пошли». Нальет себе полстакана и говорит: «Ну, давай, Юрка!» или «Поехали, Гагарин!», меня же, как Гагарина звали, и я начинаю. Репертуар у нас большой, но в конце обязательно про бродягу – «По диким степям Забайкалья». Пел трудовик с душой, с надрывом, после куплета, где «Навстречу родимая мать» начинал хлюпать носом, вытирал слезу, матерился, а я давал проигрыш. Прохлюпается, и как будто я в курсе всего и всё про него знаю и понимаю, хрипло так: «Эх, Юрка, в бога душу мать, вот так оно! Давай, брат, дальше!»
Не знаю почему, то ли собутыльника стоящего не подворачивалось, то ли приглянулся я ему чем, бывало, мне нальет за компанию и начинает жизни учить: «Вот придешь ты куда-нибудь работать и сразу анонимку пиши, иначе сожрут! Сожрут, понял?!» И я помогал ему с этими анонимками, подсказывал, как и что лучше написать. И писали мы не поклепы какие-нибудь, а правду, дескать, притесняют, издеваются над инвалидами войны или слепыми воспитанниками интерната. Напишем, отправим, следом комиссия, разбираться начинают – и все правильно, сигнал подтвердился, прищучат, а то выгонят кого-нибудь из злодеев-воспитателей, директору выговор, а нам улучшение. В общем был я у него доверенным лицом и научил он меня многому, только вот гвозди забивать, рубанком ширкать, сами понимаете, я не научился.
И у физика тоже был доверенным лицом. Тут все просто – физик шрифта Брайля не знал, а контрольные работы наши проверять надо, вот я ему их и читал, а он за это спиртиком благодарил. Себе нальет, мне нальет: «Давай, Юрка, долбанем за физику, мать ее! И… это… кх… кх… самое… завтра буду спрашивать, вот этот абзац выучи».
Учили нас рисовать, да были уроки рисования. Учитель наделает трафаретов разных из плотной бумаги, ну, к примеру, трафарет елки, его мы приколем к резиновой планшетке, на планшетке бумага рисовальная, где обведем, где «грифелем» обколем, потом ребята, у кого остаточное зрение, цветными карандашами наши елки разукрашивали. А однажды перед комиссией, проверяющие комиссии у нас каждый год были, учитель рисования придумал такой фокус: на красные карандаши нанес одну риску, глазом-то ее разглядеть трудно, а на ощупь очень даже запросто, на синие – две, на черные – три и т.д., раздал нам эти карандаши. Несколько уроков мы тренировались, запоминали какой карандаш какого цвета – нащупал одну риску, значит, красный, две – значит, синий, и уже при комиссии учитель говорит: «Дети, возьмите в руку желтый карандаш». Мы берем желтый – комиссия в недоумении, в шоке – как! как тотально слепые могут различать цвета?!