Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина
Шрифт:
– Слышь, Тимофеич, а вообще-то засов должон быть там, где дверь, а дверь там, где крыльцо.
Председатель подумал и согласился с доводом Чонкина.
Не для того, чтобы посмеяться над пьяным человеком лишний раз, а единственно ради истины следует сообщить, что, даже найдя дверь, Чонкин и председатель долгоч не могли с ней справиться. Засов, как живой, вырывался из рук и каждый раз больно ударял председателя по колену, так что трезвый давно остался бы совсем без ноги, но пьяного, как известно, все же Бог оберегает немного.
Назад
Входя в калитку, Чонкин услышал за огородами приглушенный мужской разговор и заметил тлеющий огонек папиросы.
– Эй, кто там?– крикнул Чонкин.
Огонек пропал. Чонкин стоял, напрягая слух и зрение, но теперь ничего не было слышно, ничего не было видно.
Должно, померещилось спьяну,– успокоил себя Чонкин и вошел в избу.
– 31 -
Фитиль двенадцатилинейной лампы был прикручен почти до конца, только маленький язычок пламени распространял свой немощный свет по комнате.
Нюра с винтовкой, зажатой между коленями, сидела на табуретке возле двери. Пленники, намаявшись за день, спали вповалку на полу.
– И где был?– спросила Нюра сердито, но шепотом, чтобы не разбудить спящих.
– Где был, там меня нет,– ответил Чонкин и ухватился за косяк, чтоб не упасть.к – Ай назюзился?– ахнула Нюра.
– Назюзился,– глупо улыбаясь, кивнул Чонкин.– Как же не назюзиться. Завтра, Нюрка, кидают нас на новый участок.
– Да что ты!– сказал Нюра.
Двумя пальцами свободной руки Чонкин вытащил из кармана гимнастерки записку председателя о дополнительной выдаче продуктов и протянул Нюре. Нюра поднесла записку к лампе и, шевеля губами, вдумалась в содержание.
– Ложись, отдохни маленько, а то ведь не спамши,– сказала она, придавая голосуссвоему ласковую интонацию.
Чонкин в ответ похлопал ее по спине.
– Ладно уж, ты поспи, а к утру на часок подменишь меня.
Он взял у Нюры винтовку, сел на табуретку, прислонился спиной к косяку. Нюра, не раздеваясь, легла лицом к стене и вскоре заснула. Было тихо. Только лейтенантиповизгивал во сне, как щенок, и громко чмокал губами. Серая моль кружилась над лампой, то тычась в стекло, то отлетая. Было душно, влажно, и вскоре за окном посыпался, зашуршал по листьям, по крыше дождь.
Чтобы не заснуть, Чонкин пошел в угол к ведру, зачерпнул прямо ладонью воды и смочил лицо. Как будто полегчало. Но только уселся на прежнее место, как снова стало клонить в сон. Он зажимал винтовку коленями и руками, но пальцы сами собойсразжимались, и приходилось прилагать героические усилия, чтобы не свалиться с табуретки. Несколько раз спохватывался он в последнее мгновение и бдительно таращил глаза, но все было тихо, спокойно, только дождь шуршал за окном и где-тоопод потолком настойчиво грызла дерево мышь.
Наконец Чонкин устал бороться сам с собой, загородил дверь столом, положил на него голову и забылся. Но спал неспокойно. Ему снился Кузьма Гладышев, председатель Голубев, Большая Медведица и пьяный Жан-Жак Руссо, который от бабы Дуни полз задом на четвереньках. Чонкин понимал, что Руссо его пленник и что он собирается убежать.
– Стой!– приказал ему Чонкин.– Ты куда?
– Назад,– хрипло сказал Жан-Жак.– Назад к природе.– И пополз дальше в кусты.
– Стой!– закричал Чонкин, хватая Руссо за скользкие локти.– Стой! Стрелять буду!
При этом он удивился, что не слышит своего голоса, и испугался. Но Жан-Жак самиего испугался. Он сделал вдруг жалкое лицо и заныл, и сказал капризным голосом, как ребенок:
– На двор хочу! На двор хочу! На двор хочу!
Чонкин открыл глаза. Жан-Жак поднялся на ноги и принял облик капитана Миляги. Капитан через стол тормошил Чонкина двумя связанными руками и настойчиво требовал:
– Слышь ты, скотина, проснись. На двор хочу!
Чонкин оторопело смотрел на своего разъяренного пленника и не мог понять, во сне видит это или уже наяву. Потом понял, что наяву, встряхнулся, встал неохотно,– отодвинул стол, снял с гвоздя ошейник и проворчал:
– Все на двор, да на двор. Дня вам мало. Подставляй шею.
Капитан нагнулся. Чонкин затянул ошейник на три дырки, чтоб не душило, но и было достаточно туго, потом подергал, проверяя крепость, веревку, и отпустил:
– Иди, да побыстрее.
Свободный конец веревки намотал на руку и задумался. Мысли его были простые. Глядя на муху, ползущую по потолку, он думал: вон ползет муха. Глядя на лампу, думал: вон горит лампа. Задремал Снова снился Жан-Жак Руссо, который пасся на огороде у Гладышева. Чонкин закричал Гладышеву:
– Эй, слышь, так это ж не корова, это Жан-Жак весь пухс твой сожрал.
А Гладышев злорадно усмехнулся и, приподняв шляпу, сказал:
– Ты за пухс не боись, а посмотри лучше, что он отвязался и сейчас убегет.
Чонкин с перепугу проснулся. Все было тихо. Храпел Свинцов, горела лампа, мухаСползла в обратном направлении. Чонкин слегка потянул веревку. Капитан был все еще там. Запор у него, что ли?– подумал Чонкин, закрывая глаза.
Жан– Жак куда-то пропал. Молодая женщина тащила с речки корзину белья. Она шла и улыбалась такой светлой улыбкой, что Чонкин поневоле тоже заулыбался. И не удивился, когда она, положив корзину на землю, взяла его на руки легко, как пушинку, и стала покачивать, напевая:
А– а, люли Прилетели гули Прилетели гули Прямо Ване в люли…
– Ты кто?– спросил Чонкин.
– Ай не узнал?– улыбнулась женщина.– Я – твоя матерь.
– Мама,– потянулся к ней Чонкин руками, пытаясь обхватить ее шею.
Но тут из-за кустов выскочили какие-то люди в серых гимнастерках. Среди них Чонкин различал Свинцова, лейтенанта Филиппова и капитана Милягу. Капитан протянул к Чонкину руки.
– Вот он! Вот он!– закричал Миляга, и лицо его исказилось в страшной улыбке.