Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
Вслед за гостями явился на шлюп и офицер от начальника порта, сообщивший, что от вицероя пришло срочное повеление: «Делать капитану русского судна пособия, какие он только изволит потребовать».
Головнин поблагодарил испанского офицера, сказав, что он ни в чем не нуждается.
Между тем гости, осмотрев судно, съехали на берег. Но едва их шлюпки отошли от борта «Камчатки», как к трапу шлюпа приблизились новые шлюпки с гостями, во главе которых оказалась какая-то генеральша, женщина очень красивая я, видимо, весьма живая, но такая полная, что едва смогла подняться по трапу
Головнин, вообще недолюбливавший праздных людей и скучавший в их обществе, однако, принимал гостей в высшей степени радушно, рассматривая палубу «Камчатки» как малый Г клочок своего отечества и зная, что по тому, как он и его офицеры отнесутся к иностранцам, здесь будут судить о русских вообще.
На следующее утро на «Камчатку» явился вицеройский камергер, яркий, как петух, в своем красном мундире, обшитом широким серебряным позументом, при шпаге.
При камергере в качестве переводчика прибыл проживавший здесь главный фактор Филиппинской торговой компании синьор Абадио.
Камергер с почтительным поклоном сообщил Головнину:
— Высокопревосходительный вицерой испанских владения, губернатор и капитан-генерал королевства Перуанского синьор Иоаким де-ла-Пецуэлла просит вас я господ офицеров завтра откушать у него. Синьор вицерой будет рад видеть у себя часто и запросто представителей великого русского государя.
Василий Михайлович ответил:
— Прошу вас передать его вицеройству, что я с удовольствием принимаю его столь любезное приглашение и благодарю на себя и за моих офицеров, которые, конечно, не преминут присоединить к сему и свою благодарность.
Камергер удалился.
Василий Михайлович, обернувшись к своим офицерам, сказал:
— Сего вицероя испанцы называют маленьким королем. Но вицеройство его немалое и состоит из Перуанского королевства, Мексики и Буэнос-Айреса [19] . И при том власть его ничем не ограничена, токмо страхом перед пулями инсургентов.
Молодежь начала приготовления к завтрашней поездке в Лиму: кто чистил белые перчатки, кто наводил глянец на кивер, кто стригся и брился у судового цирюльника.
19
Ныне Аргентина.
Все рассчитывали ехать. Только один Литке сомневался, удастся ли ему участвовать в поездке.
— Почему ты мыслишь, что тебя не возьмут? — недоумевал Врангель.
Василий Михайлович меня никуда не употребляет, словно меня и нет на шлюпе, — отвечал Литке.
— Хочешь, я его спрошу? — предложил Врангель и немедленно отправился к Головнину.
Василий Михайлович был очень удивлен, когда Врангель изложил ему цель своего прихода.
— Разве я говорил, что ему нельзя ехать?
— Нет. Но он обуреваем сомнениями.
— Пусть едет.
Но, несмотря на долгие приготовления и большие ожидания, обед у вицероя оказался весьма скучным, дворец был похож на белую казарму, а такого унылого и грязного города, как Лима, не видел даже Василий Михайлович, побывавший во всех уголках земли.
К столу у вицероя подавали множество тяжелых и жирных блюд, приготовленных в испанском вкусе — с чесноком, и аромат от них шел совсем не вицеройский. Вино же подавалось только одного вида — красное. Им не потчевали: пил каждый, сколько хотел, и Василий Михайлович, приняв в соображение это обстоятельство, не раз поглядывал на своих молодых спутников.
Глава тринадцатая
ГОРОД, НЕ ЗНАЮЩИЙ ДОЖДЯ
Почти каждое утро, едва на фрегате успевали поднять флаг, к борту «Камчатки» под звон гитар и щелканье кастаньет приставали шлюпки с гостями, шумными и веселыми. Еще издали завидев их, Тишка спешил доложить своему барину:
— Идите, уж там цыгане снова приехали, сейчас зачнут плясать.
Осмотрев фрегат, гости действительно принимались петь и плясать, хотя то были вовсе не цыгане, а представители лучших фамилий города, изнывавшие от безделья и скуки и потому не пропускавшие ни одного судна, заходившего в их гавань, чтобы не повеселиться и не потанцовать.
Но не все испанцы приезжали на шлюп для приятного времяпрепровождения. Некоторые из местных жителей, люди более почтенного возраста, являлись на русский корабль со специальной целью — выразить благодарность русским людям, которых они считали освободителями своего отечества от французов.
Покончив с хозяйственными делами по шлюпу, Василий Михайлович решил отправиться для осмотра города Лимы, но уже инкогнито, чтобы не являться к вицерою. На сей раз он взял с собой тех офицеров и гардемаринов, что не участвовали в первой поездке, не считая Феопемпта, который всегда сопутствовал ему на берегу.
Для поездки были наняты два частных экипажа — «балансины», как их называли здесь, заложенные каждый парой мулов.
«Балансины» эти красноречивее всяких слов говорили о состоянии испанских колоний в Америке. Снаружи эти тряские, лишенные рессор экипажи были до того залеплены многолетней засохшей грязью, что нельзя было установить цвет их первоначальной окраски. Внутренняя обивка их была оборвана, торчали голые, неструганые доски, все было покрыто пылью и даже паутиной, — видимо, экипажи не часто видели седоков.
Мулы, запряженные в них, походили на тени животных — до того они были худы. Упряжь на них была рваная, связанная узлами. Кучера-негры, сидевшие верхом на мулах, были прикрыты рубищем, сквозь дыры которого проглядывало голое тело. К их босым ногам были привязаны веревочками огромные острые звездчатые шпоры.
Головнин в нерешительности остановился перед таким экипажем, затем, оглянувшись вокруг и видя, что ничего лучшего на всем берегу нет, сказал синьору Абадио, любезно вызвавшемуся его сопровождать: