Жизнь эльфов

Барбери Мюриель

– Все же пришел, Пьетро, – сказал Роберто.

Сына поразило, что он узнал каждую интонацию давно забытого голоса. Он подумал о том, что пропасти времени полнятся страданием и возвращают его таким же чистым, как в первый день. Он ничего не сказал, но подошел ближе, ибо не хотел проявить трусость. В час крушения у отца было то же лицо, что и раньше, но глаза горели так лихорадочно, что Пьетро понял, что отец умрет еще до наступления вечера, и так ярко, что Пьетро усомнился в том, что причина только в болезни.

– За тридцать лет не было дня, чтобы я не думал об этой минуте, – снова заговорил Роберто.

Он засмеялся. Сухой кашель рвал ему грудь, и Пьетро увидел, что отцу страшно.

На секунду ему показалось, что сам он ничего не испытывает, а потом его затопила волна гнева, ибо он понял, что смерть ничего не меняет и что ему придется прожить всю жизнь сыном такого отца.

– Я часто боялся умереть, не увидев тебя. Но надо полагать, судьба знает свое дело. – Он скорчился в конвульсиях и на какое-то время умолк.

Пьетро не двигался и не отводил взгляда. Что это была за комната… Темный туман наползал на кровать, вихрясь зловещими смерчами. В недвижности, на которую Пьетро обрек себя, взлетали на воздух куски его жизни. Он вновь увидел лица и кровь своих поединков, и ему вспомнились строки стихотворения. Кому они принадлежали? Он не помнил, чтобы когда-нибудь их читал. Потом судороги прекратились, и Роберто снова заговорил:

– Мне следовало бы раньше понять: судьба проследит, чтобы ты явился вовремя, чтобы увидеть, как я умираю, и услышать, почему мы не любили друг друга.

Его лицо приобрело пепельный оттенок. Пьетро подумал, что он и вправду умер, но после молчания отец заговорил снова.

– Все сказано в завещании, – сказал он. – События, факты, выводы. Но я хочу, чтобы ты знал: я не раскаиваюсь. Все, что я делал, я делал осознанно и ни разу об этом не жалел.

И он поднял руку, словно пытался благословить, но силы покинули его, и движение осталось незаконченным.

– Вот и все, – сказал он.

Пьетро хранил молчание. Он вслушивался в высокий звук, возникший, когда Роберто умолк. Хмель ненависти бурей носился в его душе, и он чувствовал неодолимый позыв убить собственными руками безумного отца. Потом все прошло. Унеслось с какой-то силой, столь же естественной и властной, как желание убить, владевшее им только что, и когда все прошло, он понял, что в душе его что-то открылось. Не осталось ни страдания, ни ненависти, но он чувствовал в груди работу, проделанную человеческой смертью.

Потом во взгляде Роберто мелькнул какой-то неясный свет, и он сказал:

– Береги мать и сестру. Это наш долг. Единственный.

Он медленно выдохнул, в последний раз взглянул на сына и умер.

Нотариус пригласил их к себе тем же вечером. Пьетро оказался единственным наследником отца. Когда они вышли из конторы, было уже темно. Пьетро обнял мать и поцеловал сестру. Леонора посмотрела на него, словно говоря «вот и ты». Он улыбнулся ей и сказал «до завтра».

На следующее утро Пьетро вернулся на виллу. Он обошел все комнаты и одно за другим пересмотрел все произведения искусства. Слуги выходили из кухонь и спален и бормотали вслед ему «condoglianze», но он слышал также «ecco» [7] . Каждая картина что-то говорила его сердцу, каждая скульптура нашептывала стихи, и все ему было так привычно и радостно, словно он никогда не расставался с родными пенатами и не испытывал к ним ненависти. Остановившись возле картины, где рыдающая женщина прижимала к груди Христа, он наконец понял, что с самого начала было ему по душе, и перед ним забрезжил образ того великого негоцианта, которым ему предстояло стать. На закате под лучами не по-ноябрьски палящего солнца похоронили Роберто, и проводить его пришел весь Рим – с его художниками и знатью. По окончании заупокойной мессы все подходили к Пьетро, и он видел,

что его признали наследником отца. Его приветствовали с уважением, и он чувствовал, что образ его изменился. С разгулом и драками было покончено, и теперь Пьетро думал только о своей коллекции.

7

Соболезную… Вот он… (ит.)

Но ненависть его не умерла.

На кладбище он увидел позади Леоноры мужчину, тот держался прямо и не спускал с него глаз. Что-то в его взгляде подкупало. Поравнявшись с ним, Леонора сказала:

– Это Густаво Аччиавати. Он купил ту большую картину. Завтра он придет к тебе.

Пьетро пожал мужчине руку. Они помолчали.

Потом Аччиавати сказал:

– Не похоже на ноябрь, правда?

На следующий день с самого утра нотариус пригласил Пьетро прийти в контору, где вручил ему конверт и сообщил, что Роберто велел, чтобы никто, кроме сына, не читал этого документа.

– Нарушивший волю – поплатится, – добавил нотариус.

Выйдя на улицу, Пьетро вскрыл конверт, где было два листа. На первом листе была исповедь отца, на втором – стихотворение, написанное его рукой. Пьетро был потрясен, ему показалось, что он никогда так близко не соприкасался с адом.

На вилле он застал Аччиавати в обществе Леоноры.

– Я не могу продать вам эту картину, – сказал он ему. – Мой отец не должен был соглашаться на эту сделку.

– Я уже заплатил.

– Я верну вам деньги. Но вы можете в любое время приходить и смотреть на нее.

Аччиавати возвращался не раз, и они подружились. В очередной его приход они уселись в зале возле патио и стали обсуждать предложение, полученное Аччиавати из Милана, – дирижировать тамошним оркестром.

– Я буду скучать без Леоноры, – сказал Пьетро.

– Моя судьба – Рим, – ответил Густаво. – Мне придется много гастролировать, но жить я буду здесь и здесь умру.

– Зачем обрекать себя на то, чего можно избежать? Рим – это ад, в нем остались лишь склепы и подкуп.

– У меня нет выбора, – пояснил молодой Маэстро. – Эта картина прочно привязывает меня к Риму. Но ведь ты точно так же можешь покинуть город. Ты богат и можешь торговать произведениями искусства во всех столицах мира.

– Я остаюсь, потому что не знаю, как простить, – сказал Пьетро. – И потому блуждаю в прошлом.

– Кому ты должен простить? – спросил Аччиавати.

– Отцу, – сказал Пьетро. – Я знаю, что он сделал, но не знаю причин. Но я не христианин и не могу простить, не поняв, в чем дело.

– Значит, ты будешь терпеть ту же муку, от которой страдал всю жизнь.

– Есть ли у меня выбор? – спросил Пьетро.

– Да, – ответил Аччиавати. – Прощать легче, когда можешь понять. Но когда ты не понимаешь, то прощаешь, чтобы не мучиться. Каждое утро ты будешь прощать, не понимая, и на следующее утро все начинать сначала, но сможешь наконец жить без ненависти.

Потом Пьетро задал последний вопрос:

– Почему эта картина притягивает тебя?

– Чтобы ответить, мне надо сказать тебе, кто я такой.

– Я знаю, кто ты.

– Ты знаешь лишь то, что видишь. Но я расскажу тебе сегодня про невидимую часть меня, и ты поверишь, потому что поэты всегда знают, что есть правда.

Под конец долгой беседы, которая длилась до зари следующего дня, Пьетро сказал:

– Выходит, ты знал моего отца.

– С его помощью я пришел к этой картине. Я знаю, что он совершил и сколько тебе пришлось за это заплатить. Но сейчас я не могу сказать тебе ни причины его поступка, ни почему он так важен для нас.