Жизнь и деяния графа Александра Читтано, им самим рассказанные.
Шрифт:
БОДРОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ
Вот так окончательное решение судьбы моих инвенций (и моей собственной, вместе с ними) оказалось отложено до следующей баталии. Правда, за прошедший бой удалось исходатайствовать у государя производство Викентьева в поручики, сержанта Мордвинова — в прапорщики, и далее по цепочке. Когда люди чувствуют на себе высочайшую заботу, это очень поощряет усердие к службе. Крещенский мороз в отношениях с однополчанами, кажется, начал смягчаться — правда, очень медленно. Слишком основательны были причины холодности. В глазах офицеров я добился капитанского чина, вовсе не имея боевых заслуг. Дело еще можно было исправить участием в весьма насыщенных кампаниях следующих лет, но все эти три года я, по их мнению, отсиживался в тылу. Доказывать, что ежедневная прогулка под картечью была бы легче и приятнее для меня, чем адская работа без праздников и воскресений, по шестнадцати часов в сутки, — совершенно пустое занятие. Каждый считает собственную службу
Мне было недосуг заискивать перед офицерами о дружбе: более важные дела неотступно требовали внимания. Вскоре после боя наше отступление продолжилось, и целую неделю я мучительно страдал из-за невозможности развернуть походную пороховую лабораторию и пополнить почти иссякший запас затравочных капсул. Дело в том, что смесь селитроподобной субстанции с серой никакими ухищрениями не удавалось сохранить годной к употреблению дольше двух-трех недель, максимум — месяца. Потом число осечек значительно возрастало. Причина заключалась в явлении, которое я назвал "холодным горением" серы, с образованием купоросной кислоты, в свою очередь разлагающей "новую селитру" точно так же, как обыкновенную. Если объем смеси достаточно велик — дело заканчивалось взрывом, если нет — состав просто портился. Из этого проистекала необходимость при войсках, вооруженных новоманерными ружьями, постоянно возить передвижную лабораторию для снаряжения капсул и обновлять оные, регулярно стреляя по врагу или по мишеням. Теперь получалось, что днем мои фургоны двигались в колоннах отступающих войск, а ночью работать невозможно: иметь дело с предметами столь взрывчатыми при огне — чистое самоубийство. С огромным облегчением воспринял я остановку армии на русско-литовской границе, у деревни Соболево, приказав изготовить тройной, против обычного, запас затравок и отлить соответствующее количество пуль. Пока сие исполнялось, обстановка на театре боевых действий изменилась до неузнаваемости. Шведы ушли. Просто повернулись и ушли, еще раз круто переменив направление похода. Наша легкая кавалерия докладывала о быстром их продвижении на юг, к украинским пределам.
Снова я не сумел угадать королевские мысли! Карл явно знал что-то, мне неведомое — иначе поход грозил обернуться гибелью его армии. Для обеспечения коммуникаций шведам требовалось сначала овладеть Киевом и Белой Церковью, а поскольку король не имел ни осадной артиллерии, ни серьезных переправочных средств, он вряд ли рассчитывал это сделать собственными силами. Перебрав все варианты, я не смог найти другого объяснения стратегии Карла, кроме как предположить тайный союз его с турками, выступления коих следует ждать в самое ближайшее время. Тогда положение царя Петра из опасного сделается безнадежным, а те, кто сохранит ему верность, будут обречены. Рота или полк — слишком незначительные гирьки на весах истории. Сражайся мои солдаты каждый за десятерых, им все равно придется разделить конфузию с остальными. Похоже, небесная канцелярия оплошала, и вознесенная в Париже тайная молитва о даровании геройской смерти подана на подпись Всевышнему только сейчас!
Но эти мрачные картины рисовались в перспективе ближайших месяцев, или, возможно, следующей летней кампании, до которой надо еще дожить, — а непосредственная задача была ясна: встретить и уничтожить ливонский корпус шведов. Приказав Шереметеву сопровождать на приличной дистанции Карла, государь отделил лучшие и самые подвижные полки в погоню за Левенгауптом, который прежде шел не более десяти верст в сутки, а теперь почувствовал опасность и припустил как ошпаренный. Шведский дезертир из туземного чухонского населения рассказывал, что корпус насчитывает восемь тысяч солдат — после десяти форсированных переходов, когда кавалерия наша, предшествующая пехоте, стала настигать неприятеля и брать «языков», оказалось, что его численность едва ли не вдвое больше! Все равно, пропускать к королю сильное подкрепление, а главное — чудовищный обоз с провиантскими и боевыми припасами нельзя. Надо сражаться. У деревни Долгие Мхи, на переправе через одну из бесчисленных речек, произошел первый арьергардный бой: шведы артиллерийским и ружейным огнем сдержали наших драгун и не допустили их до обоза. Гвардейские полки подошли только к ночи, когда неприятель отступил.
Действуя в составе корволанта, мы не брали с собой палаток, дабы оные не задерживали движение, и ночевали у костров на бивуаках, прямо под осенним дождем, прикрывшись мокрыми епанчами. Поднявшись затемно, примерно к полудню мы окончательно настигли шведов.
Рискуя свалиться в грязь, я клевал носом во время марша — спать верхом, увы, невозможно даже на самой смирной лошадке; а ночью отдохнуть больше четырех часов не удалось ни единому человеку в нашем корпусе. Да и не первая ночь была такая, солдаты держались из последних сил. Выстрелы, донесшиеся с левой стороны из-за леса, прогнали сон. Там двигалась по параллельной дороге другая колонна, во главе с Меншиковым, — и, судя по дружным частым залпам, начинался правильный пехотный бой.
— Шире шаг! — пронеслось по колонне. — Поберегись! — приминая кусты, проскакал вперед по обочине на
Роту я поставил, как все, в шесть шеренг, но огонь вел только двумя одновременно, с расчетом, чтобы солдаты, полностью расстрелявшие вкладыши, отходили и готовились к новой волне боя под прикрытием товарищей, выступивших вперед. По плану, хотя бы треть стрелков должна была постоянно находиться в строю с полным боевым запасом, однако, до конца используя счастливое расположение, я посчитал возможным отступить от этого правила. Конечно, те, кто атаковал шведов с фрунта, не преминули записать успех на свой счет — ну и Бог с ними, не мерить же в трупах диаметры дырок от пуль!
Тем временем наши драгунские полки, выходя следом за гвардией из леса, вступали в бой и дальше охватывали отступающих шведов. Знамена, раненый полковник и несколько пушек были захвачены. Не более чем через час после первого выстрела мы уже строились за перелеском для наступления на главную неприятельскую позицию, огражденную вагенбургом.
И на следующий день после боя я не мог бы вспомнить все последовавшие атаки и контратаки: думаю, их было не меньше десяти. Мы старались загнать шведов в обоз, они нас — в лес, волны сражения много раз прокатывались по полю, но ни одна сторона не получала решающего перевеса. Все мои старания сосредоточились на неторопливой, вдумчивой, прицельной стрельбе. Оказавшиеся в пределах досягаемости вражеские офицеры выбивались моментально, ряды противника прореживались до такой степени, чтобы сбить пыл атакующих, но не растратить при этом все заряды. Я не преминул обратить внимание объезжавшего линию государя на точное исполнение мною нарвского обещания: только треть роты стреляла в каждый момент, при этом намного превосходя многочисленнейшего неприятеля в действенности огня. Заметно было, что противостоящую часть своего строя шведы постоянно подкрепляют свежими силами. Бой продолжался преимущественно как огневой, лишь изредка и местами переходя в рукопашный. Именно то, что мне надо. Даже перестрелку я старался вести на дальних дистанциях, дабы умножить свои преимущества и сократить потери, однако затянувший поле пороховой дым часто не позволял этого.
Через некоторое время в баталии произошла передышка, по приказу или нет — не ведаю. Солдаты наши и шведские уселись на дистанции пушечного выстрела друг от друга прямо на землю: стоять не было сил. Князь Голицын, все время находившийся в первой линии — спокойный, распорядительный, бодрый, с дымящейся курительной трубкой во рту, — объяснил, что на подходе корпус Боура. Дождавшись подкрепления, можно будет атаковать с лучшими шансами. Действительно, восемь драгунских полков, хотя сохранивших лишь половину штатного состава, помогли добиться перевеса: еще несколько атак, и мы оттеснили шведов за повозки. Солдаты ломали и растаскивали обозные фуры, поставленные впритык, бой шел уже в вагенбурге, когда против нашего правого фланга по оставленному без присмотра мосту через речку Леснянку стала переходить с другого берега свежая шведская пехота. Наши генералы ничего не успели предпринять, как там выстроились три батальона!
Можно, конечно, упрекнуть Петра в непредусмотрительности за оставление моста без прикрытия; но мог ли он предполагать, что Левенгаупт, генерал с репутацией, ослабит в решающий момент свои силы и рано поутру отошлет вперед не только половину обоза, но и несколько лучших полков, для охраны повозок от мелькавших в лесу казаков? Такой ошибки трудно было ожидать от шведского командующего, мы почитали все его силы находящимися в окруженном нами лагере. Теперь неожиданно вернувшийся неприятельский авангард мог натворить бед, ибо гвардии требовалось время выбраться из вагенбурга, а во второй линии стояли сильно потрепанные и обескровленные драгуны, сегодня уже мало на что годные. Моя рота единственная из своего полка осталась в поле и не потеряла строй. В ближнем бою среди телег все наши преимущества были бы утрачены, к тому же перезарядиться не мешало, поэтому я решительно усадил солдат на землю, невзирая на их горячее желание ворваться во вражеский обоз. Дьявол, теперь и отойти нельзя — иначе весь фланг может рухнуть! А гвардейцам, кто не успеет выскочить — конец. Утром, после молебна, зачитали обращение к офицерам от государя: "которые на бою уступят место неприятелю, почтутся за нечестных и в числе людей счисляемы не будут…" Так это как раз про нынешний случай. Надо стоять, пусть каждый батальон превосходит меня вчетверо.