Жизнь графа Дмитрия Милютина
Шрифт:
8 июля 1849 года Дмитрий Алексеевич получил от гофмаршала великой княгини Елены Павловны (в девичестве принцесса Вюртембергская Фредерика-Шарлотта-Мария, 1806–1873) приглашение посетить ее в Павловске 12 июля. В приглашении также говорилось, что великая княгиня прочитала книгу Милютина «Первые опыты военной статистики» и хотела бы сказать о ней свое мнение. Это было чуть ли первое приглашение к особе царской фамилии, случай был совершенно необычный, но великая княгиня давно слыла умной и приветливой, ее всегда интересовали молодые талантливые служители империи, ей было чуть больше сорока лет, она была в самом расцвете своей красоты. «Несмотря на природную мою застенчивость, с первых же ее слов почувствовал я себя легко и свободно. Она завела речь о моих трудах по военной статистике, причем высказалось несомненно, что великая княгиня дала себе труд прочитать книгу и обратила внимание на такие подробности, на которых едва ли останавливались
28 августа скончался в Варшаве великий князь Михаил Павлович (1798–1849), командовавший Гвардейским и Гренадерским корпусами и имевший множество почетных званий. Все его адъютанты стали флигель-адъютантами, в том числе и давний друг Милютина полковник Горемыкин.
Дмитрий Милютин много знал о великом князе Михаиле Павловиче, и хорошего и плохого. Знал о том, что совсем недавно пригласил он к себе журналиста и главного редактора «Отечественных записок» Краевского и сделал ему ряд суровых замечаний о свободолюбивом направлении журнала, а на прощание сказал, что вообще испытывает глубокое отвращение ко всем журналам и журналистам, но Краевского отпустил без всяких, чаще всего плачевных последствий.
А тоже совсем недавно был выпущен «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка», выпущенный офицером, воспитателем кадетского корпуса Николаем Сергеевичем Кирилловым, который посвятил книгу великому князю Михаилу Павловичу, главному начальнику военно-учебных заведений, где служил и Дмитрий Алексеевич. Среди авторов словаря был и Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский (1821–1866), который вскоре был схвачен жандармами и осужден на вечную каторгу. Петрашевский, как автор словаря, объяснил такие понятия и фамилии, как социализм, социальный, Сен-Симон, Фурье, Луи Блан, Фейербах, рассказал подробнейшим образом, что такое конституция, принятая недавно Учредительным собранием Франции.
Об этом «Карманном словаре», естественно, донесли председателю Петербургского цензурного комитета и попечителю Петербургского учебного округа Михаилу Николаевичу Мусину-Пушкину (1795–1862) и министру народного просвещения Сергею Семеновичу Уварову (1786–1855), которые посчитали, что здесь много непозволительных и вредных мыслей, цензору Крылову объявили выговор, запретили продажу словаря, а те экземпляры, которые еще продаются, повелели изъять из продажи.
В 1849 году, когда арестовали Петрашевского и петрашевцев, вновь название «Карманного словаря» всплыло как убедительное доказательство революционной деятельности кружка, ратовавшего за отмену крепостного права и смену чудовищного государственного гнета в России.
Но вспомнил Милютин и добрые дела великого князя Михаила Павловича: он освободил одного из заключенных писателей из крепости и сослал его в какую-то губернию; под влиянием Якова Ростовцева он в корне изменился по своему характеру и склонностям… Так что сотни собравшихся проводить великого князя в последний путь вовсе не удивили Дмитрия Милютина.
Глава 8
БУДНИ МИЛЮТИНЫХ
После революционных событий в Европе и дипломатической войны между правительствами и особенно после ареста Петрашевского наступило тягостное положение в России. И без того было тяжело, а тут аресты последовали один за другим, арестовали Достоевского, Плещеева, под большим подозрением был и Ханыков.
О Достоевском Милютин узнал от брата Владимира, который остро интересовался событиями в литературе, бывал в различных литературных кружках и светском обществе. Да и вообще о Достоевском очень много говорили после того, как напечатали его роман «Бедные люди». Не было дома в Петербурге, в котором бы не говорили о романе. Владимир рассказывал, как литераторы один от другого узнавали эту большую весть в литературном движении. Слушавшие роман в чтении самого Достоевского готовы были броситься автору на шею, так они были восхищены услышанным, но, хорошо зная впечатлительный и сдержанный характер автора, старались скрыть свои чувства. Григорович отнес рукопись Некрасову, при чтении конца романа, когда старик Девушкин прощается с Варенькой, Григорович и Некрасов не скрывали друг от друга слез. Принесли рукопись читать Белинскому, который, прочитав ее, тут же воскликнул:
– Новый Гоголь явился! – и эта фраза разлетелась по Петербургу.
С этого момента имя Достоевского стало популярным, его приглашали на приемы известные содержатели салонов, а граф Соллогуб, писатель и меценат, лично появился в квартире Достоевского и наговорил ему комплиментов и, естественно, пригласил к себе домой.
Но Достоевский не спешил в салоны богатых людей… Русый, сероглазый, худой вроде бы от истощения, уставший от столь напряженной работы, Достоевский выслушивал восторженные отзывы о его «Бедных людях», но не спешил им поверить: несколько замыслов, от которых хотелось ему побыстрее освободиться, продолжали давить его. А стоит ему переступить порог Краевского, как оробеет душой, ведь как-никак пришел-то он с просьбой. Но слава все-таки одолевала и его. В письме брату Михаилу Достоевский писал: «Ну, брат, никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное. Я познакомился с бездной народу самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением, а граф Соллогуб рвет на себе волосы от отчаяния… Все меня принимают как чудо. Я не могу даже раскрыть рта, чтобы во всех углах не повторяли, что Достоевский то-то сказал, Достоевский то-то хочет делать. Белинский любит меня как нельзя более…»
Такова была атмосфера вокруг Достоевского и романа его «Бедные люди».
Естественно, Владимир Милютин, рассказывая своим братьям Дмитрию и Николаю об этом, не знал приведенных здесь подробностей, но передал ту заинтересованность общества в появлении нового имени и нового романа, вокруг которого столько было толков.
Владимир Милютин познакомился с Иваном Ивановичем Панаевым, который всегда был в курсе всех литературных и общественных событий, и многое узнавал от него. От него он и узнал, что Белинский в порыве страсти говорил о прекрасном, золотом веке человечества, который будет построен по законам добра и разума, в нем все будет справедливо и высоконравственно, те социалистические теории, возникшие на Западе, звучные и манящие, будут воплощены только в России. Да, говорил Белинский, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово. Так что беседы братьев Милютиных постоянно насыщались литературными новостями.
Владимир Милютин следил и за развернувшейся полемикой вокруг романа. Булгарин, Сенковский, Нестор Кукольник и их единомышленники в один голос пытались опорочить Достоевского и его роман. А вслед за ними Тургенев и Некрасов зачастую иронизировали над Достоевским, возомнившим себя чуть ли не гением, называли его «литературным кумирчиком», сочиняли экспромпты и эпиграммы, считали большим промахом Белинского, столь возвеличившего Достоевского.
Во время встреч братьев Милютиных не случайно так много внимания уделялось Достоевскому: в апреле 1849 года был арестован Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский (1821–1866) за непримиримость к деспотизму и тирании, за пропаганду социалистических идей и попытку устроить в собственном крестьянском селе Деморовка Новгородской губернии нечто вроде большого фаланстера, о котором проповедовал во Франции социалист-утопист Шарль Фурье, и поселить туда обедневших крестьян, предоставив им возможность трудиться на общественных началах, за организацию кружка, где изучались социалистические и коммунистические идеи свержения существующего тиранического государственного строя, – словом, за «дерзкие взгляды» и аморальное поведение в обществе, а вместе с ним арестовали и Достоевского и еще больше сотни участников кружка петрашевцев. В числе основных доказательств преступления петрашевцев оказалось чтение и обсуждение в кружке последней книги Николая Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой автор пытается объяснить причины, по которым все еще не появляется второй том «Мертвых душ», а главное – в стране замечается государственный кризис, непреодолим произвол и бесправие, имеются «такие лихоимства, которых истребить нет никаких средств человеческих», возник «другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился в законный», предлагает такую программу для создания «идеального небесного государства», которая противоречила современному государственному строю, была направлена и против императора, и против всех сословий, которые принимали бы участие в строительстве идеального государства, – и крестьянин, и чиновник, и помещик, и царь. На книгу Гоголя набросились с разных сторон: и Сенковский со своими единомышленниками, и славянофилы, и С.Т. Аксаков, и Петр Вяземский, и Белинский. А главное, книга напугала правительство и царя своими притязаниями на реформы в стране, в которой господствовал только один человек – Николай Первый.
Достоевский и бывал-то у Петрашевского несколько раз, бывал и Михаил Михайлович, который тоже был арестован, а потом выпущен как любопытствующий, не замешанный в кружковых интересах. И Достоевскому-то у Петрашевского было неинтересно, почти то же самое говорилось у Белинского – о социализме, коммунистических идеях, об утопистах-социалистах Сен-Симоне и Фурье. Достоевский даже хотел отделиться от Петрашевского и создать свой кружок, но не успел…
Владимир Милютин бывал у Петрашевского, брал книги из его богатейшей библиотеки, где были редкие в России книги Сен-Симона, Фурье, Кабе, Леру, Фейербаха, Вольтера, Руссо, Прудона, Дидро… Петрашевский был переводчиком департамента внутренних отношений, не раз участвовал при аресте иностранцев, и у него накопились эти редкие издания полузапрещенных книг.