Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
Граф Карл Васильевич Нессельроде и сэр Гамильтон Сеймур вошли в кабинет в точно назначенное время, прекрасно понимая, как император любит точность, порядок, дисциплину.
Император Николай Павлович поднялся им навстречу и приветствовал их. На миниатюрного графа в больших очках он даже не взглянул, а британского посла в Петербурге он хорошо разглядел, столько ему хотелось сегодня ему сказать, давно накопились мысли, которые таки рвались из души…
– Я пригласил вас, господа, с одной целью. Над миром сгущаются грозные тучи, вот-вот разразится гроза, вспыхнет война, много прольется крови. А зачем, если все это можно предотвратить? В Европе новые люди управляют своими государствами, порой неопытные в европейской политике, надо кое-что заранее обдумать. Подойти к более продуманным решениям, особенно это касается Великобритании и России. В Европе существует и полновластно живет совершенно
И сэр Гамильтон Сеймур вспомнил давний рассказ Меттерни-ха о разговоре с Николаем Павловичем, о том же больном человеке. Он подразумевал Оттоманскую империю.
– …которого необходимо вылечить. Больной человек – это Турция, Блистательная Порта. Удерживающая пол-Европы в своих некогда могучих тисках, а сейчас там полный разлад в правлении, раздоры и подсиживания… Бери их хоть голыми руками. Я прошу вас, сэр Сеймур, довести до сведения вашего правительства, что мы думаем на сей счет. Теперь я хочу говорить с вами как друг и джентльмен. Мне безразлично то, что делают или сделают другие. Итак, если откровенно, я вам прямо говорю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя – дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю…
Сэр Гамильтон Сеймур, глядя на русского императора, был потрясен услышанным, ничего подобного от властителя, подобного русскому царю, ему не приходилось слышать за свою многолетнюю практику. Он смутно чувствовал, что это начало войны за передел мира, русский царь почувствовал свою мощь и силу, способную решать общемировые проблемы.
– Я никогда не допущу, чтобы Константинополь принадлежал русским, англичанам, французам или, допустим, грекам. Еще меньше я допущу распадение Турции на маленькие республики. Я предлагаю оставить за Россией Молдавию и Валахию, они уже и теперь вроде бы самостоятельные государства, но не забывайте: под российским протекторатом, как решено было некогда в мировых договорах. С Сербией и Болгарией тоже можно договориться, чтобы они были свободными, но в некоторой зависимости от России.
Николай Павлович внимательно посмотрел на сияющего графа Нессельроде и сохраняющего вежливое безразличие сэра Гамильтона Сеймура, внутреннее напряжение которого угадывалось во всем его облике.
– Теперь об Англии, которая имеет свои интересы… Что касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой территории для Великобритании. Тут я могу сказать твердо, что, если при распределении оттоманского наследства после падения империи вы овладеете Египтом, у меня не будет возражений против этого. То же самое я скажу о Кандии, острове Крите. Этот остров, может быть, подходит вам, и я не вижу, почему ему не стать английским владением. А Турция больна вчерашним своим величием. Все еще считает себя и свои вооруженные силы достаточным достоинством, чтобы сохранять это величие. Ведь вот зашел недавно разговор о святых памятниках в Палестине, они считают, что эти святыни принадлежат католикам, дескать, во время Крестовых походов рыцари завоевали эти святые места, построили храм, а храм сгорел, пришлось на его месте строить храм православным, вот и затянулся конфликт между православными и католиками, мир разделился. Возникли конфликты, способные привести к военным столкновениям. Вы доложите лорду Эбердину, что это мой товарищеский, дружеский разговор. Несколько лет тому назад в Виндзоре я изложил лорду Эбердину свои проекты, как разделить наследство больного человека, Турецкой империи, и он очень ласково ответил на мои предложения. Вы будете писать, конечно, лорду Джону Росселю, министру иностранных дел, который, как мне известно, дружит с лордом Эбердином, они поймут мои намерения, а если им что-то покажется несправедливым, по-дружески скажите мне, обсудим.
Что-то пытался сказать в этом случае граф Нессельроде, но, как всегда, путано и витиевато, ничего из его реплики понять было невозможно. Николай Павлович, кажется, все ясно и твердо сказал, изложил давно вынашиваемую программу о проливах, о святых местах в Палестине, точно распределив наследство больного человека, но привык выслушивать реплики этого никчемного человека. А почему он уже сорок лет управляет нашими иностранными делами? Видимо, наследие покойного брата…
– Хорошо, пусть ваше правительство напишет мне об этом предмете, пусть напишет как можно полнее, без колебаний. Я доверяю английскому правительству. Я прошу у них не обязательства, не соглашения, предлагаю свободный обмен мнений и, в случае необходимости, слово джентльмена. Для нас этого достаточно.
Распрощались, погруженные в свои думы… Николай Павлович наконец-то освободился от давно копившейся у него тайной мечты о проливах, святых местах в Палестине, о том, что давно его мучило и терзало.
Сэр Сеймур, мрачный и расстроенный, никак не мог представить себе документа, который придется ему написать в английское правительство. А ведь придется с протокольной точностью раскрыть этот очень важный разговор.
Историки и современники, вспоминая те давние времена, давали очень критическвую оценку личности и деятельности графа Нессельроде. В английском правительстве лорда Эбердина, совсем недавно сменившего правительство лорда Дерби, были не только Джон Россель, но и лорд Пальмерстон, ненавидевший Россию и ее роль в мировом процессе, ее армию, успешно подавившую венгерские революционные события, ее роль в сдерживании процветающего бизнеса Англии на ее бесконечных территориях.
Граф Нессельроде был очень внимателен к письмам и документам, поступающим из столиц западных держав от своих посланников, все они были выдержаны в самых радужных тонах, а если не очень радужных, то Карл Васильевич тут же поправлял фразы в должном выражении: дабы не гневить императора. После революционных событий Николай Павлович совершенно был уверен в своей необходимости всем западным державам. Кто-то подкинул ему стихотворение на немецком языке: «Ты, у которого ни один смертный не оспаривает права называться величайшим человеком, которого только видела земля. Тщеславный француз, гордый британец склоняются пред тобой, пылая завистью, – весь свет лежит в преклонении у твоих ног». И действительно, Николай Павлович совершенно был убежден, что он располагает «подавляющей военной силой», а дипломаты обладают «несравненной ловкостью», как доносилось из западных газет.
Нессельроде знал о нескольких грубых ошибках в своей дипломатической игре, не только знал, но и крепко подвел Николая Павловича с осуществлением французского переворота 2 декабря 1852 года и появлением Луи-Наполеона Бонапарта на французском престоле. Как величать в своей переписке с новым императором? Русский посол во Франции Киселев доложил Нессельроде, что некоторые правители западных стран называют его или «дорогим братом», признавая его французским императором, или «дорогим другом», отказывая Луи-Наполеону в императорском величии. По настоянию графа Нессельроде Николай Павлович отправил поздравительное письмо в Париж, именуя Луи-Наполеона «дорогим другом», нанеся ощутимое оскорбление французскому императору, который готов был в тот же миг пойти войной против России. Конечно, потом Николай Павлович исправил свою ошибку, но оскорбление от этого не уменьшилось. Но это сейчас может показаться пустяком, а в то время считалось одной из трагических ошибок русской дипломатии, и прежде всего русского императора, который издавна сам занимался дипломатией, ничуть не доверяя своему министру иностранных дел.
Граф Нессельроде опутывал императора лестью, интригами, слухами, которые так широко и глубоко въелись в придворную жизнь русского императорского двора, подделывал донесения русских дипломатов и представлял в лучшем свете достижения русского двора. И чаще всего это затуманивало истинное положение дел, что давало императору право принимать неправильные решения, приводившие к конфликтам, противоречиям, ошибкам, которые вполне можно было избежать. В особенности это относится к возникновению Крымской войны.
Граф Нессельроде был поклонником князя Меттерниха, поклонником Священного союза. Тридцать с лишним лет эта политика господствовала в мире, но времена наступили другие, а граф по-прежнему уверял императора в его всесилии и могуществе: Англия не посмеет протестовать, Австрия полностью зависит от императора, вспоминая армию Паскевича, уж не говоря о родственных отношениях с Пруссией и другими княжествами Германии. По выражению одного из зарубежных дипломатов, «пред императором Николаем Нессельроде дрожал». Послы России в западных странах: Николай Дмитриевич Киселев в Париже, барон Бруннов в Лондоне, Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине – профессионально занимались своими дипломатическими делами, писали отчеты о своей деятельности, в чем-то приукрашивая свои успехи, писали вовсе не то, что видели и слышали, угождая канцлеру, а главным образом императору. А порой даже эти отчеты граф Нессельроде «улучшал» своей правкой, что совершенно искажало смысл дипломатической игры. А Николай всему верил, чаще всего попадая впросак. Николай Павлович окружил себя такими посредственными людьми, склонными к лести, низкопоклонству.