Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Фраерман Рувим Исаевич

— Да, да, мы хотим возвратиться в свое отечество или умереть! — подтвердили один за другим и остальные пленники.

Очевидно, эти слова, в которых звучал не страх перед наказанием или даже перед смертью, но боль и тоска по далекой отчизне и твердое желание свободы, произвели на губернатора сильное впечатление, ибо он перестал ласково улыбаться, пытливо посмотрел на русских, словно только сейчас увидел их перед собой. Затем он произнес с большим чувством весьма длинную речь. Даже молчаливые японцы, сидевшие на пятках, были как будто тронуты его словами.

Алексей,

прослушав губернатора, начал было переводить его речь, но тут же признался, что буньиос говорил так много, что он и половины не сумеет пересказать.

— Тогда говори, что можешь, — сказал Головнин.

— Буньиос говорит, что японцы такие же люди, как и другие, — начал Алексей, — что у них такое же сердце, а потому русские не должны их бояться. Буньиос рассмотрит их дело и будет стараться, чтобы они ни в чем не нуждались и были здоровы... Поэтому он просит, чтобы русские не печалились и берегли себя. Если они имеют в чем нужду — в платье или в какой особенной одежде, то чтобы, не стыдясь, просили.

Как ни мало верил теперь Василий Михайлович речам и обещаниям японцев, но слова Аррао-Тодзимано-ками все же немного утешили его. Этот дородный и спокойный на вид чело-зек чем-то отличался от многих японцев, которых встречал за время своего плена Василий Михайлович. То ли знатность его, богатство и сила, кладущие на внешность человека особый отпечаток, отличали его от других, то ли, быть может, это был один из тех приближенных к императорскому двору людей, которые уже чувствовали необходимость для своей страны в сближении с соседями и понимали, что замкнутость и отчужденность японцев лишь приносят им вред.

Как бы то ни было, после допроса отношение к пленникам стало мягче и кормить их стали лучше. Часто давали им рыбу и угощали мясом кита и сивуча, что у прибрежных японских жителей считалось лучшими блюдами. А с наступлением холодной погоды всем выдали по большому теплому халату, по две медвежьи шкуры и устроили скамейки для спанья.

Но и этим заботы губернатора о русских пленниках не кончились.

Однажды Кумаджеро объявил, что буньиос приказал сшить русским платье по любому, желательному для них, образцу.

— Передайте губернатору, что мы благодарим его превосходительство, но в платье не нуждаемся, — отвечал Василий Михайлович.

На это Кумаджеро отвечал твердо и решительно:

— Нам нет никакого дела до того, нуждаетесь ли вы или нет. Если буньиос желает сделать подарок, то отказываться от него вы не должны!

Пришлось согласиться, и Головнин от имени своих товарищей выразил желание, чтобы платье шили по образцу фризового капота, присланного Хлебникову со шлюпа. Явившийся портной стал обмерять пленников деревянным футом, мучил их целый день, и в результате вскоре в тюрьму двое работников притащили по охапке платьев.

Для офицеров оно было сшито из толстой бумажной материи —

момпы, похожей на байку, вишневого цвета, на вате, а для матросов — из простой бумажной ткани. Все костюмы были одного покроя, но не походили не только на хлебниковский капот, а не имели ничего общего ни с шинелью, ни с сюртуком, ни с тулупом.

Однакож все эти заботы и благодеяния буньиоса давались пленникам недаром. Время от времени их по-прежнему водили к губернатору. Но допроса по их делу он не чинил, а больше интересовался самыми разнообразными вещами, вроде того, бывают ли в Европе такие же сильные грозы, как в Японии или нет.

Беседы затягивались иногда на несколько часов. Казалось, губернаторское любопытство не имело пределов, и это было самое мучительное для узников. Буньиос неизменно увещевал пленников, чтобы они не предавались отчаянию, а молились богу и терпеливо ожидали решения своей судьбы. А через минуту вопросы начинались сызнова...

«Уж не решил ли он написать доклад для своего правительства о России?» — думал иной раз Василий Михайлович.

Однажды от имени всех пленников он заявил буньиосу:

— Лучше убейте нас, но не мучьте таким способом! Аррао-Тодзимано-ками ответил на это со своей обычной ласковостью:

— Пусть капитан Хаварин не сердится. Японцы не хотят принуждать русских к ответам. Они спрашивают их только как друзей.

И снова стал задавать свои бесчисленные вопросы. Узнав, что Мур умеет хорошо рисовать, он попросил его нарисовать царскую шляпу. Потом спросил: какие птицы водятся около Петербурга? Что стоит сшить в России такое платье, как на пленниках? Из какой шерсти делают сукно в Европе? Из овечьей? А какая она, эта овца? Овец совсем нет в Японии. Пусть господин Мур нарисует овцу.

Затем губернатор попросил, чтоб Мур нарисовал ему русскую лошадь, мула, осла, коала, карету, сани.

Иногда он спрашивал, сколько портов в Европе, сколько кораблей. В ответ можно было назвать любое число, но тогда следовало хорошенько его запомнить, ибо японцы все ответы тут же записывали своими кисточками.

Много хлопот доставили вещи и книги, свезенные Рикордом на берег. Приходилось рассказывать, из чего каждая вещь сделана, где стоит — дома, в Петербурге, или в каюте на корабле и для чего она служит. Но особенное беспокойство доставил Головнину обыкновенный учебник физики, оказавшимся среди его книг. Аррао-Тодзимано-ками во что бы то ни стало захотел узнать, хотя бы вкратце, основы физики и законы солнечного света.

«Ужели и этого не знают даже столь просвещенные люди в Японии, как Аррао-Тодзимано-ками? — удивился Василии Михайлович. — Как же мне это объяснить, не зная их языка?»

В конце концов пришлось законы преломления солнечного луча объяснять при помощи дикого курильца Алексея.

Но как ни странно, буньиос понял объяснение Головнина, не выразив особенного удивления перед чудесными законами естества. Выслушав все, он спросил:

— А сколько пушек стоит во дворце вашего императора?

— Ни одной, — ответил Василий Михайлович.