Жизнь эльфов
Шрифт:
– Чудная компания, – произнес наконец Рафаэле. Но он уже не улыбался. Единым – о, весьма грациозным – жестом обведя рукой собравшихся и словно приглашая каждого в свидетели своих слов, он добавил: – Побольше бы таких компаний и связывающих их тесных уз.
Густаво улыбнулся.
– Узы связываются естественным путем, – сказал он.
– Узы выковываются, – ответил Рафаэле.
– Мы всего лишь художники, – сказал Маэстро, – и повинуемся только звездам.
– Но мужество нужно каждому, – сказал Губернатор, – а художник – тоже человек.
– Кто судит об участи
– Кто судит об их случайности? Звезды не обладают мужеством.
– У них есть мудрость.
– Мудрость – прибежище слабых, – сказал Губернатор, – храбрые верят лишь фактам.
И, не ожидая ответа Маэстро, он подошел к фортепиано и посмотрел на Клару.
– Значит, это и есть вторая малышка… – прошептал он. – Как тебя зовут, девочка?
Она не ответила.
Из глубины кресла раздалось ворчание Петруса.
– Может, она немая?
Маэстро положил руку Кларе на плечо.
– А… значит, без разрешения нельзя говорить, – сказал Рафаэле.
– Меня зовут Клара, – сказала она.
– Где твои родители?
– Я приехала с дядей Сандро.
– Кто выучил тебя играть на фортепиано? Из живописцев получаются неплохие учителя, но я не знал, что они обучают петь камни.
В конусе света возник образ вымощенной черными камнями дороги со склонившимися над ней высокими деревьями. И в памяти Клары всплыли слова Маэстро: «Храм, где мы можем видеть». А потом в конусе снова заметались смутные фигуры.
Губернатор задумчиво смотрел на девочку, Клара чувствовала его смятение.
– Вы, безумцы, что за химеры влекут вас за собой? – сказал он.
– Химеры питают трубадуров, – любезно ответил Густаво.
– Балованные дети не ведают забот, – ответил Сантанджело, – в то время как другие работают, чтобы они и дальше могли витать в своих грезах.
– Но разве политика не есть химера? – продолжал Маэстро тем же ровным светским тоном.
В обаятельном смехе Губернатора сверкнули все земные радости. Взглянув на Клару, он сказал:
– Берегись, милая барышня, музыканты – софисты. Но я уверен: мы скоро увидимся и сможем привольно поболтать о тех причудливых видениях, что навевает музыка.
Из кресла Петруса раздалось угрожающее рычание.
Губернатор обернулся к Леоноре и поклонился так, что у Клары кровь застыла в жилах. В его галантном жесте не было уважения, зато промелькнула холодная ненависть.
– Увы, – сказал он, – мне пора.
– Никто тебя не держит, – сказал Петрус не слишком громко.
Рафаэле не взглянул на него.
– Значит, ты окружаешь себя мечтателями и пьяницами? – спросил он Маэстро.
– Бывает компания и похуже, – ответил Густаво.
Губернатор безрадостно улыбнулся.
– Каждый выбирает по себе, – сказал он и уже собрался было уйти, но, как нарочно, в этот момент в зале появился Пьетро Вольпе.
– Губернатор, – сказал он, – я полагал, что ты в другом месте, а теперь обнаруживаю тебя в моем собственном доме.
– Пьетро, – в голосе Губернатора слышалась та же нотка ненависти, с какой он обращался к Леоноре, – я рад, что сумел тебя поразить.
– Боюсь, численное превосходство на моей стороне. Но ты ведь уходишь?
– Меня ждут родные.
– Ты хотел сказать – войска?
– Братья.
– Рим только о них и говорит.
– Это только начало.
– Не сомневаюсь,
– Всегда к твоим услугам, – сказал Рафаэле, – если ты придешь к власти.
– И я тоже, брат мой, – ответил Пьетро. – Время, которому мы служим, отблагодарит нас.
Петрус удовлетворенно хмыкнул.
Рафаэле Сантанджело бросил последний взгляд на Клару и с беспечностью балерины пожал плечами, словно говоря «спешить незачем».
– Прощай, – сказал он и исчез одним элегантным движением, в котором под черной одеждой на мгновение стало заметно совершенное тело бойца.
Как прозрачный камень угадывается в темной воде по бликующему свету, так Кларе, прежде чем гость ушел, унося с собой мелькнувшие тени, почудилось что-то чуждое, притаившееся за его ангельской услужливостью. Но как след, что долго еще остается на сетчатке после исчезновения образа, одна из этих теней сохранилась в ее сознании, и, перебирая подробности встречи с Рафаэле, Клара в какой-то момент вновь разглядела выражение его лица. Тогда, точно так же, как прежде, ее захлестнул ужас при звуках голоса смерти, ее окатило волной красоты, тут же, смытой уродством. В этом брошенном украдкой взгляде было столько благородства, ярости и боли, и столь же блистателен был образ, представший ее внутреннему взору…
Грозовое небо вставало над туманной равниной, и под облаками, летящими в лазури, мелькали сады камней. Клара ощутила на языке вкус снега и фиалок, к нему примешивался густой древесный вкус лесов и бревенчатых заборов, все это было одновременно невообразимо и очень знакомо, словно вкус исчезнувшего мира ожил у нее во рту, и, проведя пальцем по обнаженным граням своего сердца, она впервые увидела, как приливает к нему кровь. Там слились восторг и горе; бесконечная скорбь, отполированная страданием, и горькая память о несбывшейся мечте, и глухо нарастающая ненависть. И вот она увидела в небе птиц, выпущенных невидимыми лучниками, и поняла, что видит глазами Рафаэле то, он утратил. И тогда отвращение, которое вызывала в ней дорога разрухи и смерти, смешалось с каким-то иным душевным порывом, похожим на любовь. Действительно, в те несколько мгновений, когда мужчины стояли лицом к лицу, напряжение между ними росло – вне слов и движений, словно они достигли такого уровня боевого искусства, когда исход сражения уже не требует контакта. И она увидела изменчивый центр, из которого шла та же самая солнечная волна силы, свидетельствовавшая о том, что оба они принадлежат к одному миру. Но если Маэстро лучился аурой утесов и берегов, то Губернатор словно взлетал стрелой с обугленным светлым оперением. Какая-то деформация сердца мешала ему быть самим собой и, словно открытая рана, зияла на данном от рождения совершенстве.
После ухода Губернатора друзья Маэстро продолжили свое ночное собрание, и по их разговору Клара смогла яснее представить себе римскую политическую сцену. Для нее не стало неожиданностью, что Маэстро играл здесь важную роль, хотя и не заседал ни в одной официальной инстанции, однако ее удивило, что всем были ведомы его сношения с тайной стороной жизни.
– Теперь он тверд, – сказал Пьетро, – и считает победу делом решенным.
– Но еще надеется привлечь тебя на свою сторону, – сказал Маэстро дирижер по имени Роберто.