Жизнь и любовь дьяволицы
Шрифт:
И она вручила Элси два билета на самолет, оба первого класса — один до Люцерна рейсом швейцарской компании «Свиссэр», другой от Люцерна до Окленда самолетом компании «Кантас».
— Ух ты! Первым классом! — Элси не верила своим глазам. — Я привыкла, что женщины меня не очень-то, но вы… вы так ко мне относитесь!
— У меня будет к тебе небольшое поручение, — сказала Руфь. — В Швейцарии.
— Но мне не придется нарушать закон? — Элси немного нервничала — уж как-то все слишком гладко складывалось.
— Господи, с чего ты взяла! — сказала Руфь. — Пустячная финансовая операция. Не секрет же, что наше налоговое законодательство —
— Я постараюсь, — пообещала Элси. Она с легкостью дала себя уговорить, как это свойственно всем людям, когда путь к желанной цели преграждает какой-то не вполне ясный моральный принцип.
— Постойте-ка, — сказала она, разглядывая билеты. — Вот этот, до Окленда, выписан на имя Оливии Хони.
— Ах, да, — сказала Руфь. — Совсем забыла. Вот, возьми. — Она вручила Элси паспорт, без труда добытый при посредничестве молодого человека из студенческого кафе. Паспорт также был оформлен на имя Оливии Хони, и в него была вклеена очень удачная фотография Элси — в агентстве хранились фотографии всех сотрудниц, выполненные с большим мастерством. В графе «Возраст» значилось: «Двадцать один».
— Приятное имя, — заметила Элси.
— Кому-то, наверное, понравится, — сказала Руфь. — А кому-то нет.
— Имя Элси мне никогда не нравилось, — сказала Элси. — Ой, смотрите-ка! Я потеряла целых пять лет!
— Точнее сказать, приобрела, — сказала Руфь. — Пять лет жизни или, если угодно, пять лет молодости — впрочем, это, в сущности, одно и то же.
— Я согласна! — сказала Элси.
— Я знала, что ты согласишься, — кивнула Руфь.
— Кто ж откажется?
В общей сложности Руфь перевела с личного счета Боббо на их общий с ним счет порядка двух миллионов долларов. Затем она обратилась в один из швейцарских банков в Люцерне — швейцарские банки не задают лишних вопросов — и от имени Боббо попросила открыть у них новый общий счет, на который внесла чеком упомянутые два миллиона. Уведомление швейцарского банка, подтверждающее, что деньги благополучно поступили на счет, было перехвачено Ольгой со стола управляющего, и таким образом вся операция прошла как по маслу, ни у кого не вызвав подозрения. (В свою очередь, сестра Хопкинс официально усыновила Ольгиного больного малыша и тем самым развязала ей руки, чтобы она вновь могла вернуться на эстраду, к пению, — что та и сделала, притом весьма успешно.) Руфь тоже полетела в Люцерн, встретилась там с Элси, перевела всю сумму на счет, который Элси только-только успела открыть на свое имя, и стала ждать, пока банк подтвердит законность операции и счетом можно будет свободно пользоваться. Элси сняла все деньги, наличными, передала их Руфи, тепло расцеловала ее на прощание и скрылась в здании аэропорта — уже как Оливия Хони.
А Руфь ненадолго вернулась к сестре Хопкинс и агентству Весты Роз.
— Дорогая моя, — сказала она, — пришло время нам расстаться.
Сестра Хопкинс горько заплакала.
— Никогда не жалей себя, — сказала ей Руфь, — и не вини родителей за все свои беды. Пусть они напрасно давали тебе в детстве гормональные препараты, но они любили тебя и желали тебе добра, и, самое главное, они оставили тебе деньги. Деньгами нужно пользоваться, а не молиться на них. Я оставляю тебе агентство Весты Роз — управляй им; и Ольгиного мальчика — люби его. Это мое наследство, и у тебя с ним будет достаточно хлопот, особенно с мальчиком, — больше чем достаточно, чтобы убиваться
— А что у тебя в чемодане? — спросила сестра Хопкинс. — И куда ты держишь путь?
— В чемодане деньги, — сказала Руфь. — А путь я держу в мое будущее.
Исчезнуть со сцены было самое время. На следующей неделе в офис Боббо пожаловали аудиторы с ежегодной проверкой финансовой отчетности. На этот раз они возились с бумагами неслыханно долго, тормозя ему всю работу, и Боббо уже начал подозревать их в некомпетентности.
А затем явился полицейский.
— Я не понимаю, о чем вы говорите! — возмутился Боббо.
— Только не пытайтесь строить из себя невинную овечку, не надо! — сказал полицейский. — Нам все известно. Шустренькая мисс Элси Флауэр натянула вам нос. Интересно, где ж вы с ней собирались начать новую жизнь? Небось в Южной Америке?
— Элси Флауэр? — растерянно повторил Боббо.
— Кто это? — Он честно старался, но вспомнить ее не мог. Начальники редко запоминают машинисток.
22
Мэри Фишер живет словно в бреду. Что происходит? Оказалось, что ее счастье почему-то налито в дырявый таз, и с каждой минутой оно куда-то утекает, и сделать ничего нельзя. Сначала письмо от какой-то девицы, утверждающей, что Боббо с ней спит. Боббо все отрицает, разумеется, не признаваться же ему! Мэри Фишер теперь понимает, что письма такого рода чаще всего говорят правду, а это письмо и подавно. Она также понимает, что за счастьем всегда следует несчастье, за удачей — неудача. Что любить значит стать уязвимой для ударов судьбы, самой навлекать на себя ее гнев. В конце концов Боббо уже не отрицает — ладно, говорит, сдаюсь, было дело, но все в прошлом, все несерьезно, какая-то машинисточка — сегодня пришла, завтра ушла, и скатертью дорога, ха-ха; Мэри, моя дорогая, лишь тебя я люблю, ты мое солнце, моя жизнь, ты звезда моя путеводная; ну как же ты можешь так унижать себя, так расстраиваться из-за письма какого-то ничтожества? Злобного ничтожества, заметь! И Мэри Фишер прощает его — что же ей еще остается делать? Разве только потерять его, но если она потеряет его, ей кажется, она умрет.
Да и как она может не простить, как может не простить, когда следы от прикосновений Гарсиа на ее теле еще не стерлись? И все же, все же, почему так: что кошке игрушки, то мышке слезки?
Мэри Фишер живет в Высокой Башне у самого моря, за толстой стеной достатка и права на неприкосновенность частной жизни, в полном единении с природой. Было время, она лишь издали кокетничала с миром по ту сторону стен, но сейчас, вместе с любовью, этот мир врывается в ее жизнь — за валом вал. Сперва дети ее возлюбленного, затем ее собственная мать, и вот наконец полицейский, который стучится в ее дверь. То-то доберманы подняли такой лай, то-то они пританцовывают, дрожа от возбуждения! Она в недоумении, и Боббо тоже в недоумении.
— Вот ведь несчастье! Какой-то злой рок, не иначе, — говорит она.
— Это ты, ты во всем виновата, — говорит он.
Мэри Фишер шатает, как от удара. Неужели и вправду так? Выходит, что так. Кто, как не она, если разобраться, спровоцировал эту любовь — на горе им обоим? Кто, как не она, в те далекие беззаботные дни, когда любви еще не было и в помине, велел Боббо отвезти ее домой, кто позволил ему переступить через Руфь, кто лишил детей матери, кто?.. Не счесть всего, за что она в ответе.